Ангел нежданный

                                           Анне Герман, посланнице           

                                                 вечности на нашей грешной

                                                 земле, посвящается     

  -“-

    Случайные прохожие и зеваки сомкнулись тесным кольцом вокруг молодого человека, лежащего на тротуаре. Тот был без сознания. Толпа жужжала назойливой мухой:

- Нашей неотложки не дождешься, так и дуба даст.

- И что с ним случилось?

- Говорят, побили.

- Да, да. Я сама видела. Он как даст лысому, а они все кучей на него... и ногами, ногами.

- Что вы такое говорите. Никого он не бил. Я стояла рядом и всё видела. Он заступился за женщину, к которой приставали эти подонки, а они его избили.

- Да шлюха это была, шлюха. Не знаете, что здесь панель? А разборку устроили сутенеры.

- Да где же она сама?

- Сбежала. Как стали они его дубасить, так её ветром и сдуло.

- Граждане, расступитесь. Не мешайте милиции работать. Свидетелей прошу подойти для дачи показаний.  

    Толпа начала рассыпаться и редеть на глазах. Через минуту у места происшествия маячил лишь милиционер, который опустился на колено возле потерпевшего, взял его руку и попытался нащупать пульс.

- Ты смотри, жив ещё, - промычал себе под нос слуга порядка и полез в сумку за телефоном, чтобы подстегнуть блуждающую где-то неотложку. 

 -“-

     Он открыл глаза и увидел над собой склонившееся лицо врача в накрахмаленной белой шапочке. Крепко пахло лекарствами и ещё бог знает чем.

- Слава богу, пришел в себя! Теперь пойдет на поправку, - услышал он её грудной голос.

- Вас как зовут? - обратилась она, глядя ему в глаза немигающим взглядом.

- Любомир, - ответил он машинально, пытаясь разобраться в обстановке и понять этот странный взгляд.

- Вот и прекрасно. А меня - Злата. Я ваш лечащий врач, вы находитесь в городской больнице.

- Это я уже понял. Ужасно болит голова... и ещё что-то в боку.

- Ничего, самое плохое уже позади. Вот подлечим вас маленько, и всё пройдет, - с этими словами она принялась устанавливать ему на виски какие-то присоски.

 Подскочила медсестра, нащупала на руке вену и воткнула иглу. Перед глазами у него стало расплываться, и он то ли опять потерял сознание, то ли заснул под действием введенных ему лекарств.

      Через какое-то время Любомир снова пришел в себя. Утреннее солнце заглядывало в палату через окно и играло бликами отражений на стенах. До него долетал шум воробьиного переполоха. Хриплый мужской голос спросил кого-то:

- Как вы думаете, больной в состоянии будет ответить на мои вопросы?       

- Возможно, по объективным показателям идет процесс восстановления, - ответил женский голос.

  Любомир узнал голос врача, склонил голову слегка на бок и разглядел рядом с ней молодого мужчину. Увидев, что больной очнулся, тот подсел поближе и стал задавать вопросы:

- Фамилия, имя, отчество, год рождения, место проживания?

    После формальностей следователь перешел к вопросам по “существу”:

- Занимались ли раннее незаконным бизнесом в области проституции?

- Какие отношения у вас с женщиной легкого поведения Элизабет Сморчковой по прозвищу Вата?

- Давно ли конфликтуете с сутенерами?

От этих вопросов голова у Любомира пошла кругом. Собравшись с мыслями, он спросил в ответ:

- Какого черта вы задаете мне все эти вопросы?    

- А какого черта вы, человек в здравом уме, встряли в разборку между потаскухой и сутенерами?

- Кем бы она не была, но бить женщину кулаком наотмашь по лицу это, знаете, чересчур.

- Вы что, не от мира сего? Я вам советую в следующий раз для рыцарского энтузиазма подбирать более подходящий объект. Желаю скорейшего выздоровления.  

  С этими словами следователь, сунув бумаги в портфель, удалился. Подошла нянечка и прямо спросила:

- Писать будешь?

   Любомир застеснялся, стал оглядываться по сторонам,  выискивая санитара. Не найдя его, сделал попытку подняться. В ответ няня запричитала:

- Не положено, лежи на месте.  

 Любомир, несмотря на причитания няни, настаивал на своем. Здесь в палату вернулась Злата:

- Кто это нарушает больничный распорядок?

  Подойдя к нему, и прекрасно понимая, о чем идет речь, она опять спросила:

- Вы что же, больной, в самоволку собрались? Не рановато ли по барышням бегать?

  Здесь она сняла с него простынку и принялась ощупывать низ живота. Затем, совершенно неожиданно для Любомира, сдернула его трусы до колен и, рассматривая его мужское достоинство, улыбнулась:

-Ну и что же здесь следовало так прятать от медицинского персонала?

  И уже более серьезным тоном добавила: “Будете вредным - получите катетер на сутки. Нам только не хватало осложнений на почки и мочевой пузырь. Варвара Степановна - быстро судно, и мочу на анализ!”  После этого она развернулась и, покачивая бедрами, покинула палату.

     Через две недели, когда Любомир уже свыкся с ролью лежачего больного, Злата сообщила:

- А вот теперь пришло время вставать, хватит лежебочничать. Так можно и в Емелю превратиться.

- Прямо-таки в Емелю? - вторил ей Любомир, уже сидя на кровати.

  В следующую минуту он встал, но как-то резко, и пол поплыл у него под ногами. Злата тут же подставила ему плечо:

- Да, на больничных харчах не разжиреешь. Придется вас, молодой человек, маленько подкормить, чтобы вы вовсе не отощали.

    Злате неизвестно отчего было жаль этого странного молодого человека, попавшего в переплет и не имевшего никакой поддержки со стороны. За всё время, пока он лежал в больнице, его не посетили ни родственники, ни друзья, никто. За лекарства для лечения расплачивались с пластиковой карточки, обнаруженной при больном. Когда через несколько дней после того, как он пришел в себя, ему предложили подписать какую-то денежную бумагу, он не проявил к ней никакого  интереса и подмахнул. 

    В обед Злата принялась подкармливать Любомира принесенной для себя домашней едой. Он стеснялся, отказывался, но твердая настойчивость лечащего врача взяла верх. Так и повелось с этого дня, что обедом нашего героя кормила Злата. За этим занятием и застала её подружка, работающая в кардиологическом отделении больницы.   

     Через десять минут, уединившись со Златой в ординаторской, подружка лукаво спрашивала её:

- И кто же этот молодой человек, пробудивший в тебе сестру милосердия? 

- Да я его почти не знаю. Зовут Любомир, фамилия.... какая-то чудная.

- Уж не Анжелов ли?

- А тебе откуда известно?

- Так это же Любомир Анжелов! Совсем недавно ему досталось наследство из Канады на кругленькую сумму, не меньше пяти миллионов. Неужели не слышала? Об этом писали газеты, болтало телевидение, и фото было.

    Дальше Злата уже ничего не слышала, она была возбуждена новостью, будто ей сообщили о втором пришествии Спасителя. Подружка удалилась, а Злата поняла, что пробил её час и пришло время действовать, действовать решительно. Чего-чего, а решительности и настойчивости ей не занимать. Любомир будет её, и она сможет, наконец, устроить жизнь, а не влачить жалкое существование врача-травматолога и перебирать женихов из числа нищих инженеров да хитровато-хамоватых лавочников. И не в её привычках было откладывать задуманное на потом. Она тут же договорилась с коллегой и осталась под благовидно надуманным предлогом на ночь в отделении, как дежурный врач. Дело обычное.

        Поздно вечером, когда отделение стало отходить ко сну, Злата появилась в палате Любомира, подошла к нему и тихо произнесла:

-Вам следует принять ещё одну процедуру.

-На ночь глядя? И в процедурной уже никого нет.

-Пропускать эту процедуру никак нельзя. Медсестра просто выпустила из виду. Я сделаю всё сама. Быстренько в процедурную.  

-Опять внутривенно? - с опаской спросил он, пытаясь предъявить исколотые руки.

-Совсем не то. Самая обыкновенная физиотерапия. Идёмте, трусишка.

    Когда они вошли в процедурную, Злата закрыла дверь изнутри, затем кивком головы показала ему на кушетку  и скрылась за ширмой.  Минуты через три, появившись снова перед ним с каким-то аппаратом в руках, она потребовала: ”Ну что же вы? Ложитесь!”

  Он лег на спину, вытянув ноги и расслабившись.

- Вот и прекрасно, - проговорила она и подошла к кушетке.   

  Затем включила аппарат и стала водить им вначале вокруг головы Любомира. Аппарат потрескивал, а волосы Любомира вставали дыбом вслед за каждым его движением. Затем она стала обрабатывать грудную клетку и незаметно опустилась к бедрам. Он инстинктивно приподнял колени.

-Лежать смирно! - потребовала она и тут же, вскочив на кушетку с прытью горной козочки, оказалась на расставленных коленках над его бедрами. Она наклонилась к нему и прошептала: “Так какие у вас отношения с женщиной Элизабет Сморчковой по прозвищу Вата?” И без того чувствующий возбуждение от близкого присутствия женщины Любомир и вовсе поплыл. Злата откинулась, встряхнув волосами, её белоснежный халат распахнулся, оголив округлые плотные бедра, чуть выпуклый живот и чернеющий лобок. Он невольно положил руки ей на талию, халат разошелся в стороны. Ее тело было великолепно, оно притягивало словно магнит.  В следующее мгновенье она ловким движением обнажила его чресла, и он тут же ощутил её лоно, влажное и трепещущее. Далее всё смешалось в какой-то бешеной скачке, пока она со сбившимся дыханием не упала на него. Он почувствовал её пухлые губы на своих губах, вкус у них был сладковато-приторный. Попытался освободиться из под неё, тогда она прилегла рядышком. При этом он вынужден был развернуться на бок, давая ей место на узкой кушетке. Так пролежали они, прижавшись друг к другу, минут десять, молча, каждый размышляя о своём.

     Любомир, конечно, не был евнухом, но случайных связей не любил. Они оставляли в его душе глухую пустоту. То сугубо плотское, что наваливалось на него в такие минуты, походило на затменье души и сердца. Именно так, ибо ум его с холодным равнодушием констатировал факт, что человек материален и вынужден отправлять разные надобности. Но этот же ум, по мере того, как опять вступала в свои права его душа, признавал, что ни одна материальная потребность человека, как эта, не соприкасается так близко с чувствами человека, с его эмоциональным миром и душой. И всегда затем возникало чувство вины, как будто он нагрешил. Хотя, если бы его спросили, в чем этот грех заключается, он бы не смог ответить. Но он совершенно ясно знал, что грех этот перед Совестью. Странно было всё это и необъяснимо. 

     Злата же думала о своем. Теперь надо было закреплять успех, и она осторожно притянула голову Любомира к своей груди. Он только сопел, уткнувшись носом в сосок. Тогда она нащупала его мужское достоинство, почувствовав вновь его упругость, прижалась бедрами к нему и попыталась снова ввести его к себе. Но Любомир неожиданно для неё отодвинулся, поднялся с кушетки и в ответ на ее недоуменный взгляд тихо произнес: “Действительно, физиотерапия. Хорошего помаленьку”.

  Злата обиженно спросила:

- Я тебя не устраиваю, как женщина?

- Ну что ты! Как женщина ты великолепна. Просто я не очень приучен к роли ведомого на поводке, - и, заметив её совсем расстроенное лицо,  добавил уже более теплым тоном: - Ты, действительно, замечательная женщина, редкой красоты и неодолимой притягательности. А на мои странности, ей богу, не стоит обращать внимания.  

- Мы ещё встретимся?

- Ты думаешь, что я могу обойтись без лечащего врача?

- Я не о больнице. Через недельку тебя выпишем.

- Я - холостой мужчина.

- Ты не думай, я - не какая-нибудь потаскуха. Просто ты мне нравишься.

- Тебе нравятся мужчины с потрясенными мозгами и ломаными ребрами?

- Мне нравятся сдержанные и интеллигентные мужчины.

- За интеллигентного спасибо, конечно, - с легкой иронией произнес он. - Но мне приходилось слышать и другое о себе. Например, размазня, которая не знает, что ему надо в этой жизни. Неудачник, и всякое такое.

   “С пятью миллионами будь ты хоть размазней, мне подходишь”. - подумала про себя она. 

