Спой мне, иволга, песню пустынную

         Кто знает лекарство от тоски? Тоски жгучей, невыносимой, больше похожей на боль души. Илья Стрепетов знал это лекарство, и найдено оно было им случайно, больше чутьем, чем знанием. В такие дни он обрывал связь с миром и уединялся, прежде всего, душой. И тогда вокруг него возникал, как мираж, мир его воображения. Писал он неистово, изливая со словами боль души, страдая вместе со своими героями и плача над их судьбой. Размерами его произведений можно было измерять продолжительность таких состояний души. В основном это были короткие рассказы и миниатюры. Но, когда герои занимали его дольше, чем душевная боль, рождались романы, правда, очень короткие. Настолько короткие, что он считал себя с некоторой иронией первооткрывателем жанра. Писал он и стихотворения, но большей частью на ходу.  Писателем он себя не называл никогда, даже в мыслях. Людей, делающих деньги на литературе, не уважал и книг их не читал, распознавая с первой страницы. Рукописи свои он, как правило, забрасывал в стол, где бумага пылилась и желтела. И только тогда, когда чувствовал что-то вроде ностальгии по созданному произведению, доставал из стола рукопись и начинал править. Выправив, откладывал в отдельную стопку. В сегодняшнем мире он был, пожалуй, единственным, кто не принимал компьютер с его фантастическими возможностями писательской производительности.

       В первые годы он считал такое состояние души странным, и только потом, по истечении некоторых лет, понял, что это и есть его призвание, и отдался ему со всей душой. Желание публиковаться при этом у него не возникало, будто он в своем мире был  абсолютно самодостаточен. Так и протекала его жизнь: частично в реальном мире, привносящем в его душу разлад, частично в мире иллюзий, врачующем его душу и возвращающем желание жить.    

      В обыденной жизни он имел ремесло инженера. Его инженерное поприще давало ему средства для существования, но не давало душевного отдохновения. После того, как он пришел к выводу, что технический прогресс есть не что иное, как химера, он совершенно остыл к “железкам”. Ему было тоскливо в мире машин, металлоконструкций и инженерных расчетов, хотя владел он этим ремеслом в совершенстве. Но отдавать душу железу считал кощунством. Просто работал, добросовестно и аккуратно.             

      Итак, мой читатель, наш герой был одинок. Иногда в его жизнь вносили разнообразие друзья и подруги, но в целом, без сомнения, он был одинок. И это многое определяло в его жизни. Вслед за психологом и философом Сильвио Фанти Илья стал считать, что суть нашего мира составляет Пустота, а жизнь в целом и жизнь каждого - всего лишь Попытка, одна из многих миллиардных попыток в Пустоте. Конечно, речь у Фанти шла не о “дурной” пустоте, не о Пустоте, как вакууме. Речь шла о Пустоте, как Вечности, из которой всё проистекает и к которой в конечном итоге всё возвращается в нашем бренном мире. Это Илья понял сразу и принял такой образ Вечности. Эта теория общая, даже слишком общая. Но один, по крайней мере, конкретный вывод из нее проистекал. В этой теории не было места для понятия “прогресс”. И Илья полностью с этим соглашался. Ибо в душе был отчаянным противником общества потребления с его представлениями о прогрессе.

    Так бы и протекала эта жизнь, и мы, мой читатель, могли бы смело закончить свое повествование о нашем герое на этом месте, если бы не некоторое стечение обстоятельств в один из дождливых осенних вечеров. Согласитесь, наша жизнь и интересна тем, что вся соткана из паутины случайных событий и таких же случайных последствий. Достаточно напомнить, что и в этот мир мы являемся совершенно случайно. Ибо Попытка всегда носит случайный характер. Так думал наш герой. И нам ничего не остается, как согласиться с ним.

 -“-

       Итак, однажды, в дождливый осенний вечер Илья, как обычно, возвращался с работы. Холодный мелкий дождь шел с утра и, казалось, уже не оставил в городе нигде сухого места. Вода капала с оголенных ветвей деревьев, вода стояла на земле среди давно опавших и пожухлых листьев. Печаль тоскующей природы передавалась и его душе. Он ощущал то знакомое ему состояние души, что предвещало творческий вечер, и уже знал, как будет называться его очередной рассказ. Но что-то стороннее в этот раз вмешивалось в ход его мыслей, в ритмичные строки рассказа, которые он пытался наговаривать на ходу.

       Её он увидел издалека: осунувшуюся фигурку с пониклой головой, сидящую на скамейке пустынной аллеи парка. Чувство сострадания сразу отозвалось в его душе щемящей болью. Он не мог пройти мимо. Она подняла голову и испуганно посмотрела на него своими большими, слегка раскосыми серыми глазами. На ее нежном славянском лице нетрудно было увидеть азиатскую примесь, которая придавала ему черты необычной красоты. Он спросил у нее: “Вам нужна помощь?” Она закрыла лицо руками и расплакалась. Илья присел на скамейку рядом и стал успокаивать, как мог. Мало-помалу удалось выяснить, что ее зовут Надежда, и что ей некуда идти: с сегодняшнего дня у нее нет дома. Илья не стал выяснять подробностей, но твердо сказал: “Пока всё уладится, поживете у меня.” Она недоверчиво посмотрела на него, видимо опасаясь еще. Но он был настойчив, поднял ее со скамейки, взял под руку и увлек за собой. Она смирилась и доверилась, почувствовав душевную доброту, исходящую от него.

     Когда пришли домой и разделись, Илья обнаружил, что на девушке нет сухой нитки. Она вся дрожала, он взял в руки ее ладони, они были, как ледышки.

- Так, немедленно под горячий душ, - скомандовал он.

       И тут же налил полстакана водки и попытался заставить девушку выпить, но та категорически отказалась, и ему пришлось отступить. Одел ее Илья после душа, за неимением другого, в свою рубашку и штаны. С подкатанными рукавами и штанинами она выглядела совсем подростком.

      За ужином она чувствовала себя всё еще сковано, стесняясь его. Он спросил, переходя на ты:

- Сколько тебе лет?

- Скоро двадцать, - тревожно вскинулась она, не зная чего ждать за этим вопросом.

- Никогда бы не дал, - улыбнулся он. И, действительно, на вид ей было лет семнадцать, не больше.

- Это имеет значение? - опять с некоторым напряжением поинтересовалась она.

- Должен же я знать, куда тебя завтра определять: в школу или детский сад, - весело ответил он.

- Школу я закончила в позапрошлом году.

- Значит в детский сад? - пошутил он.

- Не верите? - она вскочила, бросилась в прихожую, вытащила из внутреннего кармана своего пальтишка пакетик с документами, вернулась к нему и, откладывая в сторону метрику и паспорт, гордо предъявила аттестат зрелости.

     Илья взял его, но смотреть не стал, а потянулся к паспорту, раскрыл тот, пролистал, произнося вслух:

- Ильясова Надежда Искандеровна... прописана в поселке... по улице ... дом... 

- Я приехала сюда, чтобы найти работу, хотела устроиться на почту.

- И что же?

- Не взяли. Сказали, что необученные, тем более татары, им не нужны.

- Ты татарка?

- Папу я совсем не знаю. Он нас давно оставил. Я тогда была совсем маленькой. Мама была русская. Но она умерла, точнее, погибла восемь лет назад, - и Наденька замолчала, вспомнив с небывалой остротой все обстоятельства того страшного дня.   

         После того, как отец их оставил, мать всё время болела, как выражалась тетка - нервами. Несколько раз лежала в больнице. В тот день мама выглядела особенно странно, в ее глазах дочь видела и любовь и ожесточение практически одновременно. В какой-то миг в маминых глазах застыл ужас, она кинулась к открытому окну и выбросилась с пятого этажа вниз головой. Наденька подбежала к окну, выглянула, увидела мать, распластанную на асфальте, вскрикнула и забилась в конвульсиях.