     На следующий день Злата вела себя с Любомиром просто и сдержанно. В обеденный час, уже по традиции, накормила его. И только к вечеру, когда окончилась её смена, она подсела к нему на кровать и, взяв его руку в свои, принялась тихо рассказывать о своей жизни. Жизнь была обыкновенная, хотя и изобиловала, как выразилась Злата, ухажерами. Впрочем, при такой внешности это было и неудивительно. В своих рассказах она старалась быть скромной, но чувствовалось, что цену она себе знает, и цена эта любому ухажеру малой не покажется. Несмотря на большое количество слов о любви, он понял, что женщина эта ищет в жизни не любовь, а удачу, большую удачу, удачу способную окупить её внешние данные. И стоит ли винить в таких естественных желаниях женщину? Просто она очень хорошо знает себе цену на этой ярмарке, именуемой жизнью. Проблема состояла в том, что Любомиру было невыносимо скучно на этой ярмарке. Он, как это ни странно, не признавал потребление ценностью, тем более смыслом жизни, а считал, что человек может реализоваться, только отдавая себя другим. Да, это была странность хотя бы уже потому, что разделяло такую точку зрения на смысл жизни весьма незначительное количество людей по всей планете. И только этой странностью можно было объяснить то, что, не успев ещё ощутить себя владельцем целого состояния, доставшегося ему в наследство, он уже разрабатывал планы использования этого богатства на пользу обездоленным и нуждающимся. И самое странное, что он испытывал истинное удовольствие, предвкушая реализацию своих планов. Узнав об этом, Злата несомненно причислила бы его к разряду простаков и растяп. Но всякий, кто знал Любомира хорошо, был уверен, что поприще его - на духовной ниве; некоторые прямо советовали стать священником. Да церкви Любомир сторонился, ощущая лицемерие. Его мировоззрение касалось взаимоотношения Человека и Бога вообще, а не частных религий. Он давно уже посвятил себя проблеме духовного существования Человека. Когда на него свалилось наследство, он понял, что теперь может заняться тем, что находит для себя важным. Поэтому небольшую, но вполне достаточную сумму, он сразу отложил на остаток жизни и на простенькое издание своих книг. Многие, узнав об этом, к слову “растяпа” добавили бы еще и “писака”. Но “писателей” Любомир остерегался не меньше, чем попов. Люди, зарабатывающие себе на жизнь “словесной жвачкой”, вызывали в нем большое недоверие. “Неискренние слова не имеют права на жизнь”, - считал он. - “Неискренние слова - дети лживой души. Неискреннее слово лживой души преследует лишь одну цель - преступную, так как, в конце концов, неискренность и ложь развращают душу”.

     Да, что и говорить, мой читатель, наш герой - странный человек, очень странный. Но не спеши отказывать ему в праве на существование.   

     Через пару дней Злата опять попыталась вытянуть Любомира на “процедуры”, но он только поцеловал её в лоб и деликатно, как мог, перевел разговор на другое. Она чмокнула его в ответ в щеку, старательно укрыла и пожелала спокойной ночи. Но спокойной ночи не получилось...

    Во сне к нему явилась какая-то странная баба неопределённого возраста в засаленном халате, почему-то с сигарой в зубах, и грубым голосом, почти басом, заявила: “28 августа, утром, ты должен быть на городском кладбище, там тебе откроется лицо Истины. И не вздумай увильнуть”. После чего расхохоталась и исчезла в тумане. “С моей бедной головой что-то случилось”, - горестно подумал Любомир, очнувшись ото сна. Долго лежал, пытаясь уснуть опять, но сон не шел. Тогда он начал мысленно высчитывать это странное 28 августа и оказалось, что это текущая пятница, и она уже наступила. “Да ну, ерунда какая-то ”,- попытался он отмахнуться.

     И, всё же, спозаранку, не зная точно установленного провидением часа, он, гонимый неведомой силой, ничего общего не имеющей с банальным любопытством, отправился на городское кладбище. 

 -“-

      Тяжел и нелеп был этот год, его короткое и прохладное лето для маленького курортного городка, расположившегося на берегу Чёрного моря, год за годом незаметно превращавшегося в зловонную лужу от эгоистичной и бездумной деятельности людей. Десятки, сотни тысяч людей, как саранча, обсиживали с утра до вечера узкую прибрежную полоску. А когда погода была не пляжная, вся эта армия вываливала на узкие улочки городка, шныряя по магазинам,  прожигая попусту время и пополняя ряды зевак.

     Сегодня дул северо-западный ветер, сдувая теплую воду и срывая периодически с проносившихся по небу туч небольшие заряды мелкого и недолгого дождя. С улицы через открытое окно доносился людской гомон. Мама лежала на диване и медленно умирала. Дыхание её было прерывистым, блуждающий взгляд периодически чего-то искал вокруг и, не находя, уходил по ту сторону сознания. Инсульт, который приключился у неё пятого дня, не давал никаких шансов на жизнь. Так говорили врачи. Дашенька сидела рядом с мамой и пыталась через сжатые зубы влить ей хотя бы немного воды. Эта вода большей частью вместе с хриплым дыханием возвращалась обратно и стекала на прислоненную к щеке салфетку. Дашенька плакала, слезы падали на худенькую мамину руку. У мамы тоже скатилась по щеке скупая слеза, Дочь увидела это и разрыдалась. Сдерживая стоны, она потянулась к стоящим рядом костылям, оперлась на них маленькими девичьими руками и поволокла свои бессильные ноги. На правую она ещё как-то опиралась, левая была совсем плоха.

     Боже мой, - шептала она. - А врачи говорят, что мама не осознает окружающий мир и свое состояние! Господи, кончатся эти муки когда-нибудь? Или им нет конца и края?

Так думала эта девушка, напрочь забыв о себе. Будто не было двадцати лет, проведших её измученное полиомиелитом тело через страдания, которые и в аду вряд ли сыщешь. Обмыв лицо от слез, она вернулась к маме. Та дышала открытым ртом, как рыбка, выброшенная из реки жизни. Дыхание её становилось всё реже и вскоре прекратилось вовсе с последним вдохом похожим на стон. Вместе с дыханием её начали быстро покидать и остальные признаки жизни, тело остывало на глазах. Дашенька попыталась закрыть маме глаза, но правый упрямо открывался обратно. Нижняя челюсть отвисла, обнажив стиснутые раннее зубы. Дашенька определенно не знала, что с этим дальше делать. По привычке она набрала “03”.

      После нескольких перепасовок, нудной тягомотины в городской поликлинике, ничего общего не имеющей с установлением истинной причины смерти, и загсовской бюрократии она, наконец, попала в похоронное бюро, что находилось рядышком с моргом. Здесь быстренько и безо всякой волокиты было установлено, что похороны состоятся в пятницу утром, и за всё следует уплатить триста пятьдесят шесть гривен. Вместе с такси, на котором она вынуждена была объезжать все эти организации, её затраты составили четыреста гривен. Ровно столько и имелось у неё накоплений на черный день, так что всё как-то и утряслось.    

 -“-

      Яркое летнее солнце слепило глаза. Два мужика из похоронной бригады привычным движением установили крышку гроба и заколотили пару гвоздей: один в головах, другой в ногах. Подхватив маленький гроб на лямках, они быстро опустили его, почти сбросили, в могилу. Дашенька подалась было вперёд, чтобы бросить горсть земли, да запуталась костылями в комьях вырытой земли и упала на них. Земля была чуть влажная, глинисто-каменистая, с вывернутыми наружу корнями трав, хранящая в себе миллионы лет тайну сосуществования живого и бесчувственного. Даша лежала на земле обессиленная, не делая даже попытки подняться. Похоронная бригада принялась без церемоний забрасывать могилку. Из сопровождавших гроб с умершей была только Дашенька, одна-одинёшенька. Любомир, наблюдавший эту картину на некотором расстоянии, направился, прихрамывая, к девушке. Когда он подошел к ней, она лежала на спине и глядела в небо. Её большие серые глаза отражали синеву, и синева эта излучала безысходную печаль. Он наклонился к ней, пытаясь поднять, и здесь она неожиданно обхватила его шею руками и разрыдалась, судорожно перехватывая воздух и глотая стоны. Он подхватил её под руки, поднял с земли и держал, прижав к себе, не давая упасть. Трудно сказать, сколько молодые люди так простояли. Уже удалилась похоронная бригада, сделав свое дело, и в наступившей тишине легкий ветерок донес от заросших кустарником могил птичью трель. “Жизнь и смерть, как две неразлучные сестры, как свет и тень в этом мире”, - подумал он и здесь же услышал, как чуть хрипловатый тихий голос внутри отчетливо произнес:

           - У Истины всегда печальное лицо,

             А радость нам дана, как краткое забвенье...      

  Он застыл, ожидая продолжения, но голос умолк и опять стала слышна птичья песня.

“Что это? Галлюцинации?”, - подумал Любомир.

- Кольцо, кольцо Мёбиуса, - прозвучал опять голос, на этот раз слегка ехидно.

- Что кольцо? - уже вслух спросил Любомир.                 

- Жизнь и смерть - кольцо Мёбиуса, глупец, - разъяснил голос уже с явной ехидцей.

- Ну и что? - начал было Любомир и замолчал.

  Дашенька оглянулась по сторонам и, не найдя никого, вопросительно посмотрела на Любомира.

- Всё в порядке, в психушке не числюсь, - ответил он, заметив взгляд девушки.

- Да я вовсе не это имела в виду, я хотела узнать с кем вы вели беседу. 

- Я бы и сам это хотел знать, - ответил с улыбкой он.

- Значит, вы говорили сам с собой.

  Он, сбиваясь, попытался неизвестно зачем всё объяснить. Но девушка, прервав его, спокойно пояснила:

- Вам не стоит беспокоиться, это внутренний голос, у меня так часто бывает.

    И неизвестно как, Любомиру вдруг стало понятно всё, и он успокоился и пустился в разговор с незнакомкой. Дашенька не спеша, опираясь на костыли, передвигалась по тропе, пролегающей между могилами. Он, заходя то слева, то справа от девушки и рассказывая ей почему-то о своем детстве, раз от разу заглядывал в её большие глаза, будто пытался познать глубину их печали и разгадать тайну, сокрытую в них. Эти глаза не замыкались в себе, вместе с печалью они излучали тепло. Временами Любомиру казалось, что это тепло любви к миру, миру, подарившему ей жизнь и обрекшему на страдания. Лицо девушки, не знающее косметики, было бледным и строгим в своей красоте, как у богини. Если бы сейчас Любомира спросили, для чего он здесь, то без тени сомнения ответил: для этой девушки, хотя и имени её не знал. Здесь он вспомнил, что и сам не представился. Пустился исправлять недоразумение, и через минуту они уже обращались друг к другу по имени. Говорил в основном он, стараясь быть основательным, но то и дело сбивался на эмоциональные скороговорки, чувствуя, что полон желания разгрузить душу девушки от горя, да не знал как. Она отвечала коротко и сдержано, но доброжелательно. Так добрели они до кладбищенских ворот.

     У ворот, прямо на земле под кустом сирени, странно зацветшего к концу лета единственной гроздью, расположилась парочка бомжей: он и она. Он - по всем признакам после страшного, как говорят в народе, бодуна, с оплывшим синюшной одутловатостью лицом, и она - то и дело вскакивающая с земли и суетящаяся возле него, маленькая, щупленькая женщина с печатью хронической усталости на лице.

- Васенька, ты посмотри на это чудо. Надо же, в конце лета зацвела сирень. Это не просто, это знак, может быть для нас с тобой! - щебетала она восторженно.

- Уймись, лахудра, - отвечал он устало хриплым голосом. - Голова раскалывается и без твоей трескотни.

Она тут же вскочила и быстрыми маленькими шажками скрылась в зарослях близлежащих могил. Через минуту она уже с пластиковой рюмкой предстала вновь перед ним:

- Выпей рюмочку, может, полегчает.

- Ты же знаешь, я не пью от мертвяков.

- Да где же здесь взять другого? И потом, вчера ты все деньги потратил.

- Разве это были деньги? Мелочь, оттого и голова болит, что дешевку пил. Хватит болтать, становись на вахту.

  Женщина, понурив голову, стала в створ ворот и протянула руку.

- Ты что, немая? Проси! - прорычал “васенька”.

- Подайте обездоленным на пропитание, - тихим голосом обратилась она к  Любомиру. Тот выгреб из кармана, что было, и отдал попрошайке.

     Покинув кладбище, Любомир с Дашей направились к остановке автобуса. Подскочило такси. Любомир посадил девушку в такси, сам сесть не решился, а стал лихорадочно шарить по карманам в поисках денег для уплаты за проезд, но ничего не обнаружил, кроме пластиковой карточки, и стал предлагать её Даше с просьбой не отказывать ему. Но девушка отказалась взять карточку, не понимая даже толком о чем идет речь. Паузу прервал таксист:

- Господа, или вы садитесь и едете, или я отдыхаю.        

Любомир сел на переднее сидение и, повернувшись к Даше, сказал: “Вначале отвезем Вас”. Дашенька назвала адрес, таксист рванул с места. 

     По дороге Любомир попросил остановить у банкомата. Сняв деньги, тронулись дальше. Когда подъехали со двора к одной из дранных пятиэтажек, именуемых в народе “хрущев-ками”, был полдень. Любомир вышел из машины и помог Даше выйти. К ним подскочила женщина в ярком платье и парике, волоча за собой двух мальчиков. Одному было года четыре, другому не более трех. Тот, что был поменьше, капризничал, то и дело срываясь на плач.

- Дарья, это ты. Вот хорошо! Я опаздываю, а этот кишкомот, видно, приболел, что делать не знаю, -  с места в карьер затараторила она.

    Дашенька притронулась рукой ко лбу ребенка и проронила:

- У него, похоже, жар. Виктория, не мучай ребенка, пусть он останется со мной, пока ты будешь делать свои дела. 