         Вспомнив всё это, Наденька снова разрыдалась, уткнувшись теперь в грудь Ильи и вспоминая уже нелегкие свои дни в больнице после случившегося.

- И у тебя совсем не осталось родных? - спросил Илья, когда она немного успокоилась.

- Тетка, мамина сестра. После смерти мамы я у нее жила.

- И что же?

- Она выгнала меня из дому. Я отказалась ехать в Стамбул на заработки.

- Что за заработки?

- В прислуги к старому турку.

- Понятно, что за заработки. Давай-ка, милая, с воспоминаниями  закончим с этого момента раз и навсегда. Будем отдыхать, а завтра начнем новую жизнь и будем думать только о будущем. Хорошо?

     Наденька, утирая слезы, мотнула утвердительно головой.

- Ты не горюй, - продолжал успокаивать ее Илья: - Мы с тобой ведь почти родственники.

     Она с удивлением посмотрела на него.

- Ну, как же. Я Илья, а ты Ильясова. Следовательно, твоя фамилия - от моего имени.

- В этом случае я была бы Ильиной, - улыбнулась она сквозь слезы.

- Давай-ка спать. Утро вечера мудренее, тогда и решим, что нам дальше делать.

      А сам в этот момент подумал: “Удивительно, но в моем доме появилась Надежда. И на что же теперь надеяться?” Подумал и горько усмехнулся. 

         Утром Наденька металась в жару, градусник показал под сорок.  Прибывший к обеду врач констатировал пневмонию. Илье пришлось взять отпуск на неделю для ухода за девушкой и нанять медсестру для инъекций. Болела Наденька тяжело. Врач менял антибиотики, как неэффективные, и только с третьим температура упала, и больная постепенно стала выздоравливать. Кашель был тяжелый, приступами. Но молодость взяла, в конце концов, верх над болезнью.    

         Пятнадцатое утро они встречали вместе с солнцем. От недавних туч на небе не осталось и следа, только яркие отблески от луж весело напоминали о недавнем дожде. Если бы не оголенные деревья да опавшие листья на земле, можно было бы принять осенний день за майский. Многое в этом мире бывает обманчивым, и надежда тоже. Но солнце весело играло разводами на стенах комнаты, отгоняя печаль и побуждая к жизни.

        За завтраком он не раз ловил ее взгляд на себе, но, как только смотрел ей в лицо, она тут же отводила свои большие глаза в сторону, стесняясь. Девушка была стеснительной. В этом Илья уже убедился. Что же касалось остального, то это оставалось для него пока тайной.

- Ясно, что школу ты закончила. Что же думаешь делать дальше? Учиться? - начал разговор он.

- Для учебы нужны деньги. Буду работать, чтобы как-то прокормиться, - задумчиво ответила она.

- Чтобы работать, надо получить профессию. Иначе всю жизнь будешь посудомойкой или прислугой, - он хотел сказать “у турка”, но воздержался и добавил: - Так что придется еще поучиться.

     Она промолчала, потупив взор.

- Какой предмет в школе тебе нравился и давался лучше других?

- Язык и литература, - ответила она.

     “Вот так на”, - подумал он и как-то недоверчиво посмотрел на нее.

- Я два года назад победила на республиканской олимпиаде по русскому языку и литературе, организованной Русским обществом.

- Раз так, то я уже нашел тебе занятие. Пока мы определимся с твоей дальнейшей учебой, будешь редактировать мои материалы.

- Хорошо. Но я никогда этим не занималась. А что это за материалы?

- Увидишь. С сегодняшнего дня и приступим.

      Конечно, Илья никогда не собирался редактировать свои произведения, но это был прекрасный способ войти в быстрый контакт с Надеждой и понять ее глубже. Так думал он.

- Вот тебе для начала, - и он достал из секретера последнюю свою повесть, лежавшую в стопке бумаг сверху.

      Она молча взяла протянутую ей папочку.

- Я ухожу по делам, буду к вечеру. А ты потрудись. Проголодаешься - не стесняйся, бери и ешь всё, что увидишь в холодильнике. Пока, - и он вышел из квартиры, закрыв за собой дверь.

      Когда вечером он вернулся домой, она ждала его. Прежде всего, она накормила его ужином, который приготовила сама, чем опять его удивила. Было очень вкусно, и он, не стесняясь, выразил восхищение ее кулинарными способностями. Она приняла похвалу, как должное, хотя и со скромностью. После ужина положила перед ним папочку с его повестью, а поверх нее листок исписанной бумаги.

- Что это? - спросил он.

- Перечень обнаруженных... описок. Вы же просили отредактировать, - тихо ответила она.

- Ах, да, - проронил он и принялся читать ее пометки. Это были указания на обнаруженные ошибки, с обозначенной страницей и строкой текста. В основном они касались тонкостей правописания прилагательных и наречий с частицей “не”.

- Откуда ты это знаешь? Ведь в школе не изучают этих тонкостей. Эти тонкости скорее для редакторов, чем для школьников.

- Но вы же просили отредактировать, - улыбнувшись, ответила она и, помолчав, добавила: - А можно мне и остальные произведения прочитать?

- Да, коли у нас дело так пошло, то прошу, - и он открыл секретер перед ней. - Хозяйничай здесь, не стесняйся. Будь, как дома.

      Спустя некоторое время, он спросил:

- Ну а повесть-то, понравилась тебе?

- Понравилась, и вы мне стали понятнее и... ближе, - тихо сказала она, опустив взгляд.

- А подробнее? - поинтересовался он.

- Можно я вначале прочту остальное? - спросила она.

      Утром, когда Илья открыл глаза, Наденька уже сидела на уголке прибранного дивана, умытая и причесанная. В руках у нее была его рукопись. Увидев, что он проснулся, она улыбнулась. И так легко и светло ему стало на душе от этой улыбки. “Нет, жизнь, всё-таки, неплохая штука”, - подумал он и бодро соскочил с кровати.

       К выходному дню вся гора его рукописей предстала перед ним с редакторскими пометками Наденьки. “Боже мой, то, над чем я изводил себя годами, она разгребла за каких-то три дня”, - подумал он.

- Что-нибудь понравилось? - опять спросил он, интересуясь больше ее внутренним миром, чем  впечатлением от его творчества.

- Вот эти, - и она сняла сверху со стопки рукописи двух повестей.

- Чем же они тебе понравились больше других?

- Я долго над ними плакала.

      Илья был поражен таким простым и таким ясным ответом.

- И часто ты плачешь над книжками?

- Нет, только над теми, где герои близки мне.

- Ты примеряешь трагедию на себя? - начал, было, он, но вовремя остановился и быстро перевел разговор в более безопасное, как ему казалось, русло: - А, в общем, что ты можешь сказать обо всём прочитанном? Интересно?  

- Вы пишите, чтобы как-то избавиться от душевной боли?

     Его будто ударило электрическим током. Такой проницательности от нее он не ждал. Их глаза встретились, в ее взгляде он ощутил теплоту и нежность, почти материнскую. “Боже, ведь я на пятнадцать лет старше ее, а она со мной, как с ребенком. Вот так инженер человеческих душ”, - пронеслось у него в голове.

- Да, знаешь, донимает иногда тоска зеленая, - признался невольно он и стал говорить с ней, как с вполне зрелым человеком.

- Это потому, что вы один в этой жизни.

    Он промолчал. Она продолжила:

- У Вас практически в каждом произведении присутствует смерть, прямо или косвенно.