- Спасибо, ты не представляешь насколько важно для меня сегодняшнее дело. Пусть Владик и Стасик побудут с тобой. Тебя послал мне бог, да ещё с такси, - с этими словами она открыла переднюю дверь машины и уселась. 

Любомир молча расплатился с таксистом, взял младшего на руки и вопросительно посмотрел на Дашеньку.

- Идемте, - проронила она и тронулась с места. Он с детьми двинулся за ней. 

   Такси заурчало за их спинами, до них донесся удаляющийся голос озабоченной мамы: “Дарья, а ты что, с кладбища?” Через секунду не было уже ни голоса, ни озабоченной мамы, ни такси.

    Когда Любомир вошел в квартиру, на него дохнуло аккуратностью и чистотой, а точнее - достоинством, с которым пытаются противостоять бедности. Всё, чего ни касался бы взгляд, было старенькое, латанное, но чистенькое и наглаженное. Дашенька проследовала к дивану, на котором умирала мама, села рядом на стул, не удержалась и разрыдалась. Дети, глядя на неё, стали плакать тоже. Она, увидев это, спохватилась и запричитала:

- Да что же это я, глупая курица, делаю. Ведь Стасик болен, его надо лечить, детей надо кормить, - и, взгромоздившись опять на костыли,  отправилась на кухню. Любомир отправился следом.

    Оказавшись на кухне, она открыла холодильник и молча застыла перед ним. Старенький холодильник был пуст. Обращаясь к себе, Дарья произнесла: “Боже, у меня же ни копейки, пенсия будет только через неделю, Стасику нужны лекарства”.  

    Любомир тут же отозвался:

- Врача, лекарства и продукты беру на себя. Через полчаса всё будет, - с этими словами он выскочил из квартиры.

    Дашенька заварила чай и вернулась к детям. С помощью Владика она расстелила простынку и уложила в постель Стасика. Достала градусник и измерила ему температуру. Градусник показал около тридцати восьми. Даша растерялась, засуетилась, принялась рыться в лекарствах, оставшихся после мамы. Ничего подходящего не находила и расстраивалась ещё больше. Но здесь вернулся Любомир с пакетами и женщиной в белом халате. Даша облегченно вздохнула.

- Здравствуйте. Я врач детской больницы. Ваш супруг прямо насильно приволок меня сюда. Первый раз встречаю такого сумасшедшего папашу. Ну, показывайте, что у вас? - с этими словами врач направилась к лежавшему Стасику и присела рядом с ним. После детального осмотра, обслушивания и обстукивания был поставлен диагноз:

- Ангина. Режим постельный. Лекарства сейчас выпишу.

Через пять минут Любомир уже искал близлежащую аптеку.

     Уже вечером, уложив детей спать, они, сидя на кухне и помянув по обычаю за рюмкой красного вина отошедшую в мир иной, затронули и сложившуюся ситуацию.

- Где же эта мамаша? Пока она не явится, я не могу оставить вас, - констатировал он.

- Явится она не скоро, если судить по прошлому опыту. Виктория и раньше оставляла детей у нас с мамой, когда ей нужна была свобода от детей, - отвечала она. - Вам следует возвращаться домой. Вас ведь ждут. Спасибо вам за всё, за ваше доброе сердце. Если бы не вы, не знаю, как и справилась бы с обстоятельствами.  

- Вряд ли меня кто-то ждет. Да и в больнице я сейчас числюсь.

- Вот видите. Тем более надо возвращаться. В больнице хватятся, переполох будет.

- Не думаю. Оставить вас в такой... ситуации я не могу, - он хотел сказать что-то про её немощь, да про то, что теперь рядом с ней нет мамы, но вовремя сдержался и не обронил ненужных слов.

- Но мне ведь и положить вас негде.

- Ничего, я и на полу перекантуюсь, - уже решительным тоном заявил он.

     Среди ночи, после полуночи, Любомира разбудил переполох в квартире. Стасик хрипел и задыхался, Дашенька пыталась ему помочь, как могла. Любомир, не долго думая, вызвал скорую. Через двадцать минут Стасик оказался в инфекционном отделении детской больницы. Ангина обернулась дифтеритом. Сопровождавший мальчика в больницу Любомир попытался было остаться при малыше, да с ним не пожелали даже разговаривать на эту тему. Режим инфекционного отделения был строгим. Ко всему прочему в суматохе он не спросил у Даши, оставшейся дома с Владиком, фамилию мальчика, и пришлось записать его на свою. Так оказался в больнице трехлетний мальчик Станислав Анжелов.

      Утром, когда птичий щебет уже приветствовал восход солнца, Любомир решился потревожить Дашу и Владика. Даша открыла дверь встревоженная, с немым вопросом в глазах. Он подробно изложил ситуацию. Успокаивал девушку тем, что противодифтеритную сыворотку уже раздобыли и  ввели Стасику.  

- Боже, вам же необходимо возвращаться в больницу, - забеспокоилась она, глядя на его прихрамывание.

- Я сейчас позвоню туда, - ответил он, присаживаясь к телефону.  

    Узнав в справочном номер телефона травматологического отделения, он довольно быстро дозвонился в больницу. По совпадению обстоятельств трубку  взяла Злата.

- Ты знаешь, мы уже объявили розыск через милицию? - в ответ на его разъяснения объявила она.

- Зачем это? - недоумевал Любомир.

- Тебе легко спрашивать, а каково было мне - тебе неинтересно?

- Не знаю, что и ответить.

- Ты где?

- У знакомых, выписывайте меня, я больше в больницу не вернусь, - подвел итог разговору он и положил трубку.

     Плохо, ой как плохо, мой читатель, и мы, и Любомир знаем Злату. Она не останавливается перед таким препятствием, как телефонный звонок с неизвестного номера. Реакция её на звонок Любомира была мгновенная. Через пять минут она уже имела информацию от узла связи о номере неизвестного абонента. А ещё через некоторое время добыла и адрес абонента.

     Когда Любомир отправился в больницу к Стасику, в квартире у Даши раздался телефонный звонок. Даша подняла трубку, но ответило ей гробовое молчание. Затем опять звонок:

- Позовите к телефону Любомира Анжелова.  

- Его нет, он уехал, будет через час, - ответила Даша.

- Вы ему кто?

- Как это кто?

Трубку на том конце положили.  

     Минут через двадцать в дверь позвонили. Дашенька долго вставала на костыли и добиралась до двери. Звонки стали нетерпеливыми и настойчивыми. Когда Дашенька открыла дверь, перед ней стояла Злата. Она явилась посмотреть на женщину, которая сумела увести, как она считала, у неё мужика, пусть не Ален Делона, но вполне приличного. Каково же было её удивление, когда она увидела Дашу, эту калечку на костылях. Но Дашенька подняла глаза, и бывалая, прожженная в любовных интрижках Злата поняла, что причина её поражения - глаза этой маленькой девушки. Она не могла бы до конца объяснить почему, тем более понять всю сущность, заключенную в этом взгляде, но чутьем, чутьем львицы, вышедшей на охоту, безошибочно определила, что в этих глазах и заключается ответ на мучивший её вопрос. И тут же почувствовала, как внутри взыграло желание отомстить, и промелькнула гаденькая мысль: “А не плеснуть ли этой замарашке в глаза соляной кислоты?” Повернулась резко на своих каблуках и, не говоря ни слова, вышла вон. Если бы кто только знал, что творилось на душе у Златы. Шквал эмоций. Нет, она не будет трогать эту замарашку, пусть он сам убедится в ничтожности своего выбора. И он ещё приползет к ней со своим раскаянием, но будет поздно... Нет, этот не приползет, пожалуй. Слишком много в нем странного и непонятного. За внешней мягкостью и податливостью его характера очевидна внутренняя твердость. Что же делать? Решила ждать его. Уселась во дворе на лавочку, закурила, понемногу успокоилась.             

       Когда Любомир появился, Злата направилась к нему спокойно и уверенно.  

- Здравствуй ещё раз, Любомир.

- Ты зачем здесь? - недоуменно спросил он.

- А ты не догадываешься? Мы что - не близки друг другу?  

- По-моему не настолько, чтобы вторгаться в жизнь друг друга. 

- Любомир, давай уедем в Европу. Поверь, мы там неплохо устроимся. Много ли нам надо? Нескольких миллионов долларов нам вполне хватит, - возбужденно говорила Злата.

Ему теперь стал понятен мотив её поведения.

- Послушай меня внимательно, Злата. Я ведь не тот, за кого ты меня принимаешь. Я и полгода не продержусь вне родины, тоска заест, уже проверено. И вынужден тебя огорчить: у меня нет и одного миллиона долларов. Были какой-то месяц-два, да сплыли. Ушли тем, кто в них нуждался больше, чем я. Так что прости, если что не так, - спокойно, с расстановкой пояснил он. 

      Злата осунулась, во взгляде появились обида и растерянность. Надежды рушились вмиг. Что здесь скажешь, мой читатель, когда жизнь многих из нас есть не что иное, как крушение надежд. Надежд разных, не подвластных никакой логике.

  -“-

     Утром следующего дня, наконец-то, объявилась Виктория. Затребовала детей. Узнав, что Стасик в больнице, повышенным тоном начала выговаривать Даше, затем хлопнула дверью и отправилась в больницу. Даша вернулась к Владику, с которым занималась чтением. Он прижался к ней и захлюпал носом.

- Ну что ты? Мама вернулась, это ведь неплохо, - успокаивала его она. - Давай, ещё почитаем.  

- К-л-у-б-о-к... Котик, - объединил странным образом названные буквы в слово Владик.

  Даша улыбнулась и поцеловала Владика в головку:

- Ну и как это у тебя получается, что буквы к,л,у,б,о,к превращаются в котика? 

- Котик такой большой нарисован, а клубочек маленький такой. Вот так и получается.

- Ты, мальчик мой, не хитри, а читай.

  Но читать Владику не хотелось, и он решил удивить тётю Дашу другими успехами:

- Вот послушай: рррыба, тррруба, ррработа. И я могу ещё просто ррррр...

- Молодец, - и Даша притянула малыша к себе и поцеловала в ушко.

  Он прижался к ней и спросил:

- Можно я ещё сыла возьму? 

- Ну вот. Что ещё за сыл? Ты же прекрасно говоришь букву “р”.

- Ты не понимаешь, Даша. Так удобнее.

- Да... да. Ты уж извини меня. Подай мне, пожалуйста, сыр из холодильника, я отрежу тебе кусочек.

    Владик, оседлав метлу, с прискоком носился по комнате, уплетая сыр. Даша сидела в кресле и наблюдала за ним, периодически вздыхая и пытаясь освободиться от тяжести в груди. Эта тяжесть, обусловленная событиями последних дней, собиралась по капле и становилась неподъемной для девичьего сердечка.

     Снова появилась Виктория, разгоряченная, как метеорит, попавший в плотные слои неуправляемых чувств. С места в карьер затараторила:

- Еле разыскала ребёнка. Вы зачем записали его на какого-то Анжело?     

  И, не дожидаясь разъяснений, взяла Владика за руку и потащила за собой:

- Идем, сыночек, увидишь, что мама тебе купила.

    Когда Любомир возвратился, войдя в оставленную открытой после ухода Виктории дверь, Дашенька сидела у окошка и пела. Пела с легким придыханием, всё ещё пытаясь освободиться от тяжести на сердце. Но удивительно чистый голос, близкий по тембру к сопрано, поразил Любомира. Он стоял и слушал. Это было редкое по красоте пение. Она кончила петь, тяжело вздохнула, подперла голову кулачком и продолжала глядеть в окошко, будто ждала кого-то. Он, тихо кашлянув, заговорил:

- Дашенька, а где же Владик?     

- Виктория вернулась, забрала его... Если вам не трудно, дайте мне, пожалуйста, валидол из аптечки.

  Пока он на кухне рылся в аптечке, Дашенька, хватаясь за подоконник, пыталась удержаться на стуле. Марево перед глазами становилось всё плотнее, заслоняя от неё окружающий мир. Когда он возвратился с валидолом в руках, она уже лежала на полу без чувств.

     Скорая добиралась долго, во всяком случае так казалось Любомиру. Он сидел возле Даши, которую перенес на диван, и держал руку на пульсе. Пульс её едва прощупывался, путанный, с большими перебоями. Любомир в мыслях взывал к богу... Наконец появилась скорая. Что-то ввели внутривенно. И уже, когда снимали кардиограмму, Дашенька пришла в себя. “Не похоже на инфаркт”, - комментировал врач, рассматривая бумажную ленту: ”Но лечиться придется”.  

- Сможете обеспечить сегодня хорошего кардиолога? - обратился он к Любомиру.

- Да, - отозвался тот.

- Вот и прекрасненько. И чтобы никаких хождений, режим постельный. В аптеке возьмете пару ампул кордиамина и шприцы. Если повторится, введете внутримышечно одну ампулу, не дожидаясь врача. Сможете?

- Смогу, у меня имеется некоторый фельдшерский опыт, - ответил Любомир.

- Вот и прекрасненько, - повторился врач.

     Когда скорая уехала, Любомир, не откладывая, отправился в аптеку. Благо та находилась рядышком, и не одна. Что-что, а на болезнях соотечественников доморощенные бизнесмены умели зарабатывать. Главное, чтобы в ампуле оказался кордиамин, а не дистиллированная вода. Умение “кидать” население на пустышках было также фирменным знаком наших фармацевтов, унаследовавших его, видимо, от “новых русских”, отцов отечественного бизнеса. Об этом Любомир специально предупредил молоденькую девушку, отпускавшую ему лекарство. На что она, улыбаясь, ответила: “Вы сами посудите, разве можно таким образом заработать на копеечном лекарстве? Здесь упаковка стоит дороже лекарства. Так что можете быть спокойны, кордиамин настоящий.”

     Возвратившись к Даше, он застал её на костылях посреди комнаты. Не говоря ни слова, бросился к ней и подхватил на руки. Костыли глухо ударили об пол. Она растерянно посмотрела на него и пояснила:

- Мне надо в туалет. 

- Вот и хорошо, сейчас мы туда прямиком и отправимся, - и он отнес её и посадил на сидушку.

  В ответ на это она отвела его руку, строго посмотрела и обронила: 

- Я сама, спасибо.

  Любомир стушевался под этим взглядом и вышел в коридорчик. Через некоторое время она попросила его поднести ей костыли.

- Вот без этого мы пока попробуем обойтись, - с этими словами он открыл дверь, подхватил её на руки и понес в комнату. Здесь он заметил слезы на её щеках и принялся осушать их поцелуями.

- Ну что же здесь особенного. Один человек помогает другому, попавшему в трудное положение. Это так по-человечески, - внушал он ей.

- Ты не просто человек, я это чувствую, - отвечала она.

- Тем не менее, сейчас мы попробуем отыскать кардиолога. Есть у меня один школьный товарищ, кардиохирург, работал в столичной клинике, да по каким-то обстоятельствам вернулся в наш городок и теперь прозябает на терапевтическом поприще. Вот сейчас мы его и попробуем разыскать, - с этими словами он уложил Дашеньку в постель и взялся за телефон. Несмотря на безобразную работу справочной службы, Любомиру удалось разыскать своего товарища Владимира. Тот вначале недоумевал, но, услышав все обстоятельства дела, буркнул: “Через час буду”. И, действительно, ровно через час явился здоровенный мужик с портативным аппаратом в руках. Бросил Любомиру “привет”, будто последний раз они виделись лишь вчера, выставил на стол бутылку коньяка и отправился мыть руки. Выйдя из ванной комнаты, стал раскладывать аппарат для снятия кардиограммы.   

- Мне делала скорая сегодня кардиограмму, - Дарья подала ему ленту.

- Это скорая делала, а какая у них аппаратура всем известно, хлам одним словом, мадмуазель, - бурчал Владимир, рассматривая хирургические шрамы на ногах Дашеньки и цепляя на них присоски аппарата.

  Он долго затем сопел у ноутбука, изучая результаты оперативного обследования, потом сообщил с расстановкой:  

- Да, это не инфаркт, но хорошего мало... Это сердечко, видно по всему, много страдало. 

  И уже, обращаясь к Любомиру, спросил: “Уход достойный сможешь обеспечить?” Дождавшись от того утвердительного движения головой, добавил: “Завтра с утра пришлю медсестру для внутривенного, об оплате договоришься с ней сам, лекарства сейчас выпишу”. Любомир, глядя на громадные руки товарища, в которых и авторучка то видна не была, спросил:

- Слушай, Володя. Как ты с такими лапищами умудрялся оперировать, да ещё сердце?

- Ещё и как умудрялся. Слушай, Люба, не сыпь мне соль на раны.

   От этого детского имени, которым звали его и мама, и школьные товарищи, повеяло такими яркими и теплыми воспоминаниями, что Любомир неизвестно зачем разволновался, выхватил из под рук товарища рецепты и отправился в аптеку, в который раз сегодня. Там его встретили уже, как постоянного клиента, и пообещали даже скидку. Но он оказался равнодушным к этим предложениям. Лишь, когда девушка, вручая ему два пакета с медикаментами, обратила внимание на то, что лекарства самые настоящие, без подделок, он усмехнулся.

     Когда Любомир вернулся, то увидел, что Владимир хозяйничает вовсю. Кухонный столик был водворен в комнате, поближе к диванчику, где лежала Даша. На столике стояла бутылка коньяка, бокальчики да всякая всячина из холодильника, нарезанная и разложенная по тарелкам. Взяв у Любомира пакеты, Владимир порылся в них, извлек нужное и приготовился к инъекции.

- Это надо сделать, чтобы гарантировать спокойную ночь, - пояснил он.        

   Сделав внутривенное, он приказал шутливо: “А теперь подставляй свою попку, красавица”. Даша засмущалась, Любомир отвернулся к окну. Владимир продолжал балагурить: “Великолепная попка, редкая по красоте. Зря ты, Люба, отвернулся, больше такую не увидишь нигде. Это я тебе говорю, как профессионал, хирург с большим анатомическим опытом... Всё, готово! Можешь поворачиваться и открывать глаза, засмущавшийся ты наш херувим”. 

- Ну и пошляк же ты, Владимир. Раньше за тобой такого не водилось, - без зла заметил Любмир.

- Глуп раньше был, потому и не водилось. Объясни мне, как может быть пошлой женская красота? Тем более такая уникальная. Если бы не нюансы судьбы, то у ног её валялись бы сегодня полчища сраженных наповал мужиков. И заметь, это только от одного тела. Я не говорю сейчас о её  глазах. Потому что глаза эти божественны, а я богохульствовать не собираюсь... Это я говорю абсолютно серьезно, - заключил свой монолог Владимир.

     Дарья лежала покрасневшая от смущения, не зная протестовать ли, принимать ли за должное. Но сумятица в её душе продолжалась недолго. Через какую-то минуту друзья увидели уже взгляд богини, но не надменный, а излучающий тепло любви и такую глубину, что им стало неловко за свои речи, представлявшиеся ещё минуту назад совершенно естественными, но оказавшиеся пустым лепетом перед заявившей о себе реальностью. Притихшие они сели за стол.

- Ну что же, друзья, наполняйте бокалы. Выпейте за встречу. Я, разумеется, пить не буду, ибо не к лицу богине пить со смертными. Не так ли?  Но послушать о ваших земных делах я не против. Приступайте и помните: только искренность будет вам оправданием, - прозвучал, как музыка, её голос.    

- Люба, признавайся: из какого она пантеона? Теперь ты обречен взбираться на Олимп, - шептал Владимир, опасаясь уже высказываться вслух.

- Шепот вам не поможет, мне слышен даже шепот души, - шутливо обронила Даша и добавила уже серьезно:

- Про Олимп ничего не скажу, а вот Голгофа у каждого своя, и дело здесь не в нюансах судьбы, а в особенностях совести.

- Ясновидящая! Насквозь просветила, как рентгеном, - полусерьезно, полушутливо заключил Владимир, но с некоторым внутренним напряжением.

- Будет вам, - шутила она. - Сегодня вечер друзей, а не шаманов-шарлатанов. Выпейте просто за нас, за нашу удачу в этой жизни.

  Товарищи встали, как полагается в присутствии дамы, и браво осушили свои бокалы. Когда взялись наполнять по второй, Дашенька тихо, но очень внятно произнесла:

- А вот теперь наполнять буду я, - и, взяв бутылку, отлила в бокал Любомира чисто символически и, не дожидаясь вопросов, пояснила: 

- Он совсем недавно перенес серьезную травму, поэтому ему следует поберечь себя.

  Владимир вопросительно глянул на Любомира, и тому пришлось всё объяснять, кратко, разумеется. Затем Владимир вспомнил, что видел на днях сообщение в электронных средствах информации, о том, что некто Анжелов пожертвовал детским приютам несколько миллионов.

- Слушай, как только прочитал, так и подумал, что на свете только один такой малохольный - это Люба. Признавайся. У тебя денег - куры не клюют? И зачем же отдавать их в руки негодяям, кормящимся при детском горе?

- А кто тебе сказал, что я отдал их в руки чиновников? Я заключил контракты с серьезными фирмами на строительство комплекса и на поставку оборудования. Думаю, всё будет так, как задумано.

- Ты стал олигархом? И не прочь спонсировать нашу нищету, жаждущую осчастливить собой Европу?

- Послушай, Володя, ну какой из меня олигарх? И как это по-твоему могло произойти? Просто случай, выпало наследство из Канады от родной тетки. Считай, с неба свалилось. 

- Да, понятно. И ты это наследство отдал.

- Что же здесь особенного? Смотря кому.

- Конечно, ничего особенного, если иметь в виду, что оно упало на Любомира. Мои эмоции не оттого, что жалко твоих денег. Мне бы кардиологическую клинику здесь построить, хотя бы крохотную, на одну операционную, реанимацию и три палаты. Но и на такую крохотную твоего наследства не хватит, одно оборудование потянет больше. Обидно, сколько жизней мог бы спасти.

   Любмир и Даша молчали.

- Ты хочешь спросить, отчего я такой гений среди удобрений? Отчего я не в столичной клинике, где есть технические возможности и где я трудился? Отвечу. Я раньше полагал, что жизнь - это ярмарка тщеславия. Но, как оказалось, это ещё и ярмарка злословия, и многое другое такое, что можно назвать одним словом - гадючник. Вот так, мой добрый товарищ.  

- Как же жить при таком восприятии жизни? - отозвался Любомир.

- А так вот и жить! Даже очень прекрасно жить! Главное не забывать по утрам  надевать кирзовые сапоги. При желании можно ещё и деньги делать, на змеином яде, - разгорячился Владимир, но, глянув на Дашеньку, как-то сник и уже спокойно завершил: - Ты полагаешь, что они там в этой клинике о людских жизнях пекутся, днем и ночью клятву Гиппократа повторяют? Ошибаешься, друг. Бабки они там делают на человеческих сердцах, всё теперь в услужении у её величества наживы. Вот так то.         

- Друзья мои, - заговорила Дашенька - Я полагаю, что жизнь такая, какой мы её воспринимаем. И люди в ней разные: одни несут Добро и Любовь, потому что желают жить в Добре и Любви, другие несут Зло, потому что цели их только со злом достижимые, а третьи пали духом. Нельзя падать духом. Ведь нет между Добром и Злом нейтральной полосы. Странно, ни правда ли? 

    Мужчины сидели молча. Затем Владимир произнес:

- Ты права, Дашенька. Нельзя падать духом! Поделом мне, здоровенному борову. Все мои страдания не стоят и одного дня твоей жизни. Прости меня, ради бога, за мои глупые речи.

- Отчего же глупые? Совсем наоборот. Главное, что вы были искренним.  

- Я сейчас заплачу, - Владимир наклонился и поцеловал руку девушки.

- Можно и поплакать, даже такому громадному, как вы. Конечно, если никто не видит, - и она погладила его по склонённой голове.

- Похоже, мне пора, - проговорил Владимир, вставая из-за стола. И выйдя в прихожую, выглянул в дверной проём и добавил, обращаясь к Дашеньке:      

- Если бы Люба не был моим другом, ей богу, тут же, сию минуту сделал бы тебе предложение.

  Даша посмотрела на него серьезно, но ответила шутливо:

- Очень хочется покопаться в моем сердечке, господин хирург? Знаю я вас, чуть что - пожалуйте на операционный стол.   

- Ну что вы, это совсем не профессиональный интерес. Это тоска любви. Известна ли вам, богиня, эта человеческая слабость?

- Почему же слабость? Это зов любви, вечный зов жизни.

- Вот и объясняйся богиням в любви, - обращался уже к Любомиру Владимир. - Ну, до завтра, господин миллионер.

   Он обнял на прощание Любомира и вышел. 

   Любомир убрал следы пиршества, выключил в комнате свет, давая возможность Дашеньке уснуть, а сам присел у окошка, где она пела сегодня днем. Этот голос, услышав раз, забыть уже было невозможно. Так, по крайней мере, думал он. С этим голосом, звучавшим у него в душе, он лег спать и проспал всю ночь. А Дашеньке в это время снился совсем другой сон, совершенно беззвучный. К ней приходила мама: прозрачная, колышущаяся под напором ветерка. Она протягивала Дашеньке плетеную корзинку с сухими лечебными травами и упрашивала взглядом взять. Дашенька проснулась от боли в сердце. 

-“-

     В восемь утра, как и обещал Владимир, медсестра уже поставила Даше капельницу и, сидя рядом, читала какой-то пёстрый журнальчик. В обед появился Владимир, снял кардиограмму и удалился, приказав лежать. На следующий день он разрешил Даше ненадолго подниматься. Любомир приволок откуда-то проект своего комплекса в толстых папках и вечерами сидел над чертежами и расчетами. Проект требовалось утвердить, чтобы открыть дорогу строительному подрядчику. Дашенька с удовольствием принимала во всём участие. Она не только совала во всё свой маленький очаровательный носик, но и давала дельные предложения. Её поправки к фасаду здания и планировке первого этажа он посчитал правильными. Мало того, эта маленькая девушка умудрилась раскопать преднамеренные натяжки в проектной смете, что сохранило Любомиру немалую сумму. После того, как они наскребли ещё кое-что на отделке здания, он подсчитал экономию и заулыбался, сообщая ей:

- Клиники для Владимира, конечно, не получится, но аппарат искусственного кровообращения просматривается. О ценах я справлялся.