- Ты полагаешь, что о жизни можно писать, забывая о смерти?

- Конечно, жизнерадостно!

- Это всё равно, что, рисуя предмет, забывать о тени.

- При чем тут это?

- А притом, что жизни и смерти по раздельности не бывает. Это, друг мой, две стороны одной медали. 

- Пусть так, но писать лучше, всё-таки, о жизни.

- Я и пишу о жизни, но при этом человек всегда должен помнить, что он смертен. Я тебе больше скажу, что только тогда он и может быть Человеком. Мы должны каждый день жить так, будто он последний. Да так оно и есть на самом деле. И при этом любить и радоваться. Это будет настоящая, осознанная жизнь, где бессмысленно заниматься стяжательством, грабежами, ущемлением и угнетением ближнего.

      Наденька задумалась, затем продолжила:

- Хорошо, а что делать с тщеславием, завистью, подлостью? Очевидно же, что у этих пороков другие начала. И с “последним днем” не начнется ли вакханалия с известным продолжением “после нас хоть потоп”?... Мне кажется, вы несколько упрощаете многообразие жизни.

- Конечно, это всего лишь художественная концепция, а не рецепт эликсира жизни. Но поверь мне, человек, забывающий или не осознающий, что он смертен, это рано или поздно - страшный человек.

- Как вы думаете, Гитлер, отдающий приказы в последние свои дни, помнил, что он смертен?.. По-моему он только об этом и думал.

- Согласен, но мы о разном. Для человека важна система ценностей.

- Какой она должна быть?

- Гуманной, конечно.

- И разве этого не достаточно, чтобы быть Человеком? Зачем же излучать столько пессимизма?

- Заметь, мои герои никогда не кончают жизнь самоубийством, - уже как бы оправдывался он. - Они борются за жизнь до конца. Что может быть более жизнеутверждающим. Это не пессимизм, друг мой, это трагедия. Жизнь трагична изначально...        

     Сделав паузу, Илья тихо добавил:

- Если говорить откровенно, то моим героям просто нет места в этой жизни. Они отчаянно выхаживают свой оазис в пустыне бездуховности, но напрасно. Пустыня поглощает всё без остатка: их надежды и чаяния, их близких и любимых людей, их результаты труда, их духовное наследие.  

     Она промолчала, и он опять ощутил на себе теплоту ее взгляда. Через несколько минут молчания она, вдруг, дополнила:

- И, всё-таки, мне кажется, человек кончается там, где кончается его чувство сострадания к другому человеку.

- Я согласен, без чувства эмпатии нет человека. Я бы даже сказал - нет человеческого общества. И мы очень скоро пожнем плоды последнего десятилетия, плоды подмены духовного воспитания рекламой и вывеской, плоды подмены человеческого идеала товаром.

     Ворочаясь этой ночью в постели от бессонницы, он, считая их разговор несколько поверхностным, всё же, раздумывал над её словами. Находил их во многом правильными и не мог понять: откуда у девушки такая проницательность? “Понятно, что она много читала, и читала настоящую литературу”, - думал он: “Но этого без собственного жизненного опыта мало... Стоп. Но у нее ведь такой трагический шлейф собственной судьбы! Об этом он как-то забыл, а напрасно... Она так не похожа на современную молодёжь... Она очень способный человек, это бросается в глаза. Он всё сделает, чтобы дать ей высшее образование, она будет учиться в университете”.  

     На следующий вечер она неожиданно для него спросила:

- Вы  давно один в этой жизни?

- Да, родители умерли более десяти лет назад, - ответил он.

- Ну а женщины? - опять неожиданно для него спросила она, и он почувствовал в вопросе нескрываемое любопытство.

- А что женщины? Кого любили мы, те не любили нас. А кто любил нас, к тем мы оставались почему-то равнодушны. Вот такая вечная история нашей жизни.

- Просто вы еще не встретили свою женщину, - она посмотрела на него с удивительной проницательностью, и он почувствовал, что невольно вовлекается под ее взглядом в откровенный разговор.

- У вас должны быть близкие друзья, с вашим характером - много друзей.

    Илья улыбнулся: на этот раз она ошибалась.   

- Сотрудники, товарищи, - он неопределенно развел руками.

- У вас должны быть очень близкие друзья, - настаивала на своем она.

- У меня был близкий друг.

- Я его увижу?

- Вряд ли, - грустно ответил он.

- Что-то печальное?

- Это трагическая история.

- Расскажите, я хотела бы всё знать... о вас, - как-то робко попросила она. 

- Это был старый и добрый товарищ, которому доверяешь абсолютно. Мы вместе учились в вузе, а затем по молодости самоотверженно отдавали себя работе.

- Вы работали на заводе?

- В одном из проектно-конструкторских бюро.

- Несчастье произошло на работе?

- Нет, не на работе, а на обычной улице среди бела дня.

     Наденька смотрела на него, добиваясь продолжения рассказа. И он продолжал:

 - Восьмилетнего сынишку друга сбил насмерть вылетевший неожиданно на сумасшедшей скорости автомобиль. Мальчик в это время переходил пустынную улицу к ожидавшему его на другой стороне отцу. За рулем был не пьяный и не под наркотиками водитель, а двадцатилетний подонок, сын местного авторитета, страдающий от безделья и развлекающийся гонками по улицам города, демонстрируя таким образом свое превосходство и пренебрежение к окружающим.

- Я встречала таких негодяев, - проронила Наденька.

- Переехал мальчика и помчался дальше, как ни в чем не бывало... Автомобиль такой марки был единственным в городе, и милиция, прибывшая на место происшествия, знала, кому он принадлежит. Поэтому в протоколе, составленном при участии подложных свидетелей, автомобиль уже ехал с дозволенной скоростью, а правила нарушил мальчик, переходя дорогу в неположенном месте. И, действительно, тело мальчика было отброшено мчавшимся автомобилем метров на двадцать от перехода, - с горькой иронией заключил Илья.

- Боже мой, - проронила Наденька.

    Он продолжил более возбужденно:

- И всё! Мальчика похоронили, а подонок продолжал развлекаться на улицах города, ища очередную жертву. Друг перенести этого не мог. Он купил у таких же подонков ствол убойной силы, подстерег негодяя, когда тот забавлялся в ночном клубе с потаскухами, облил злополучное авто бензином и поджег. Оно вмиг превратилось в пылающий факел. Когда убийца его сына выскочил к авто, друг разрядил в него в упор всю обойму.

- Я бы тоже непременно так сделала... Что же дальше?

- А что дальше? Отправился в милицию, сделал заявление. Его признали, естественно, виновным и присудили к четырнадцати годам строгого режима, как убийцу-рецидивиста... Сегодня обычное дело видеть вора или убийцу среди так называемой элиты, а порядочного человека - в тюрьме или в нищете.        

   Наденька заплакала, а Илья успокаивал ее:

- Ну что ты, Наденька, ведь эта трагическая история скорее жестока, чем жалостлива.

- Я от бессилия перед этой жестокостью жизни и плачу, - сквозь слезы отвечала она.

 -“-

           Прошло три года. За это время Наденька повзрослела, линии ее тела созрели и округлились, она удивительно похорошела, превратившись из подростка в молодую и прекрасную женщину. Илья видел, что возле нее крутятся вьюном университетские сокурсники, и это его беспокоило. Он, не признаваясь себе, ревновал ее к сверстникам. Было очевидно, что он не мог уже относиться к ней, как к девочке. В глубине его души крепло чувство любви, и он ничего не мог с этим поделать. Она, ловя на себе его мужской взгляд, чувствовала себя женщиной и открыто смотрела ему в глаза, будто призывая к чему-то. Но ему становилось неловко от своей бестактности, и он, смущаясь, отводил глаза. Долго так продолжаться не могло, и он это понимал. И поэтому, когда пришло время ему, как руководителю проекта, отправляться на полигон для испытаний своего последнего комплекса, он сделал это даже с некоторой поспешностью, полагая, что всё как-то уладится само собой.

       Но там, без Наденьки, он волновался еще больше: как она там без него. Звонил домой по несколько раз в день по телефону, часто отвлекался от работы, допускал несвойственные ему ошибки. В последний день испытаний, задержавшись, он спускался в шахту не с испытательной партией, как обычно, а с рабочими-ремонтниками. С десяток человек в ржавой клетке видавшего виды лифта стояли молча. На серых, изможденных, будто после долгой болезни лицах, - угрюмая сосредоточенность. В скрип и скрежет спускоподъемного механизма иногда вклинивались их короткие глухие фразы. Горняки в трезвом состоянии - люди немногословные, как и подводники. Илье надо было на глубину двести метров. На отметке сто шестьдесят метров, он, задумавшись, механически покинул лифт вместе с рабочими. Рабочие молчаливо расселись по грузовым вагонеткам, будто они всего лишь часть породы, и состав тронулся с места, громыхая колесами. Илья остался в темноте. Ему придется возвращаться к лифту, чтобы спустится на необходимую отметку. Он включил фонарь на каске и стал искать по памяти проход, но ошибся и попал в другой штрек. Это он понял метров через пятьдесят хода. Впереди в темноте блеснули тусклые огоньки шахтерских лампочек. Илья приблизился к ним, спотыкаясь о завалы. Трое шахтеров, отставив отбойные молотки в сторону, принимали пищу под тусклым светом переносного фонаря. Черными от угля руками они подносили ко рту, откусывали и неторопливо пережевывали скудную шахтерскую пайку. Делали это отрешенно, будто думу думали. Не дай бог кому-нибудь из нас знать эту думу.

- Здорово, ребята. Давно в темноте? - обратился к ним Илья.

- Да лет пять уже, как кроты, роемся в темноте, - ответил тот, что был ближе к Илье.

- А что инспекция?

- Какая там инспекция, мы - левый штрек и по документам не проходим. А хозяева на электроэнергии экономят, говорят - так безопаснее. Хорошо, что воду на прошлой неделе откачали, а то месяц по колено в воде мантулили. 

- А что обед на утренний час перенесли?

- Так ждем креплений, обещали подвезти. Дальше идти нельзя, может завалить. А когда подвезут, будет не до обеда. А ты кто?

- Да тут рядом, на отметке двести испытания проводим. Как мне, кстати, к стволу выйти?

- Ну, у вас там уж наверняка всё по последнему слову техники. И крепление, и вентиляция, и освещение, и осушение, и предупредительная сигнализация, - засмеялся иронично шахтер, затем продолжил:

- Пройдешь метров восемьдесят, первый поворот направо твой, через пятнадцать метров будет ствол. Смотри, не прозевай поворот, а то потеряешься насовсем... А то садись с нами, пожуешь, в бригаду возьмем, рубить уголек научим. 

     Пока шахтер говорил, Илья горько усмехнулся его ироничным замечаниям относительно технического оснащения шахт, намотал себе на ус несложный обратный маршрут и уже готов был откланяться с гостеприимного шахтерского “банкета”:

- Спасибо, ребята, за приглашение, но мне, действительно, срочно надо на отметку “двести”. Мое отсутствие там задерживает проведение испытаний.

      Здесь за спиной у Ильи раздался шум, он оглянулся. Двое работяг притолкали вручную вагонетку с деталями крепления.

- Кроты, чё вместо ударного боя молотка слышу чавканье? - раздался хриплый голос со стороны прибывшей вагонетки.

- Ты сейчас услышишь не только чавканье, а еще что-то покруче, - и раздался глухой шахтерский пук.

- Ну и дикие вы, хлопцы. Телевизор не смотрите, что ли? Слышали, что вчера премьер выдал на-гора?

- Долги по зарплате обещал погасить?

- Бери выше.

- Зарплату поднять в два раза?

- Приземленные вы какие-то. Он сказал, что стахановское движение не умерло, оно живет в сердцах шахтеров.

       Дружный шахтерский мат раздался в ответ. Илья с трудом протиснулся между вагонеткой и шершавой стеной забоя и пошел к лифту, оставляя за спиной рабов двадцать первого века. Он шел и думал: “Каким цинизмом надо обладать политикам, чтобы, доведя людей до скотского состояния, делать подобные заявления”. 

       Вечером он слышал в гостинице, как размноженный миллионами телеэкранов глава государства вещал: “Мы достигли такого экономического потенциала, когда главный вопрос стоит в том, как это обратить в новый социальный стандарт”. Сосед по номеру не выдержал и забурчал, обращаясь к Илье: “Он что - слепой? Не видит, что вокруг него делается? Или отъявленный негодяй?” Илья не стал отвечать, ибо и так всё было понятно.

       С испытаний Илью привезли домой на заводской машине, с небольшими ушибами и незначительным ожогом роговицы правого глаза. Наденька, увидев его, вначале испугалась, но потом, тщательно осмотрев и ощупав буквально каждую часть его тела и осознав, что серьезной опасности для жизни нет, успокоилась. Она тут же принялась готовить ему ванну. После того, как он отмылся от угольной пыли, она накормила его обедом и, усадив на стул посреди комнаты,  принялась лечить. Она наносила ему мазь на глаз и заботливо приговаривала:

- Тебе надо беречь глаза. Без зрения нет писателя.

- Без души нет писателя. И потом, я не писатель, я - поэт... и у меня всего один глаз подбит, - отвечал он шутливо

- Что-то не припомню одноглазых поэтов, - настаивала она.

- Буду первым поэтом среди одноглазых. Возглавлю этот список, как адмирал Нельсон.

- Адмирал ты мой Нельсон, - ласково произнесла она и прильнула губами к его щеке.

     Ощутив ее тело, он задрожал. Почувствовав это, она отстранилась и посмотрела ему в глаза. Увидев в них почти мольбу, она прикрыла их своими теплыми ладошками. 

     Ночью она пришла к нему, обнаженная, с длинным веером волос, распущенных по спине. Он тонул в ее волосах, вдыхал их запах, запах ее тела и задыхался от нахлынувших чувств. А вокруг был мир, чуждый им, но они не предавали ему уже никакого значения. Илья понял, что Надежда принесла в его дом, в его душу любовь и веру в то, что жизнь имеет смысл.  

    Утехи любви, как наивны вы, как беспомощны перед реалиями жизни. И, всё же, мироощущение Ильи, вдруг, как-то разом вышло из тени в область светлого. Его стихи, миниатюры и рассказы стали напоминать солнечные акварели. Наденька, читая теперь написанное им, восклицала:

- Вот как надо писать! Ты мастер, Илья, большой мастер.

- Больше, чем мастер Булгакова? - иронизировал он.

- Если хочешь знать, больше! Для меня больше, - отвечала она и начинала обнимать его и целовать.

- Надо же, - продолжал шутить он: - Сейчас посмотрим, что за Маргарита мне досталась.

     Раздев ее донага, он принимался целовать каждую клеточку ее тела: вначале плечи, затем грудь, живот... Не выдерживая больше ожидания, она притягивала его нежно к себе, и они сливались в единое целое.

    Он описывал ее в своих миниатюрах во все поры года, одетую и нагую, целиком и каждую часть тела отдельно. Она читала эти миниатюры, смеялась и тянулась к нему.