   На что Даша одобрительно кивнула своей головкой.  

    Когда на следующий день Любомир в присутствии Даши сообщил об этом Владимиру, тот вначале отмахнулся, затем, осознав, обнял и поцеловал друга, а потом, подхватив Дашеньку на руки, как ребенка, принялся с ней кружить по комнате, распевая хриплым голосом какую-то белиберду. От его пения она заткнула свои уши пальчиками и смеялась. Любомир, перекрывая это пение, прокричал:

- Господин эскулап, от вашего пения мухи дохнут, пощадите их.

И, когда Владимир утих, он добавил уже серьезно:

- Если бы ты слышал, как поет Даша, ты никогда не позволил бы в её присутствии затевать подобную какофонию.

  Она с легким укором глянула на Любомира, а Владимир, опустив девушку на диван, принялся упрашивать её спеть. Видя некоторую нерешительность, он опустился перед ней на колени. 

- Ну, полно, полно. Даже не знаю, что вам петь, - обронила Даша.

- Спой мне мое детство, - взмолился Владимир. - Бабушка сидела у моей кроватки и пела: “давно промчалось время золотое, но что же ты мой милый не идёшь”...  

    Дашенька запела в полный голос. Владимир как был на коленях, так и остался, а Любомир отошел к окошку и слушал. После первой песни Владимир стал упрашивать опять:

- А вот эту, вот эту: “сердцу хочется ласковой встречи и хорошей большой любви”. Её часто пели мама с бабушкой вечерами, сидя за рукоделием. Умоляю, спой, светик мой ясный.

     Даша спела и эту песню. Владимир не решался больше просить и только задал вопрос:

- Дашенька, а откуда ты знаешь эти песни?     

- У меня ведь тоже были и мама, и бабушка. Бабушка пела ещё вот такую, - и она запела русский романс “Пронеслись мимолетные грезы”. Когда она закончила, наступило молчание. Затем Владимир произнес:

- Знаешь, Люба. Даже я, полный профан в музыке, понимаю, что это  неземное пение. Так люди не поют. Ты должен показать её на радио.

- Не стоит преувеличивать, - тихо сказала Даша.

- Я не преувеличиваю. Хирурги вообще мало склонны к восторгу. Ваше пение должны услышать люди. Иначе многие из них так и не поймут, для чего живут на свете, - и он встал и вышел на балкон покурить. Правда, тут же вернулся и добавил: “Не верите мне, посмотрите на улицу”.

     Любомир и Даша выглянули через открытую балконную дверь и увидели, что под их балконом собралось человек десять прохожих в ожидании продолжения импровизированного концерта.

- Вот так то, мои друзья. Я брехать не стану, - подытожил Владимир.

     На десятый день Владимир отменил уколы, прописав сердечный протектор в таблетках. Дашенька в тот же вечер попросила приготовить ванну. Любомир стал звонить Владимиру: можно ли?  “Можно, можно, только не очень горячую”,  - предупредил тот по телефону.

     После принятой ванны щеки у Дашеньки порозовели, распущенные и высушенные под феном волосы волнами ниспадали на плечи и спину. Припасенный неизвестно для какого случая новый атласный халатик имел декольте и подчеркивал линию бедер. Придирчиво рассмотрев себя в зеркало, Даша присела на ванну и отставила костыли в сторону. Сердечко её гулко билось. Решившись, наконец, она чуть дрогнувшим голосом попросила Любомира помочь ей. Он будто ждал этого, подхватил её на руки и вынес в комнату. Когда он положил её в постель, она легким движением рук привлекла его к себе и в её глазах промелькнула мольба... Губы её были неумелые, но податливые...   

 -“-

      На следующее утро Даша попросила Любомира свозить её на кладбище. На маминой могилке за эти дни мало что изменилось, только рядом выросло ещё несколько холмиков. Даша не выглядела подавленной, и ему показалось, что она что-то шепчет, будто делится сокровенным с мамой.

      Когда они, уходя, оказались у кладбищенских ворот, Даша подошла к кусту сирени и притронулась к отцветшей и успевшей уже засохнуть грозди. Губы её шептали молитву, слышную только богу. Любомир вспомнил женщину, восхищавшуюся распустившейся невпопад сиренью и просившую затем у него подаяния. Даша посмотрела на него, будто спрашивала: “Ты видишь, как мимолетно всё на Земле?” В ответ он принялся обламывать усохшие гроздья, приговаривая: “Вот увидишь, весной этот куст будет утопать в цветении”. Она улыбнулась, отгоняя грусть, и заявила вдруг: “Я ужасно хочу есть”. 

    Через полчаса их приютил маленький летний ресторанчик, расположившийся на берегу моря. Стояла первая половина сентября, волна курортников схлынула, отошла в иные края и летняя жара, наступили золотые дни. Лёгкий бриз, плеск волны и бескрайняя бирюза моря, сливающаяся у горизонта с небесами...  В ожидании заказа молодые люди вынуждены были наблюдать комичную сценку. В нескольких метрах от ресторанчика расположился лоток, где торговали приготовленной тут же шаурмой. Молоденькая девушка ловко обслуживала проголодавшихся гуляк, а смуглый мужик, смахивающий на турка, видимо хозяин лотка, стоял в сторонке. И как только девушка отпускала очередную порцию и получала деньги, он тут же подходил и изымал у неё выручку. Это происходило буквально каждые две-три минуты и походило на клоунаду. После третьего выхода “турка” Любомир и Даша уже не могли удержаться от смеха. “Турок” смотрел в сторону молодых людей, но никак не мог сообразить, что смеются над ним. И это ещё больше усиливало ощущение цирка. Первой остановилась Даша и высказала мысль, что им стоит пожалеть бедолагу, а не смеяться над ним. Тем более что это некультурно. Любомир согласился с ней, но признался, что он так и не понял смысла в поведении “турка”. На что она высказала предположение, что “турок” просто не умеет считать, скорее всего, у него проблемы с умножением. В этот момент рядом заиграл уличный музыкант, и молодые люди отвлеклись от клоунады.

     Юноша лет восемнадцати играл на флейте. Играл вначале Моцарта, затем Баха. Играл на редкость профессионально, играл блестяще. Похоже, что молодой талант просто вышел на улицу репетировать свою программу. И исчезли куда-то и смешной “турок”, и вся суета окружающей жизни. Остались только море и небо, да горный хребет в полуденной дымке, да души, распахнутые навстречу друг другу.   

      После простенького обеда они посидели у кромки воды, рассматривая причудливые узоры на камешках, омываемых теплой волной. Солнышко пригревало их спины, и Любомир неожиданно предложил искупаться. Дашенька застеснялась, запричитала; объясняла, что без купальника. Но он был неумолим: ”Какая чепуха! И стесняться некого, людей очень мало, и им не до нас”. Он быстро разделся, сдернул с неё платьице, подхватил на руки, совершенно не тронутую солнцем, в белых трикотажных трусиках, и понес в море. Вода была прозрачная и искрилась солнечными бликами. Оказавшись на глубине, он отпустил ее и сказал: ”Плыви”. Она не успела испугаться, как ощутила полную свободу для своего тела, его невесомость. Вода оказалось другом и бережно поддерживала её на поверхности. Оттолкнувшись рефлекторно руками, она поплыла. Восторг её был беспредельным. Он понял, что морское купание у неё первый раз, и не стал ничего спрашивать, а только проронил: “Вот видишь - море твоя стихия”. Она подумала про себя: “Мне бы ещё жабры для полного счастья”. После купания они влажные лежали на теплом песке, и ласковое солнце согревало их тела.  

      Ближе к вечеру, они стали собираться домой. Любомир предложил воспользоваться услугами велорикши, скучающего рядом в ожидании клиентов. Даша стала отказываться, но молодой и красивый хозяин трехколесного агрегата принялся её убеждать: “Не стоит смущаться, везу не я, а мой транспорт. Я только кручу педали, и это вместо физкультуры... Не лишайте меня заработка, прекрасная леди”. Когда она уселась на сиденье, извозчик обратился к Любомиру: “Ну что же, теперь вас упрашивать? Садитесь, транспорт рассчитан на двух пассажиров”. Когда они проезжали мимо картинной галереи, Дашенька прижалась к Любомиру и прошептала: “Мне стыдно признаться, но я ощущаю себя счастливой, и это странным образом уживается с горечью утраты. Невозможно объяснить, но это так”.  Дорога пошла чуть в гору, и он услышал, как тяжело задышал извозчик. Благо дом их был рядом, на расстоянии каких-то трехсот метров.

    Ночью, когда они слились в поцелуе, губы её были солоны. Он думал, что это остатки моря, но то были слезы. 

 -“-

       Владимир оказался, всё же, очень впечатлительной натурой. Он притащил на квартиру к Дашеньке какого-то “жокея” с местного радио, потребовав от того содействия талантам. Парень мычал только одно слово “ретро”, но на следующий день пришел с аккомпаниатором и магнитофоном и записал пение Даши. Та поначалу противилась, но Владимир настоял, да чтобы обязательно были песни его детства. Через несколько дней короткие волны эфира и провода ретрансляторов уже разносили Дашин голос по округе. Впрочем, услышав себя однажды, она тут же выключила радиоточку с восклицанием: ”Какой ужас!”. Любомир мнения про “ужас”, конечно, не разделял, но слушать ретранслятор тоже не стал. Какой смысл, ведь рядом был живой голос? Дашенька и не догадывалась, что заказывал и оплачивал её пение в радиопередаче “По вашим заявкам” никто иной, как Владимир. Он считал, что всё это должно способствовать Дашиному выздоровлению. Как мы бываем наивны...

      Счастливые мгновения жизни, как быстротечны вы, как неуловимы. Вот и отошли ласковые сентябрьские дни. И уже по ночам холодный воздух проникает под свитера и курточки, лезет через приоткрытые форточки в квартиры. И уже покрываются позолотой и багрянцем деревья и кусты, и кружат первые листья, опадая на землю. Но ещё есть время до затяжных осенних циклонов, и по-прежнему небесная синева завораживает взгляд, и по-прежнему ласково пригревает полуденное солнышко, и отогреваются под ним букашки. И только птицы, чуя дыхание осени, собираются в стаи, да пенсионеры тщательно распределяют свои летние доходы на предстоящий мёртвый сезон, чтобы дотянуть до следующего лета. Как грустна и прекрасна бывает жизнь в такие моменты, в её тоске по былому, в её необъяснимой надежде на будущее.  

     В один из таких осенних дней и посетил наших героев седой и тощий старик в очках с потертой оправой и давно уже не модном плаще черного цвета. Весь он походил на музейный экспонат середины прошлого века, а речь его только подчеркивала принадлежность к уходящей от нас навсегда цивилизации, оставляющей в наследство мало кого интересующие сегодня литературу и искусство. Уже не один год по нашей земле гуляли чужие ветры, выдувая из душ людей даже воспоминания о родных корнях и гоняя эти души перекати-полем по белу свету. Старик извинился, объяснился, и оказалось, что ему, собственно, нужна Дарья Петровна. Старый профессор столичной консерватории Иосиф Флорович совершенно случайно услышал, находясь на лечении в санатории, голос Дашеньки, прозвучавший в местной радиопередаче.  

- Дарья Петровна, вы простите, ради бога, назойливого старика. Но мне никак невозможно было не разыскать вас, не услышать, - обращался к ней старик. - Очень прошу вас исполнить что-нибудь из вашего репертуара. 

- У меня, собственно, и нет никакого репертуара, - объясняла она.

- Исполните, пожалуйста, то, что близко вашему душевному состоянию в настоящий момент, - пояснил старик.

  Она уселась у окошка, как её видел в первый раз Любомир, и, глядя на проплывающие по небу облака, запела: “Аве Мария...”. Это нельзя было назвать классическим пением. Голос её звучал трепетно, переливаясь оттенками тембров, иногда опускаясь чуть вниз и мягко вибрируя, иногда взлетая ввысь, как жаворонок, и тогда ему вторила хрустальная вазочка в серванте. Но ещё большей дрожью этому голосу вторила душа Любомира, она вторила каждой ноте, истекая неведомой истомой. Любомир ощущал полное слияние с душой Дашеньки и отдал бы всё, чтобы мгновения эти были продлены. Чудесное, необъяснимое иногда касается наших душ своим крылом, приоткрывая тайну вечного. Промелькнет лицо Истины и исчезнет опять, оставляя нас в грусти о недостижимом.

   Когда она кончила петь, старик подошел к ней и молча стал гладить по голове. Дашенька, ограниченная в своих движениях, не могла никак препятствовать этому. Но когда взгляды их встретились, она увидела, что глаза профессора полны слез.

- Доченька, теперь образ богоматери для меня навсегда слился с тобой. Ты послана в мир с голосом, неподвластным никаким школам и консерваториям. Но и перенять твое пение невозможно, для этого надо иметь нечто большее, чем просто голос, - и после некоторой паузы добавил. - Теперь я могу признаться в странных обстоятельствах, сопутствующих моему появлению здесь. Знаете, после того, как я услышал Дашеньку по радио, ночью во сне мне явилась маленькая девочка и сообщила, что следует отыскать Дарью Петровну и послужить Вечности.            