 “-“

         Прошло еще два года. Наденька закончила с отличием университет и работала преподавателем в колледже при университете. Работа, как работа. Но Наденька придавала большое значение своей работе, ей нравилось быть преподавателем. И, разумеется, все перипетии, связанные с работой, воспринимала близко к сердцу. Особенно расстраивал ее торгашеский дух, всё больше и больше заполнявший пространство учебного заведения. Идеология лавочников и торгашей, воцарившаяся в обществе, стремилась заполонить собою всё. Когда Надежда слышала, что некоторые преподаватели назначают таксу за экзамены и зачеты, она негодовала. Когда нерадивые студенты, не смущаясь, предлагали ей деньги за оценку, ее начинала бить нервная дрожь. Илья пытался успокаивать ее рассуждениями о том, что всё это надо воспринимать, как явление природы, с которым невозможно совладать. Она соглашалась, но поделать с собой ничего не могла. Когда узнала, что директор колледжа поторговывает дипломами, а от нее требует положительных оценок в ведомости для бездельников и при этом ставит в пример ей беспринципных коллег, идущих у него на поводу, то слегла от расстройства, плакала и не хотела идти на работу. Мы можем сто раз недоумевать, откуда такая чувствительная и ранимая душа при столь трудном и нелегком детстве, но факт остается фактом. 

     Дело несколько поправили студенты, те, кто хотел получить настоящее образование. Они любили Наденьку, как преподавателя и как человека, и тянулись к ней душой. Обеспокоенные ее отсутствием, они целой делегацией явились проведать больную. Это подействовало лучше всяких уговоров Ильи и эффективнее всяких лекарств. Наденька поняла, что не всё так плохо, как ей казалось, и что работа ее имеет смысл и значение. Поняв это, она воспрянула душой  и с еще большей отдачей окунулась в работу. Мелкие не горазды, такие как косые взгляды отдельных сослуживцев или давление со стороны директора, Наденька переносила стоически, сказывалась закалка детства. Но одно дело выстоять против всех в духовной борьбе, другое - противостоять в мелкой интриганской борьбе за должность. Через некоторое время Наденьку подвели под конкурс на замещение вакантной должности и уволили. Илья хотел подавать в суд, но Наденька отказалась. “Это тот случай, когда говорят: “С волками жить - по-волчьи выть”. Не желаю ни с волками жить, ни по-волчьи выть”, - объяснила свой отказ от борьбы она.                 

      Надежда пошла работать учителем в самую обыкновенную школу, что располагалась в двухстах метрах от их дома. Школа, как школа, по доходам родителей -  беленые стены, крашенные полы. Дети, как дети, кто обделен материально, кто родительской любовью и почти все без какой-либо перспективы в этой жизни. Это только в конституции записано: каждый имеет право быть избранным президентом, имеет право на бесплатное образование, медицинское обслуживание, жилье и тому подобное. А в жизни этой страны уже давно всем заправляли деньги, и дети небогатых родителей чувствовали себя ущербными. Но главным было даже не это, а то, чего многие и не осознавали. Большинство из них было обречено обществом на духовную нищету, несмотря на уроки закона божьего. Надежда это понимала и делала всё от нее зависящее, чтобы дать своим ученикам толчок и стимул к духовному развитию. По вечерам она часто засиживалась за ученическими тетрадками.

     Вот и сегодня Наденька сидела на диване, поджав под себя ноги. Это была ее любимая поза. Рядом с ней лежала стопка ученических тетрадок, она их проверяла.

- Вот посмотри, что написал Стасик Жулинский, - обратилась она к Илье.

- Кто это? - спросил он машинально.

- Ученик пятого “а” класса.  Я задала классу домашнее сочинение на тему: “Как я хотел бы прожить свою жизнь”.

- Ты задаешь пятиклашкам сочинения на такие темы?

- В этом нет ничего особенного. Специально задала на дом, чтобы дети были более раскрепощены и откровенны. Вот, слушай: “Я хотел бы прожить жизнь, Надежда Искандеровна, как ваш сосед по лестничной площадке. Только на самом деле он не ваш сосед, а живет со своей женой и детьми со мною рядом в подъезде. А в вашем подъезде квартира его брата, который на Севере заколачивает деньги. Так вот, живет он хорошо. У него есть магазин и киоск. Он торгует, поэтому у него всегда есть деньги. У него есть машина. На ней он привозит на вторую квартиру часто молоденьких девочек, и там они весело проводят время. Мне говорил об этом бывший одноклассник одной из этих девочек. Так вот, ваш сосед поставил кондиционер, чтобы было не жарко, и красивую металлическую дверь с сигнализацией, чтобы не влезли воры. Девочки, наверно, его продавщицы. А, вообще, я точно не знаю, потому что он их часто меняет. Такая жизнь интересна. Две квартиры, машина, много денег и много девочек”.

- Да, чувствуется, что о духовном развитии родители уже позаботились, - пробурчал Илья.

- Родители уже второй год, как на заработках, где-то в Португалии. А мальчика оставили на тетку, проще - бросили. Тетка - торговка на рынке. Вот тебе и вся забота.       

- Это будни нашей рыночной действительности, нашего  пути в Европу, - развел руками Илья. - Хорошо, если мальчик станет торговцем, а не бандюгой.

- Этот мальчик не так плох, Илья. Он откровенен и не агрессивен. Вот послушай, что пишет его одноклассник. “Я хочу создать в нашем городе партию. Мы выгоним всех кавказцев, чучмеков и чурок из города, чтобы не мешали нам жить. А тех, кто будет против, мы замочим в сортире. Слава Руси”. И свастика размером в половину листа тетрадки. Вот такое сочинение в две строчки. Подложил мне он его в новой чистой тетрадке без подписи. Но я то знаю, кем написано.

- И много таких экземпляров у вас в школе?

- В средних классах пока единицы, но к старшим количество растет.

- Понятно, растет вместе с освоением социальной функции. Есть, у кого поучиться и кому подражать.

- Это страшно, Илья. Что они делают с детьми, со страной! И никто серьезно во власти не озабочен. Чтобы бить тревогу уже не хватит всех церковных колоколов.

- Религия здесь вряд ли поможет. В Германии в период нацизма прекрасно соседствовали рядом храмы и концлагеря смерти.

- Но эти же люди верят в то, что их кровь дает им преимущества, изначальное право быть выше других.

- Как видишь, вера может быть и глупой, и вредной. Глупой, потому что только полные идиоты сегодня могут верить в этнос от праотца. Вредной, потому что эта вера порождает только нацюг, как удачно назвал этот выводок Евтушенко. Пусть скажут мне: где, в какой стране нацюги привели народ к благу?

- С нацизмом всё ясно, но ведь различаем же мы русских, евреев, татар, немцев. Это ведь гены делают их разными.

- Только в части незначительных нюансов внешности и характера. Разными по-настоящему их делает только стереотип поведения, стереотип культуры, нравы и обычаи. На этом настаивает Гумилев, и я с ним согласен. Котел этногенеза, вот где при любой комбинации генов отдельных групп выплавляется этнос.

      Наденька отложила тетрадки в сторону, подошла к Илье, и взволновано сказала:

- Илья, бог с ними, с теориями этногенеза. Речь ведь идет о конкретных детях, наших детях. Они гибнут в этой стране.  

- Бороться с нищетой духа в штампах общественного сознания можно и нужно, - успокаивал он ее и тут же продолжал свою мысль дальше: - И заметь, весь Мир соткан из паутины Попыток, и Попыток парадоксальных.   

      В ответ она только печально улыбнулась. Сегодня Илья не понимал до конца ее озабоченности, ее душевной боли.