- Не смущайте меня, - проронила Даша. - Мне неловко слушать такие речи, но я чистосердечно рада, что моё пение вам по душе.

  И это “по душе”, произнесенное вне канонов человеческого самолюбия и с удивительной теплотой, всколыхнуло, как набежавшая волна, всё в душе Любомира.

- Откровенно говоря, я не знаю пока, что мне следует делать. В голове какие-то второстепенные вещи: аудиозапись, школа вокала, книга, портрет, видеофильм и тому подобное. Всё это рядом с услышанным выглядит пустым, чрезвычайно временным, обреченным на тлен, недостойным внимания. В своей душе рядом с восторгом я ощущаю растерянность. Поверьте мне, это очень странные ощущения. Это Поручение, полученное среди ночи, не оставляет теперь меня ни на минуту, - объяснялся старик.   

- Полно, Иосиф Флорович, я обыкновенный человек. А Поручение своему таланту вы, скорее всего, ощущаете всю вашу сознательную жизнь. Остальное - просто текущий момент... Но, мне кажется, что нам не дано понять в полной мере голос вечности, его истинный смысл, - высказывалась Дарья. - Что может быть общего между пением и вечностью? Звук живет мгновение, песня - несколько мгновений. Не обманываем ли мы себя?

- Может, Дашенька, может. Вечность и мгновение связаны между собой также, как конечное и бесконечное. Вечность означает гораздо больше, чем просто существование без конца, - вступил в разговор Любомир.

- Дети мои, не считайте старика окончательно поглупевшим. Философия - это хорошо. Но ведь мир мы воспринимаем через дыхание жизни, через чувства. Вначале нашего пути жизнь ощущается нами, как синоним вечности. Затем уже понятия жизни и смерти в нашей душе находятся в постоянном антагонизме. И только после наступления этой самой смерти всё опять возвращается к полной гармонии. Вот так, мои друзья, полная гармония означает смерть... Но музыке далеко до полной гармонии, музыка - это дыхание жизни. Она не просто колебание молекул воздуха, она трепет наших душ, их полет над бездной. А души наши - мотыльки вечности, её мгновения.

- Да, да, - подхватила Дашенька. - Граница между живым и неживым условна. Кто скажет, что молекулы и атомы - неживые? Это ведь они образуют живую клетку и всё то, что мы называем живой природой. Атомы - это целые миры. Но и они не вечны. И энергия, которая их питает, тоже рассеивается. Но есть что-то, что заставляет эту энергию вновь концентрироваться, атомы пульсировать, наши души трепетать и любить.    

- Это и есть Вечность, - тихо обронил Любомир и увидел, что Дашенька улыбнулась. Он понял, что она подводила его к ответу, как нежная мать своего несмышлёныша.

    После некоторого молчания старик, вдруг, стал извиняться за причиненное беспокойство, засобирался и на прощание спросил:

- Можно ли надеяться, что вы приедете ко мне погостить? Тогда я смогу устроить запись для Дарьи Петровны в профессиональной студии. 

    Взяв номер телефона и оставив свой адрес и номера телефонов, Иосиф Флорович удалился. Не прошло и минуты, как явилась Виктория со своими детьми, подтолкнула их к Даше и исчезла со словами: “Лоботрясы, слушайтесь тетю Дашу”.  Квартира наполнилась детскими голосами, топотом маленьких ножек, неожиданными заботами для молодых людей. Теперь уже некогда было обдумывать предложение Иосифа Флоровича, его визит. Разве может настоящее женское сердце променять детский щебет, теплое прикосновение нежных ладошек, искреннюю любовь маленьких и беззащитных сердец на какие-либо другие сокровища.

 -“-

      Уже вступила в свои права поздняя осень. И теперь всё чаще посещают маленький город большие циклоны, и мокнут на ветках деревьев оседлые птицы, прячась от назойливого дождя под остатками пожелтевших листьев. И забиваются под навесы у мусорных ящиков бомжи, и прячутся по подвалам домовые кошки. И только одинокие прохожие пробегают под зонтами по пустынным улочкам, да бездомные собаки бродят понуро кое-где в поисках пропитания. Город готовится к зиме. Слава богу, в этих краях зима - не зима. Разве что дожди холоднее, да солнце пониже, да дни покороче. И забредший сюда случайно снегопад тает тут же, касаясь теплой земли, или полежит несколько дней белым покрывалом, охраняемый легким морозцем, и растает под напором теплого морского ветра, образуя под ногами снежную кашу с лужами. И тогда чертыхаются прохожие на промокшую обувь, на местную власть, на теплый морской климат. Но нет-нет и установится между циклонами окошко на недельку, а то и больше. И опять искрятся синевой небеса и привлекают наш взгляд, и оголенные ветви деревьев не кажутся такими печальными. И купаются в лужах воробьи, и греются под полуденным солнышком на скамейках скверов пенсионеры, и жмутся к ним бездомные собаки в надежде получить гостинец. Мир меняется в такие дни, и надежда на счастье не кажется уже такой безрассудной.

      Молодые люди встречали зиму с надеждой на будущее. Любомир в трудах над реализацией своих проектов и заботах о Даше. Она в заботах о нём и его проектах. Дашенька за последние месяцы расцвела, немного пополнела, округлилась. Но стала как-то остерегаться откровенных ласк Любомира, прикладывая к тянущимся к ней среди ночи губам свои маленькие пальчики: мол, погоди, дружок, погоди. Правда, спешила тут же компенсировать это избытком своей теплоты и нежности к нему.       

      В один из таких ясных дней молодые люди принимали у себя Владимира. Был день рождения Дашеньки. Здесь же были Владик и Стасик, оставленные в очередной раз непоседливой мамашей на попеченье соседке. Дети радовались солнцу, празднику в маленькой квартире и с удовольствием помогали накрывать обеденный стол. Негромко звучала музыка. Любомир подарил Дашеньке музыкальный центр и обширнейшую коллекцию записей классической музыки. Здесь были все музыкальные шедевры, здесь были лучшие исполнители двадцатого века. Но ни один из них не волновал душу Любомира так, как пение Дашеньки. Это был голос его судьбы.

      Когда все приготовления были закончены, друзья дружно и весело уселись за стол. Громче всех были дети. Они тянулись к своим бокалам с фруктовым соком, и, не дожидаясь тостов, опорожняли их и требовали добавки. Любомир взял слово:     

- Моя дорогая Дашенька. Мы вместе несколько месяцев, а у меня ощущение, что мы прожили с тобой долгую и счастливую жизнь. Нет слов, чтобы выразить всю глубину моих чувств к тебе. Это признание в любви, моя несравненная женщина. Пусть беды обходят стороной наш дом, пусть расцветает твой талант и красота.

- Пусть меньше страданий перепадает твоему чувствительному сердечку, ибо оно есть камертон, настроенный на боль, - добавил серьезно Владимир. 

Отпив маленький глоток вина, Дашенька поставила рюмку на стол и тихо сказала:

- Спасибо, друзья. Спасибо за то, что вы рядом. Спасибо моим сорванцам, таскающим со стола вместо котлет конфеты. Но я только женщина, к тому же слабая. Не стоит возлагать на меня, как Иосиф Флорович, особую миссию. Я буду счастлива той судьбой, которая мне выпала.

- Что за Иосиф Флорович? - поинтересовался Владимир и шутливо добавил: “С чем его едят?”

Любомир рассказал коротко о визите старого профессора.

- Ба, не пропадет мой скорбный труд! Что же вы молчали? Не зря я таскал сюда этого жокера-покера. Докатился, всё-таки, Дашенкин голос до профессиональных ушей, - пустился балагурить Владимир. - И сто раз прав ваш святой Иосиф: ты, действительно, необыкновенная женщина! Скажи, пожалуйста, ты кому-нибудь отказывала в просьбе?

- Ты имеешь в виду Викторию? Я очень люблю детей. Мне было бы грустно, если бы они меня не посещали.

    Здесь легкой на помин оказалась Виктория. Явилась с пакетами и начала было выкладывать свои впечатления от воскресного шоп-тура. Затем, увидев накрытый стол, затараторила: “Что за праздник, по какому поводу?”

- У Даши день рождения, - заорали дружно дети.  

- Почему не предупредила? - сделала выговор Даше Виктория и стала рыться в пакете.

  Достав оттуда колготы в фабричной упаковке, протянула Даше:

- Поздравляю, желаю всего наилучшего, - и глянула кокетливо в сторону Любомира.  

  Друзья молчали. Виктория подхватила пакеты и, скомандовав: “дети, за мной!”, покинула квартиру. Владимир, закрыв за Викторией и детьми дверь, вернулся к столу.  

- Редкий экземпляр, - проронил он и тут же добавил: - Вру, вру, друзья. Она мне очень напомнила одну мою милую знакомую. Душа ее вмещала только одно слово “хочу”. Всё остальное душевное пространство было забито тряпками. Её любимым занятием было таскаться по магазинам и примерять на себя тряпки, и мечтать о “шикарной” жизни. Но “принц” с виллой на берегу моря и белым лимузином всё не являлся. Тогда она купила самый дорогой мобильник и, повесив его на грудь поверх крестика, носила, как икону. Носила до тех пор, пока один заезжий урка не сорвал его прямо на улице. Горе было неописуемое. А надо было радоваться, что шея осталась цела.  

- Далась тебе эта Виктория. Жениться, что ли надумал? - мягко прервал его Любомир. - Пустая женщина, но дети у неё замечательные. Не знаю, правда, как это получается.

- Дети, действительно, замечательные, - вмешалась Даша. - А Виктория?  Всё не так просто. Попробуйте вы потащить такой воз. И она любит своих детей, как может. Потом, милые мужчины, вы плохо знаете женскую душу. Какая женщина не мечтает о принце? Какая женщина не желает красиво одеться?

- И Любомир похож на принца? Разве что на промотавшего королевство, - не удержался Владимир. 

- И ты ждала принца? - спросил Любомир у Даши.

- Я ждала, мой милый, ангела, - тихо проронила она.

 -“-

      Старый профессор слал молодым людям письма, звонил по телефону, просил приехать к себе. Дашенька мягко отказывала, говорила, что не пришло ещё время. Любомир не настаивал и принимал её сторону. Но дела подпирали и его. Для оформления ряда документов следовало ехать в столицу. Он спорил с местными чиновниками, слал депеши в столицу, но получал один и тот же ответ: “не положено”. Бюрократия всегда знала, где наступить на горло инициативе. Любомир предлагал Даше ехать с ним, но она отказалась. Тогда он нанял в домработницы свою хорошую знакомую, оставил её с Дашей и бросился в столицу.

     Столица встретила Любомира политической сумятицей и неразберихой. Всё, что копилось и готовилось в предвыборных баталиях, не найдя своего разрешения в день голосования, выплеснуло на улицы как-то разом. Всё это стало ясным уже по прибытии Любомира. Но отступать он был не склонен и разыскал своего институтского товарища, обосновавшегося в правлении одного из центральных коммерческих банков.      

     Богдан Притула прошел через все этапы накопления своего и чужого капитала. В самом начале он имел “не очень чистые деньги” от умыкания государственного бюджета по путаной схеме, затем начал “зарабатывать” по более респектабельной схеме умыкания того же бюджета, потом нашел способ пустить свои деньги по “чистым” каналам, освященным крупным бизнесом и властью. Теперь Богдан входил в число влиятельных людей столицы. Выслушав Любомира, он сказал, что дело пустячное и, несмотря на бардак, как он выразился, царящий в стране, сможет решить его за пару дней.

     Уже вечером друзья сидели за рюмкой коньяка, и Богдан, узнав подробности проекта Любомира, недоумевал:

- Так ты, значит, просто отдал свой капитал. Слушай, давай я пристрою твои деньги в настоящее, прибыльное дело. Обязательное страхование, например. Можно в застройку в центре столицы взамен обветшавшего фонда. Людей переселяем на окраины в новые квартиры, а рыночная цена престижных квартир в центре покрывает и двойное строительство, и прибыль дает замечательную. Деньги должны работать!          

- На кого?

- Как на кого? На хозяина!

- Замечательно, - с иронией проронил Любомир. - Осталось только выяснить, кто их истинный хозяин.

- Такова жизнь, Любомир. Деньги дают свободу, а за это стоит побороться.

- Настоящую свободу человек познает, когда освобождается от мелочных интересов и целей, от суеты жизни, от борьбы, наконец.

- Ты как был философом и идеалистом, так им и остался.

- Ты прав, проблемами человеческой души занимаются идеалисты, - улыбнулся Любомир.

- Послушай, люди - всего лишь социальные молекулы. В жизни людей, как в любой субстанции, на уровне молекул имеется броуновское движение, и больше ничего, пока не появится разность потенциалов, которая обеспечит движение всей массы в одном направлении. Если желаешь движения в нужном направлении, не следует перемещать каждую молекулу в отдельности, а тем более изучать её, следует создать разность потенциалов. Фешртейн зи? 