       Наденька была небезразлична к тому, что вокруг нее происходило, очень чувствительна к несправедливостям жизни. Через два дня она уже с горечью в голосе рассказывала Илье:

- Слов нет, а человеческой жадности нет предела. Кивая на резкий спад рождаемости в стране, они закрыли в свое время почти все детские сады, затем их прихватизировали по дешевке. В результате - катастрофическая нехватка мест в детских садах сегодня, а они рассказывают про то, что нужны миллиарды из бюджета, чтобы строить детские садики заново. Сейчас они по той же причине закрывают школы, детей сгоняют в классы по тридцать - сорок человек, а учителей выгоняют на улицы. Здания школ, разумеется прихватизируют. И через несколько лет будут снова рассказывать про то, что нужны миллиардные вливания из бюджета. Это уже не фарисейство, это что-то похлестче.

- Я думаю, что это самое обыкновенное жлобство, замешанное на патологической жадности. И удивляться нечему, если во власти патентованные жлобы. Думаю, никаких детских садов они строить особенно не будут, так, парочку для отвода глаз, чтобы была возможность полакомится сладким дармовым бюджетным куском. И школ никаких строить не будут, сведут всё образование к мозаичному для основной массы детей. Они ведь им нужны не как личности, а как наемная рабочая сила и потребители в их гигантской машине по извлечению прибыли. Они им нужны не как сознательные граждане, а как биомасса, сознанием которой можно легко и должно манипулировать с целью удержания власти, как опускатели бюллетеней в день выборов, как подножный корм для их ненасытной клячи демократии.

- Почему ты так говоришь - “клячи демократии”?

- Один мой хороший знакомый, которому за семьдесят лет, называет это более определенно - дерьмократия.

- Ты полагаешь, что всё так безнадежно?

- Я полагаю, Наденька, что в обществе нет и социального прогресса. Так, одна политическая трескотня. В нашей стране это просто наиболее очевидно. Не было времени и возможности наладить должным образом маскировку, социальный камуфляж. Поэтому наблюдаем всё, так сказать, в первозданном виде. Даже фигового листка не умудрились еще приладить.

- Но ведь живут же в Европе лучше нас.

- Ты считаешь, что рынок продвинул их к лучшему?

- А ты находишь, что рынок не есть естественным развитием демократии?

- Рыночное общество обречено на крах раньше, чем какое-либо существовавшее до него. Рыночное общество - это тупик для цивилизации, угроза для биосферы Земли. Вот возьми, почитай, - и он взял в книжном шкафу и протянул ей книжку немецкого философа Шумахера. Затем добавил:

- Самое печальное во всей этой истории, что общественное сознание вряд ли способно менять свои стереотипы под воздействием разума даже при наличии абсолютных аргументов. Надо обязательно со всего маху, с разгону - в стену лбом. Надо всем скопом завизжать от боли, чтобы стало понятно, что так дальше жить нельзя. Так, к сожалению, до настоящего времени протекала вся человеческая история.

 -“-

     Прошло еще полгода, и понемногу Наденька свыклась с проблемами школы и стала уделять всё больше и больше внимания Илье, общению с ним, правке его произведений.

     Сегодня она держала в руках листок с его миниатюрой “Странная жизнь”, написанной несколько лет назад и только сейчас попавшей ей на глаза. Она перечитала ее несколько раз и задумчиво посмотрела на Илью. Затем проронила:

- Не нравится мне это.

- Что?

- Эта миниатюра, эта бродяжка на свалке и твое отношение к своему творчеству.

- Помилуй, Наденька.

- Тебе надо отправить написанное в издательство.

- Зачем?

- Чтобы всё это читали и другие люди. Чтобы творчество твое, наконец, обрело смысл.

- У меня есть читатель. Самый лучший читатель в мире. Этого достаточно для того, чтобы всё имело для меня смысл.

- Ты неисправим.

- Я люблю тебя и не хочу ничего менять в своей жизни.

    Он привлек ее к себе на колени и стал целовать, нежно и бережно, как распустившийся цветок. На нежность она отвечала нежностью.

       И, всё-таки, через неделю после этого разговора Наденька отправила несколько повестей в издательство, тайком от Ильи. Он увидел это случайно, по отрицательному ответу, который пришел из издательства. Наденька была расстроена, она негодовала:

- Вы только посмотрите, - обращалась она в пространство: - Не актуально! А тот бред, ту бездарность, которую они тиражируют ежедневно - это актуально! Плодить бездуховность- это актуально!    

      Илья успокаивал ее, объясняя, что движущей силой издательства, как и любой другой коммерческой организации, есть всего лишь финансовый интерес. И что к литературе это имеет мало отношения. Но она не успокоилась, села и написала в издательство пространное письмо о том, что такое русская литература, чем должны заниматься издательства и кем остаются в истории те, кто игнорирует талант. Отправив письмо по электронной почте, она немного успокоилась. Обняла его за шею, прижалась к нему и прошептала на ухо: “Всё равно, ты у меня самый лучший, самый талантливый мастер слова. Они это поймут, но для них уже будет поздно. Рукописи ведь не горят”.

   “Еще и как горят. И мы с тобой, моя милая, скоро в этом убедимся, ”- горько подумал в этот момент Илья, но будоражить Наденьку не стал. 

      Обращения Надежды в издательства дали результат, но неожиданный для них обоих. Как-то вечером зазвонил телефон, Илья поднял трубку. Незнакомый мужской голос удостоверился, что говорит непосредственно с самим Ильей Стрепетовым, и, представившись депутатом парламента и личным помощником председателя партии справедливости, сказал, что у него есть к Илье очень хорошее предложение, от которого тот не сможет отказаться. Илья попытался выяснить, что за предложение и зачем эта встреча вообще нужна, но голос в трубке сказал: “Еду, встречайте”, затем последовали короткие гудки. Илья удивленно пожал плечами на вопросительный взгляд Наденьки. Всё прояснилось через каких-то двадцать минут, когда нежданный лощёный гость вошел в их квартиру с веселой улыбкой, распространяя вокруг аромат крепких мужских духов. Он сразу сказал, что Илью ему порекомендовали в одном из столичных издательств, и тут же отпустил комплимент относительно литературного таланта. Илья недоумевал, Наденька отчего-то раскраснелась и тоже с удивлением смотрела на гостя. Но удивление наших героев рассеивалось по мере того, как гость излагал суть дела. Необходимо было написать предвыборную сказку страниц на сто печатного текста, в которой лидер его партии, очаровательная женщина олицетворяла бы добро и была бы обязательно вся в белом. А лидер партии конкурентов должен олицетворять зло. И зло должно быть повержено. Компрометирующие материалы на противников обещали предоставить сразу. Илья не мог взять в толк до конца, чего от него хотят. Наденька сообразила быстрее.

- Илья, они хотят, чтобы ты поучаствовал своим талантом в предвыборной гонке, на стороне их партии, - подытожила предложение гостя Наденька.

- Мы не поскупимся и заплатим вам столько, сколько никогда не заплатят в издательстве, - гость осмотрелся по сторонам на обстановку квартиры, оценивая степень нужды и стоимость Ильи, как товара, и выдал цену: - Двадцать тысяч долларов за книжечку. Срок - месяц. Хватит вам?

Илья равнодушно смотрел на него. Гость бросил:

- Тридцать тысяч.

- Вы что-то спутали, я никогда не занимался политикой, и заниматься не собираюсь.

Гость встрепенулся, готовясь сразить несговорчивого оппонента:

- Есть известное изречение: “Если вы не занимаетесь политикой, то политика займется вами”.

- Это не изречение, а словоблудие. Такое же, как и лозунг “Чем богаче отдельные люди, тем богаче страна”. Отдельные люди стали очень богаты, а страна стала очень нищей.

- Вы не правы, не правы. На Западе есть такая распространенная теория, что низы должны быть заинтересованы в процветании богатых и ждать пока это богатство просочится вниз. Это очень известная теория, ее разделяли такие видные политические деятели, как Рейган и многие другие.

- Да, Рейган, конечно, авторитет в области теорий, - иронично усмехаясь, проронил Илья, и уже обращаясь к Наденьке сказал: - Вот видишь, манипуляция сознанием всегда цинична.

      Гость, всё-таки, был мотивирован на положительный результат переговоров и перевел разговор опять в практическое русло:  

- Пятьдесят тысяч долларов! За книжечку в сто страниц - пятьдесят тысяч. За каждую страницу по пятьсот долларов. Думайте прежде, чем ответить.

- Я вот и думал: ”Куда выведет дорожка романтизации ворья и бандитья? А она вон куда привела, к мифам... В издательстве ошиблись, я недостаточно талантлив, чтобы взять на себя такую миссию. Извините, прощайте, - выпроваживал гостя Илья.

     Уже закрывая дверь, Илья слышал, как гость зло кричал в мобильный телефон кому-то: “Кого ты мне подсунул. Это же дурачок какой-то не от мира сего!”  Илья усмехнулся. Наденька обняла его и тихо сказала: “Рыцарь ты мой Ламанчский, с голоду не помираем, и слава богу. Идем, Дульцинея заштопает тебе твои латы, рукава на рубахе совсем обтрепались”.

      Как видим, мой читатель, Илья был аполитичен. И это не значит, что он был безразличен к тому, что происходило вокруг. Скорее наоборот. Но мерзопакостность политиков, их цинизм стали тем катализатором в его аполитической реакции, что привела полностью к отрицанию политики, как глубоко безнравственного процесса и бесчеловечной технологии.

      После этого случая Наденька перестала обращаться в издательства. Она стала реализовывать другой план, и снова в секрете от Ильи. Отказывая себе во многом, на скромном семейном бюджете она наскребла некоторую сумму и с компьютерной версткой нескольких книжечек Ильи отправилась в одну из частных типографий. Здесь за деньги печатали всё. Получилось четыре книжечки по двадцать экземпляров каждой. Большего их бюджет не позволял. Но Наденька была глубоко уверена, что не тиражи обеспечивают жизнь настоящей литературе, именно на этом и был построен ее план. Она составила специальный список адресов, по которым и разослала отпечатанное. Это были адреса в основном частных лиц, которых Наденька считала в какой-то степени носителями и хранителями духовой оболочки цивилизации. Были здесь и несколько центральных библиотек. Правда, под конец не выдержала и направила бандероль с книжечками также хозяину и редактору одного из светских журналов, так сказать в назидание. Какая наивность любящей женщины! Бронированные цинизмом души не утруждают себя самоанализом, а, тем более, сочувствием к другой душе. Книжечки были выброшены в урну помощником редактора бульварного журнала уже при сортировке почты. Библиотеки тоже не удосужились выполнить просьбу Наденьки поместить книги Ильи в читальные залы. Формальный повод был прост: книжечки изданы без лицензии. Большинство же частных лиц присланное Наденькой даже не перелистало, а забросило в угол и на следующий день среди текущих и неотложных дел уже и не помнило об этом событии. Те же, кто, всё-таки, просмотрел бегло присланное перед сном, иронично усмехнулись и широко зевнули, засыпая. Разве могло удивить их столичные пресыщенные души хоть чем-то провинциальное творчество. Но Наденька этого всего, разумеется, не знала и с чувством выполненного долга гордо вручила Илье в день его рождения по экземпляру каждой книжечки с трогательными надписями и пожеланиями от себя на обложке. И Илья был растроган, больше теплыми словами любимой женщины, обращенными к нему, чем изданием своих книжек. Хотя и отметил про себя прекрасные обложки и мастерство составителя.  

- Не знаю, как тебя и благодарить, единственная моя, несравненная, - целуя Наденьку, шептал ей Илья.

- Хочу ребенка, немедленно, сейчас же, - прошептала она в ответ и притянула его к себе.

     Молодое дело - не хитрое. Через два месяца Наденька уже носила под сердцем такой желанный для нее плод их любви. Илья с этого момента стал еще более внимателен к ней. Теперь каждый вечер, часто в ущерб своим занятиям литературой, он водил Наденьку на прогулку. Это стало их каждодневным ритуалом. Когда на него накатывало, он наговаривал стихи или рассказы Наденьке на прогулке, а потом, возвратившись, они, вспоминая до слова, записывали. И не знали, не могли знать, что именно эти вечерние прогулки повернут их жизнь совсем в другое русло.     

       Однажды, возвращаясь как-то вечером с очередной прогулки, они в подъезде натолкнулись на ужасную сцену. Молодой подонок неряшливого виду пытался воткнуть в вену сопротивляющейся  девушке, соседке Ильи, иглу со шприцом, в котором болталась серо-зеленая бурда наркотического варева. Девушка отчаянно сопротивлялась. При этом ее со спины пыталась удерживать потаскушного виду девка, помогая задуманному. Илья взорвался как реактивный снаряд, Наденька удержать его не могла. Первый раз в жизни он ударил женщину, по лицу, наотмашь. Затем схватил подонка в охапку, отдернул рывком и перехватил одной рукой за горло мертвой хваткой. Тот захрипел, в глазах у него блуждал наркотический дурман. Наденька взмолилась. Тогда Илья отпустил горло паскуднику, развернул его, и, прежде чем спустить по лестнице пинком под зад, поднял с пола валявшийся шприц, предназначавшийся жертве, и всадил его наотмашь в задницу негодяя. Соседка, освободившись, бросилась в свою квартиру, а Илья стоял посреди лестничной площадки, тяжело дыша через расширенные ноздри, как разъяренный бык. Таким его Наденька не видела никогда. Она стала подниматься к нему по лестнице, и в этот момент девка, поднявшись с пола, бросилась вниз по лестнице, при этом, пробегая мимо Наденьки, специально сильно толкнула ее в живот. Наденька, вскрикнув, упала на лестницу, слегка навзничь, и стала сползать вниз головой. Илья бросился к ней, поднял и стал осматривать, прежде всего голову.

- Ничего, ничего, милый, - успокаивала она его.

- Сейчас, сейчас, Наденька, - бормотал он, внося ее на руках в квартиру.

     Наденька лежала на диване, держась за живот. Илья вызвал скорую. Началось кровотечение. Скорая увезла Наденьку в больницу. Илья бегал под окнами больницы, донимал медперсонал, но изменить ничего не мог. Их ребеночек, не успев родиться, был поглощен Пустотой. Слава богу, спасли Наденьку.

     Сама Надежда тяжело перенесла происшествие. Много дней и месяцев после она плакала, беспричинно переживала и тревожилась за Илью, придумывая себе всё новые и новые поводы. Но понемногу всё как-то образовалось, и она постепенно вернулась в норму. Илья же за происшедшее корил только себя: дал волю своим эмоциям, не позаботившись о безопасности Нади. Это чувство вины буквально съедало его, он похудел, осунулся. Надежда, глядя на него, пыталась как-то успокоить. Стараниями Наденьки и со временем их боль утихла, но оставила навсегда рубец на сердце. 