- Что же здесь непонятного. Люди знают в обществе три вида взаимодействия: насилие, манипуляцию и сотрудничество. Их придумали люди. Есть ещё один вид взаимодействия - любовь. Но этот от бога, и мы говорить о нём сегодня не будем. Так вот, из того, что изобрело человечество, я выбираю сотрудничество. А то, о чем говоришь ты, есть манипуляция. А между манипуляцией и насилием грань трудно различимая. Манипуляция, например, предусматривает информационное насилие. Прости, я далек от политики.

- Но ты согласен хотя бы с тем, что всё имеет свою цену, всё продается и покупается.

  Увидев, что при этих словах лицо Любомира искривилось, будто ему пришлось отведать кислятины, Богдан тут же поправился:

- Пардон, пардон. Но за всё в жизни приходится платить.

- Согласен. Только счета эти не денежные, друг мой, а совсем другие. За всё в жизни приходится платить. И если нет счетов промежуточных, не спеши радоваться. Тем безжалостнее будет счет на финише. За жизнь мы платим кончиной. И нет смерти легкой. И все уходят, и нет конца этому сонму уходящих.

-Чудной ты, Любомир. И деньги тебе не нужны, и властью ты не интересуешься. Но у меня хобби помогать чудакам. Приходи ко мне в банк завтра в два часа. Провернем твое дело. Так и я приобщусь к истокам духовным. А сейчас, извини, валюсь с ног. Прошлую ночь совсем не спал из-за этих событий. Спасал активы. Бабки и дедки бросились изымать по всей стране вклады. На фига они им, если гривна обвалится? - и Богдан от всей души зевнул.

     Провожая Любомира и продолжая зевать, Богдан спросил:

- Ну а как тебе наш правоверный президент уходящий? Поставил страну на четвереньки и потом рассказывает, что стоять де так неприлично.

- Упаси нас бог от лидера, возомнившего себя судьей над всеми, этаким нравственным мессией, - полушутливо ответил Любомир.

- Браво, браво. Особенно если учесть, что пять минут назад ты только и занимался тем, что подчеркивал неправоту друга. 

- Человек слаб, мой друг. И я не исключение, - улыбнулся философ и идеалист. 

     Любомир вышел на ночные улицы древнего города. Они встретили его тенями прошлого. Он знал, что этот город не раз разрушало почти до основания человеческое стадо в своем безрассудстве и дикости. А затем, каждый раз из пепла и руин его вновь возводили человеческие руки, а человеческие души вдыхали в его жизнь свое тепло. В эту ночь с неба на грешный и многострадальный город падал снег, крупный и мохнатый в отблесках фонарей. По мере продвижения к станции метро ему всё чаще попадались небольшие группы людей и одиночки с разноцветными ленточками в одежде. Многие из них были возбуждены. Чего эти люди добиваются? Чтобы была признана только их точка зрения? Но другая половина требовала того же. Любомиру было ясно одно, что те и другие оболванены режиссерами, что те и другие вовлечены в действия спланированные для достижения целей, ничего общего не имеющих с декларациями. С площади доносился людской гомон и эхо репродукторов с призывами митингующих. Карликовые лидеры этой страны, не имеющие политической самостоятельности, отрабатывали чужие сценарии, обманывая себя и других мнимой исторической значимостью своих персон. “Друзья, друзья, какой раскол в стране”, - шептал про себя Любомир слова великого поэта. Ему было до боли в душе жаль всех этих людей. Ибо он прекрасно осознавал весь цинизм режиссеров, всю никчемность так называемой власти и всю трагичность ситуации для граждан этой страны. Неожиданно к нему обратилась совсем молоденькая девушка из группы студентов, обогнавших его на узком тротуаре.

- Шановный панэ, ходимо з намы! Сьогодни  не можна залышатыся в хати з краю.       

- Прекрасная незнакомка, хата моя не с краю, она на высокой горе, что возвышается над этим городом, на горе любви и сострадания. Там сейчас моя душа.

- Хиба нэ бачыш, то пан е свящэныком московського патриархату, - потянул за руку девушку один из окружавших её юношей. Через минуту группа молодых людей скрылась за поворотом.

     Любомир вышел к оперному театру и затем повернул к площади. До станции метро оставалось метров триста. На площади бурлило людское море и захлестывало вливающиеся в него улицы. Любомир нырнул под землю и обнаружил, что станция закрыта. А чего собственно было и ждать в связи с происходящим в городе? У входа на станцию, возле решетки теплого воздуха, сидел одинокий слепой музыкант и, перебирая клавиши аккордеона, наигрывал популярные мелодии прошлого века. Любомир подошел к нему и спросил: “Вы знаете, что станция метро закрыта? Что уже ночь?”

- Да, добрый молодец. Мой менеджер-поводырь, он же внук, где-то загулял сегодня. Наверно на митинге дело более важное нашло его.

- Вас проводить домой? 

- Был бы весьма признателен. Здесь недалеко, сразу за Бессарабским рынком. Я раньше и сам ходил, да теперь из-за митингов надо круг давать по незнакомому маршруту.

   Они поднялись наверх и, пройдя несколько шагов по направлению к театру, вдруг услышали за спиной барабанный бой. Обернувшись, Любомир увидел, как человеческая масса потекла по улице, прямо на них. Ей было тесно в берегах, которыми служили плотно примыкающие друг к другу по обе стороны улицы здания. Обтекая препятствия, эта река стремительно приближалась к ним. Трудно найти было сейчас силу, способную остановить это течение. Передние ряды, может быть, что-то и видели, но задние, слепые, напирали  и напирали, стремясь освободиться от внутреннего давления.

- Что за шум? - спросил слепец.

- Опять, наверно, получили наказ что-то пикетировать, - ответил Любомир и продолжил шутя:

- Теперь мы с вами во главе массы людей. Вожди поневоле. А ну-ка сейчас эта масса сделает из нас лепешку, ну а затем, как водится, объявит эту лепешку героической. Хотите ли вы войти с сегодняшнего дня в историю? Мне что-то не очень хочется.

  Оценив, наконец, обстановку и осознав, что от толпы не уйти, Любомир повел деда влево к проему ворот одного из зданий. Здесь масса человеческих тел их настигла и слегка прижала к закрытым воротам. Слева раздался всхлип, Любомир повернул голову и увидел рядом испуганное лицо девушки, предлагавшей ему ещё тридцать минут назад присоединиться к историческим событиям. Уловив момент, он образовал между собой и воротами брешь, в которую юркнула девушка.       

- Да, сегодняшний день богат на сюрпризы, - улыбнулся Любомир.

- Благодарю вас, - тихо произнесла она.

- Не спешите с благодарностью.

  Он знал, о чем говорил, ибо через минуту фронт шествующих охнул, столкнувшись с какой-то преградой. Через десяток секунд обратная волна достигла спины Любомира. Он ощутил резко возросшее усилие массы и почувствовал, что сил маловато. Сползающая по металлу ворот рука вдруг нащупала щеколду калитки и тут же провернула её. В следующее мгновение они были выдавлены в открывшийся проем калитки. Любомир лежал на девушке, а на нём слепой музыкант.

- Господин Завадский, вы встать на ноги не желаете? - шутил Любомир.

- Если бы я был Завадский, а так я только Трихлеб, - отвечал старик.

- Ну и что же? Тоже приличное имя для артиста.

Старик, наконец, сполз с Любомира, тот быстро поднялся сам и поднял девушку. Обернувшись, увидел, что в калитке образовался затор из-за попавшего туда транспаранта. На нем можно было прочитать только одно слово “Геть!”.

- Оказывается и от революционных лозунгов может быть польза, - обратился к девушке Любомир. 

- Они могли нас раздавить, - проговорила она медленно.

- Раздавить вряд ли, но помять могли изрядно. И это было бы совсем напрасно, - ответил Любомир. 

- Идемте, я знаю другой выход, - девушка тронулась было с места, но тут же присела на правую ногу, охнув.

  Любомир перехватил её правую руку через плечо:

- Давайте-ка попробуем использовать меня вместо костыля.       

- Я живу недалеко, всего три квартала отсюда, как-нибудь дохромаю. 

- Тогда прокладывайте курс. Но вначале отведем музыканта. Он, знаете ли, тоже жертва политических событий сегодняшнего вечера.

    Узнав адрес деда, девушка сообщила, что на этот раз удача на их стороне, так как всё, оказывается, по дороге.

    Минут через тридцать Любомир с девушкой добрались до серой многоэтажки с барельефами на фасаде. Он с трудом втащил юную особу на второй этаж и придержал, пока она открывала дверь квартиры.

- Нам надо быть потише, братик спит, ему только три годика, - шептала она, закрывая за собой дверь.

- И вы оставили малыша одного в квартире, ночью. Ради чего? - не удержался от вопроса Любомир, помогая девушке раздеться. Она молчала. Проведя её в зал, уложил на диван и стал осматривать ногу. Налицо был вывих ступни, слава богу, без гематомы.

- Так, где бинт, йод? 

  Отыскав в указанном месте необходимое, приступил к делу.

- Вас как зовут? - спросил он девушку, обмазывая поврежденное место йодом.

- Оля.

- Ну, вот что, Оленька, надо будет чуточку потерпеть, - с этими словами он ловким движением вправил ступню.  

  Пригодился опыт молодости, когда он, будучи студентом, санитарил в больнице. Девушка только ойкнула.

- Всё, всё. Теперь несколько дней покоя, и всё заживет, - приговаривал он, бинтуя сустав. 

    На улице за окном монотонный гул сменился скандированием имени политического лидера. Это, бог весть какое имя, эхом откатило от стен квартиры. В соседней комнате заплакал ребенок. Оля попыталась встать. Любомир удержал её и отправился к малышу сам. Мальчик сидел в кроватке и плакал от испуга, растирая слезы кулачками. Любомир осторожно взял ребенка на руки, прижал его к груди и стал успокаивать:

- Не бойся, малыш. Это глупые люди кричат. Они забыли, что всё уходит. И они уйдут... и опять станет тихо, - Любомир вышел с малышом в зал. - Вот и Оленька здесь, не бойся.

    Малыш, увидев сестру, успокоился и затих. Любомир, покачивая малыша, стал напевать колыбельную. Через несколько минут тот опять уснул. Любомир  уложил его в кроватку и укрыл одеяльцем. Когда вернулся в зал, Ольга взволнованно заговорила полушепотом:

- Я хочу вам ответить, ради чего я пошла на улицу, оставив дома братика. Я не могла оставаться в стороне от событий; коррумпированная преступная власть должна уйти; воры должны вернуть награбленное, хватит жить по понятиям. Я хочу, чтобы мы с братом жили в европейской стране.

- Так говорят ваши лидеры, и они просили вас выйти на улицу? - спросил также шепотом он.  

- Да.

- Тогда разрешите обратить ваше внимание на очевидные, на мой взгляд, вещи. То, что существующая власть срослась с криминалом, не является новостью. То, что миллиардные капиталы нажиты нечестно, тоже не отличается свежестью. Пожалуй, и миллион в нашей жизни законным путем не накопишь. Но на то он и период накопления капитала, период всеобщего грабежа, освященного идеологией лавочников и торгашей. Но, когда эти лавочники и торгаши видят, что более удачливые собратья по духу их основательно обскакали, то благородное негодование наполняет их души, негодование мелкого буржуа. И они обращаются к народу, взывая к нравственности и справедливости. Само по себе обращение к нравственному чувству народа вряд ли можно считать предосудительным. Проблема в другом. Когда станет невозможным далее паразитировать на лозунгах, когда обнажится пропасть между народом и мелкой буржуазией при власти, которая к этому моменту успеет и покрупнеть изрядно, что тогда прикажите делать с затасканными, измызганными и заплеванными призывами к нравственности и справедливости? И потянется шлейф цинизма на десятилетия, а может быть и дальше. И, поверьте, выход из того кризиса будет намного сложнее сегодняшнего.    

- Вы коммунист?

- Вы меня спросили об этом, потому что в моих речах  не чувствуется должного трепета в отношении к собственности? - спросил он, улыбнувшись, и, получив в ответ подтверждающий жест её девичьей головки,  продолжил: - Я не считаю собственность священной коровой. Хотя и признаю, что жить в состоянии перманентного передела собственности общество не может.

- Вы говорили о народе и буржуазии, о пропасти между ними.

- Признаюсь, Оленька, я человек старомодный. Сейчас это принято называть другими словами: элитами, электоратами, всевозможными технологиями. Как видите, классификацией раздела общества озабочены не только коммунисты. Много существует теорий и гипотез на этот счет.

- Какие же?

- Вам это интересно, потому что вовлечены в водоворот событий и хотите найти всему объяснение?

- Да, конечно.

- Всему объяснение я вряд ли помогу вам отыскать. Но о некоторых забавных вещах могу поведать... Но прежде вы мне скажите, как у вас обстоят дела с ногой?

- Ничего, боль стала меньше.

- Будем надеяться, что это не от моей болтовни, а от фельдшерского умения. В противном случае мне придется заговаривать вам зубы, пока опухоль не спадет.

- Ну, хотя бы об одной забавной вещице вы мне расскажите?

- Оленька, уж, не на социолога ли вы учитесь?

- Как вы угадали?

- Почувствовал профессиональный интерес... к забавному.

Они дружно прыснули от смеха и тут же приложили ладошки к губам, помня о спящем ребенке.

- Ну, всё же, откуда, например, берется эта пропасть? - настаивала она.

-Ну, слушайте. Только это будет последняя сказка на ночь, а дальше вы обещаете мне спать. Хорошо?... В тридевятом царстве, в тридесятом государстве жили-были... люди! И любили эти люди сострадать и сочувствовать друг другу. И книги у них были такие чувствительные, и песни, и фильмы. Иногда прямо до слез. Так они и жили. Не то, чтобы в большом достатке. Не то, чтобы не обижали друг друга. Случалось всякое. Но, в конце концов, жалели друг друга и помогали, чем могли. Но вот как-то к ним пришли другие люди, незнакомые. И эти оказались действительно другими: они не умели и не хотели жалеть. Они не понимали, что такое сострадание и сочувствие. Их было немного таких людей. Поначалу их тоже жалели. Но оказалось, что этим незнакомцам жалость и вовсе не нужна. Умели они обходиться и без неё. И из всего они извлекали прибыль: будь то торговля, или промышленность, или политика, или просто разбой на большой дороге. И забрали они все книги, песни и фильмы, в которых было много жалости, и выбросили их. И принесли они свои книги, песни и фильмы, в которых главным героем был супермен, человек без жалости. И сюжет жалости сменился сюжетом насилия. И поняли люди, что пришла к ним вместе с незнакомцами беда, ибо пришли в их жизнь насилие невиданное и жестокость безжалостная. Хуже Кощея Бессмертного, страшнее Бабы Яги. И тогда прорыли они ров и ушли за него от незнакомцев, и назвали его пропастью, чтобы никому не пришло в голову строить мост через него... Вот такая сказка. Про пропасть, разумеется.

- Мне сказка понравилась. Я поняла, что дело не в терминах и фразеологии. Дело в фундаментальном отличии нравственных истоков жизненных концепций этих людей.

- Ну, вот и прекрасно. Хорошо, когда люди понимают друг друга.

- Вы совсем не похожи на наших политиков.

- Да, конечно, потому что я и вовсе не политик. Я пойду, Оленька. Мне ещё в гостиницу надо устроиться. Вам следует полежать. Кто за вами может поухаживать?

- Мама уехала на выходной к бабушке, та болеет. Папа в командировке. 

- Я занесу вам завтра к обеду продукты.

- Не надо, у нас всё есть. Вы надолго приехали?

- Дня на два.

- Вы сейчас вряд ли устроитесь в гостиницу. В городе столпотворение. Оставайтесь у нас.

- Спасибо, но мне надо идти. Спокойной ночи, и не рискуйте больше родными людьми и своим здоровьем ради политиков, какими бы замечательными они вам не казались, - и Любомир помахал Оле рукой.

     Защелкнув тихо дверной замок, он спустился вниз. Полуночные улицы, наконец, опустели. Установилась относительная тишина, и только с площади слабым эхом доносилось что-то отдаленно напоминавшее музыку. Одинокая фигура Любомира удалялась всё дальше и дальше.

 -“-

      Вот и наступил месяц лютый, самый неуютный в приморской зиме. Забились в укрытия от жестокого прибоя зимующие на побережье водоплавающие птицы. По пустынной набережной гуляет целыми сутками холодный ветер. И особенно безжалостен норд-ост, который оставляет наледь на волнорезах и уносит ослабевшие птичьи жизни. Город замирает в ожидании исхода. Но побеждает каждый год жизнь. Она пробивается белыми подснежниками на проталинах горных хребтов и заполняет городские рынки этим нежным цветком. И человеческие руки разносят его по домам в ожидании весны. А потом выплескивается в царственном цветении миндаль, и весну уже не остановить. 

     Дашенька сидела у окошка и осторожно поглаживала рукой подснежники, которые принес ей сегодня Любомир. Сам Любомир возился рядом со счетами, проверяя подрядчиков. 

- Я хочу сообщить тебе очень важную вещь, - обратилась она к нему. 

- Прекрасно. Решилась, наконец, отправиться к Иосифу Флоровичу. Он уже и надеяться перестал. 

- Нет, это другое. И гораздо более важное.

  Он оторвал от бумаг глаза и посмотрел на неё.

- Только дай мне слово, что не будешь расстраиваться. Это хорошая новость, то есть для меня это уже давно не новость... У меня, то есть у нас будет ребенок.

- Как это? - выдавил Любомир и добавил: - Давно?

- Давно, с сентября.

  И здесь Любомиру стали понятны и осторожное поведение Дашеньки и её округлившаяся фигурка.

- Как же так? Почему ты не сказала мне раньше? 

- Прости меня, ради бога. Но ты не разрешил бы, я знаю... Я должна это сделать. Тебе трудно сейчас понять меня. Для этого надо прожить мою жизнь.

     Любомир молчал, его душа была в смятении. Он не знал, что ему делать.

     На следующее утро он прямиком отправился к Владимиру. Тот, узнав новость, вскинулся:

- Как ты мог, Люба. Ведь с её сердцем это практически невозможно, - затем осекся, увидев побелевшее лицо друга.

Любомир помолчал, затем тихо, но отчетливо, разделяя каждое слово, произнес:

- Мне придется принять судьбу такой, какая она есть. 

- Я сделаю всё, что в моих силах. Я буду очень стараться, Любомир, - почти шепотом завершил разговор Владимир.   

     С этого дня Любомир жил, отсчитывая каждый день, каждый час. Он старался выглядеть оптимистичным и уверенным, но тревога не оставляла его уже ни на минуту. Дашенька старалась его отвлечь от тревожных мыслей, развеселить. Сама же она ни на минуту не усомнилась в своем выборе и вела себя так, будто ей было известно нечто, гораздо более существенное, чем просто жизнь и смерть.

     Владимир бросился было пролечить Дашеньку с профилактической целью, да не тут то было. Эта женщина с удивительной настойчивостью подвергла все предписания Владимира собственной цензуре. Она лично по справочникам и аннотациям проверяла действие прописанных препаратов на плод и беременность, и при малейшем сомнении отменяла самолично. Владимир объяснял, упрашивал, но всё было напрасно. Маленькая женщина проявила такую твердость характера, что мужчины вынуждены были отступить. И не только отступить, но и подчиниться её воле во всём, что касалось подготовки к будущим событиям.

     По ночам, в часы бессонницы и тяжких раздумий, Любомир пытался объяснить происходящее. И находил только одно слово: самопожертвование. Но для чего? Разве они не счастливы вдвоем?

     А Дашенька радовалась необыкновенно, когда ребенок подал первые признаки жизни, толкая её ножками. С этого момента она начала вести беседы с ним. Это были нежные и ласковые слова, иногда с наставлениями. На ночь она пела ему колыбельные песни.      

 -“-

      Нежный и цветущий май, что может сравниться с тобой. Когда ещё воздух так чист и свеж, и так удивительно разносится по утрам запах моря? Когда ещё так нежно ласкают солнечные лучи молодую листву? Когда ещё так дружно и старательно трудятся пчелы и букашки?  Когда так безоглядно устремляется ввысь жаворонок со своей песней...            

       Буйное цветение сирени прямо под окном у Дашеньки. Можно протянуть руку в открытое окно и дотронуться до пышных гроздьев. Легкий ветерок наполняет комнату ароматом цветения. Дашенька собирается в дорогу. Путь предстоит неблизкий, в столицу, к Иосифу Флоровичу. Сегодня утром она, ничего не разъясняя, тихо сообщила Любомиру: “Пришло время, мой любимый. Пора отправляться в путь”.

      Когда через пятнадцать часов утомительной дороги они предстали перед Иосифом Флоровичем, восторгу старика не было предела.

- Вот так сюрприз! Вот так подарок! - не переставал восклицать он.

  Поутихнув немного, профессор перешел к делу:     

- Судя по всему, вы не надолго.        

- Да, мы на пару деньков, - ответил Любомир.

- Тогда, друзья мои, сейчас отправимся ко мне, и вы будете отдыхать после дороги. А завтра с утра примемся за дело. Студии за день не организовать, но ничего, в концертном зале консерватории даже лучше, там великолепная акустика... А в вашем положении это не будет затруднительно? - закончил вопросом Иосиф Флорович, глядя на Дашеньку.

- Нет, нет. Не беспокойтесь, - поспешила ответить она. 

      На следующий день, в десять утра, Иосиф Флорович в сопровождении Любомира и Дашеньки появился на сцене консерватории. Оркестранты встали, приветствую маэстро. Их взгляды, правда, большей частью были обращены на Дашеньку. Рядом с местом дирижера стоял заготовленный заранее стул для певицы. Любомир усадил на него Дашеньку. Иосиф Флорович, взяв дирижерскую палочку, стал объяснять план работы. Вначале немного репетиции, затем запись. Хотя тут же поправился и дал указание звукооператору писать всё, с самого начала. Затем обратился к Дашеньке и попросил сообщить, что она будет исполнять, чтобы можно было подготовить ноты оркестру.

     Дашенька молчала, о чем-то раздумывая, и вдруг запела. Голос её взметнулся под своды концертного зала и опустился на сцену, и поплыл над замершим оркестром. Она пела одну из самых трудных и прекрасных арий, арию Нормы из оперы Беллини. Непостижимо как она смогла освоить эту арию, располагая только аудиозаписью. И здесь не было подражания, совсем наоборот. Здесь были другие интонации, временами более страстные, временами великая печаль накрывала слушателей. Здесь было соавторство с великим композитором. И не было в её пении ни одной сомнительной ноты. Каким образом она на исходе беременности держала дыхание при столь сложном пении останется загадкой навсегда. Единственным человеком в зале, который ждал именно такого пения, который был абсолютно уверен в нём, был Иосиф Флорович. И он не позволил оркестру вмешиваться в божий промысел. Оркестр молчал. Даша закончила арию и наступила абсолютная тишина, в которой, казалось, даже дыханию музыкантов не было места. Тишину эту после небольшой паузы нарушила сама певица. Без всякого перехода она спела незамысловатую для вокала, но, видимо, очень близкую ей песню с названием “Чернобрывци”. Было видно, что женщины в первом ряду оркестра утирают слезы. Следом она спела романс “Гори, гори, моя звезда”. Здесь неизвестно отчего расплакался и сам Иосиф Флорович. Платка у него не оказалось, и слезы капали прямо на дирижерский пюпитр.     

      Даша вдруг прижала руки к животу, и стало ясно, что для неё уже не существует ни зала, ни слушателей. Любомир засуетился, стал было вызывать скорую, затем подхватил Дашеньку на руки и устремился к машине, на которой они прибыли сюда. По дороге в больницу он дозвонился Владимиру и просил его немедленно прибыть, в голосе его была дрожь.

     Когда они были уже в приемном покое, и Дашенька лежала на больничной каталке, а персонал брал анализы, она поманила его пальцем и тихо произнесла:      

  -  Ты помнишь наш разговор о женской мечте? Я тогда ввела тебя в заблуждение. Я и в мечтах не могла себе позволить ждать... Ангел мой нежданный.

- Грешен я, грешен. Особенно пред тобой, - и слеза его упала ей на лицо.

- Не говори так. Я была счастлива с тобой.

    И здесь он вспомнил слова о счастье, произнесенные ею в другом месте. Это было в теплом сентябре, теперь уже в другой жизни. И только сейчас он ощутил весь непосильный груз обрушившихся на них событий. Каталку с Дашей подхватили санитары и поволокли. Через минуту всё скрылось за высокой белой дверью.

      Владимир прибыл ночью.  К этому моменту Дашенька уже родила. Любомир рвался к ней, но медперсонал твердил одно и тоже: “Не положено, папаша. Девочка здоровенькая, три четыреста, восьми с половиной месяцев от зачатия. Идите отдыхать, не мешайте”.

    Владимир вышел к нему под утро, в белом халате, уставший, с темными кругами под глазами.

- С дочерью всё в порядке. Даша затребовала её, кормила грудью. Ты бы видел, как она была счастлива в эти минуты, несмотря на боль, - и Владимир замолчал.

- Не томи, прошу тебя.

- В сердце изменения несовместимые с жизнью... Я не понимаю, как она ещё жива... Я перевел её в реанимацию, - выдавил из себя Владимир.

- Возьми мое сердце! Я тебя умоляю! - взмолился Любомир и осел на пол. 

  “Пересади ей. Спаси её, умоляю”, - шептал он в полубреду, уже лежа на кушетке, когда Владимир вгонял ему иглу в вену.

-“-

      Дашеньку Любомир похоронил рядом с мамой. Места было мало, и холмики их почти соприкасались. У ног Дашеньки пролегала тропинка, которая в нескольких шагах обрывалась у крохотной речушки без названия. И молодая ива тянула к Дашеньке свои ветви. Иногда сюда залетала какая-нибудь пичужка и щебетала, радуясь солнцу и ясному небу.

    Дочери Любомир дал имя Дарья.

 март 2005г., Феодосия.

На главную

© Придатко Юрий Петрович, 2009  (на все материалы сайта)