     Теперь Наденька стала частенько водить к себе домой учеников из школы. Дом их иногда просто кишел ребятней. Порой они засиживались до вечера, репетируя какие-то спектакли по линии школьной самодеятельности. Наденька пыталась пробудить в ребятах интерес к высокому, духовному через литературу, историю, философию. Иногда Илья приходил домой после работы уставшим, и ему вместо отдыха приходилось выслушивать какой-нибудь акт из пьесы Чехова или Островского. Иногда он заставал у себя дома коллективную читку книги. Илья к этому относился с пониманием и терпеливо, но, когда у него возникала потребность уединиться для работы, тогда он весело объявлял избу-читальню закрытой на санобработку и отправлял ребятню по домам. Наденька всплескивала руками и бросалась готовить ужин, а Илья садился писать. И долго ждал его поданный Наденькой ужин, иногда далеко за полночь, иногда до утра, если дело было на выходной. Наденька вставала ночью, смотрела в проем двери на работающего Илью, но тревожить не решалась, а только вздыхала и опять ложилась в постель. Когда он утром давал ей новую рукопись, она брала ее, но журила и требовала, чтобы он был внимательней к своему здоровью. Илья обнимал ее и говорил, что дело было не терпящим отлагательства. Наденька садилась в кресло и читала рукопись, машинально поправляя ее карандашом. Последнее время в произведениях Ильи появилась такая щемящая нота, наполненная любовью и трагизмом, что сердце Наденьки сжималось от боли. Илья же, казалось, был весел и бодр, будто не его рука касалась сейчас этой рукописи. Наденька видела, что он, как мастер, чувствовал удовлетворение от выполненного, всё больше отдавая себя вечности. Она понимала, что настанет день, и он уйдет от нее навсегда. Но она также понимала, что он и его творчество есть уже часть ее самой. И в этом смысле они были уже неразделимы под любыми ударами судьбы. Понимал это и Илья.

      Глядя на то, как Илья истязает себя творчеством, Наденька стала пытаться отвлечь его, подсовывая те или другие новинки литературы. Но тот перелистывал их и откладывал в сторону. Она видела, что они ему совершенно безразличны, что ум его и душа продолжают напряженно работать над задуманным произведением. Единственная книга, которую он брал иногда в руки в этот период, был томик стихотворений Николая Заболоцкого. И не то, чтобы он его читал, чаще он даже не перелистывал его, и книга была открыта перед его глазами на одной и той же странице. Наденька как-то заглянула в нее и, не выдержав, прочитала вслух тихо и грустно: “Спой мне, иволга, песню пустынную...” Он вскинулся, глядя на нее, а она села рядом и молча положила свою руку на его руку. Так пробыли они около часа, понимая и общаясь друг с другом без слов, пока Илья не обнял ее и, целуя, не прошептал:

- Единственная моя, время не остановить, а я катастрофически не успеваю. Прости меня, но мне надо работать. Какая-то пружина внутри сжалась, и, пока она не ослабнет, мне не остановиться. Это уже и поручением назвать нельзя. Бог знает что.  

- Да, да, конечно, - прошептала она в ответ, - Я знаю, что твоя последняя повесть о нас с тобой.

- Откуда? Ведь и имена, и даже события, я изменил.

- А чувства, чувства, Илья. Я ведь любящая женщина, и для меня это важнее всего.

       Чем дальше, тем больше Илья уставал. Не раз он рвал написанные предыдущей ночью страницы и переписывал заново. Но это не приближало его к цели. Он стал сознавать, что ему не хватает мастерства для реализации задуманного. Впрочем, Наденька подбирала разорванные пополам страницы, читала, склеивала и складывала отдельно втайне от него.   

        Илья всё чаще стал раздражаться на любые проникновения в его жизнь окружающего мира. Часто бурчал, иногда срывался. Будто вокруг были не те люди, для которых он писал свои произведения, а были еще какие-то, другие, не в настоящем, а в будущем, и писал он только для будущего. Наденька журила его за такие срывы. Он и сам понимал, что ведет себя  глупо, но нарастающее внутреннее напряжение мешало ему справляться со своими эмоциями.

- Понимаешь, талантом не вышел, - с горькой усмешкой оправдывался он перед ней.

- С талантом всё, как раз, в порядке. Непосильную для человека ношу взваливаешь на себя, Илья.

- Пока не получу задуманного, того, что чувствую вот здесь, - и он смял в охапку ткань рубахи в районе сердца. - Не успокоюсь.

- Это уже наваждение. Пожалей себя, пожалей меня, наконец, - взмолилась Надежда.

- Да, прости меня.

- Вряд ли стоит просить прощения за любовь.  

- Я за свои срывы прошу прощения.

- Человеку с тонкой психической организацией трудно реагировать на окружающий нас мир по-другому.

      Да, мой читатель, Наденька была, безусловно, права. Этот мир вряд ли заслуживал к себе другого отношения. Средства массовой информации навязывали стране, как элиту, духовно нищих, корчивших из себя светское общество. Кучка прохиндеев, разбогатевших на финансовых махинациях и воровстве, настойчиво пыталась предъявить себя, как цвет общества, демонстрируя на себе дорогое тряпье и бриллианты. И не только умных глаз найти среди этой своры было трудно, но и просто симпатичного человеческого лица не было.  Телеэкран равнодушно выплевывал из себя пену бесконечных мыльных опер, шелуху очередных реалти-шоу и ужас новостей. Группка молодых поддонков из “благополучных” семей, “воспитанная” в духе времени, между развлечениями бродила по улицам одного из городов и за месяц просто так отняла жизнь у нескольких десятков людей. И ни одного слова от руководителей государства о случившейся трагедии. И общество не ужаснулось, не содрогнулось от происшедшего, а вяло переварило эти новости среди прочих и продолжало равнодушно наблюдать, как духовные пигмеи, именуемые себя лидерами этой страны, крестились в церквах, рассуждали о морали и обещали процветание. А телевидение, как ни в чем не бывало, продолжало тиражировать жестокость и бездуховность на своих экранах, насилуя и убивая человеческие души. Они и словоблудие очередное придумали в поддержку творимого ими: “Кровь и насилие на телеэкранах разряжают агрессивность большей части населения”. Если это не ад, то какой же он тогда?

      Вот уже несколько дней на площади под их окнами хамил митинг. Толпы народу, собранные за деньги, должны были что-то демонстрировать в угоду политикам, создавая давление на оппонентов. И днем и ночью ревели громкоговорители, выплескивая на уши митингующих и проживающих в округе людей десятки, сотни децибел ораторских возгласов и кошмарной музыкальной попсы. Все подъезды и подворотни были загажены испражнениями митингующих, кучи мусора складировались под стенами домов, ветер разносил по округе тысячи полиэтиленовых пакетов и оберток. Все обращения людей в местные органы власти, в милицию, прокуратуру и суды оставались без внимания. Власть была самым большим хамом в этой стране. Уродливые попытки властей “улучшить” жизнь каждый раз оборачивались новыми проблемами для населения и страны. Развалено уже было всё, что можно было развалить: промышленность, жилищно-коммунальная сфера, образование, медицина, культура. Народ страны потерял всякую опору под ногами, а лидеры спорили, на каком языке этот народ должен общаться между собой. Это надо же до такого дожить, чтобы у народа, у языкотворца, отнимали его естественное право на язык. Да что здесь удивляться, в этой стране отняли бы право и на солнце, и на воздух, если бы знали, как это сделать, если бы знали, как умудриться и этим торговать. Ведь отняли же землю, отняли, фактически, воду.

      Наденька и Илья совсем измучились. И Наденька решилась, воспользовавшись летними каникулами в школе и отпуском Ильи, на неожиданное для них мероприятие. Она собралась за вечер и объявила, что утром они выезжают с Ильей на природу. Илья пытался дознаться, но Наденька загадочно улыбалась и говорила только одно слово: “Сюрприз”.

       По полудни следующего дня она привезла Илью к селу Триполье, сняла комнату в доме на окраине и объявила, что три недели они будут работать на раскопках трипольской культуры. Илья согласился сразу, история была его слабостью, и подготовленный Наденькой сюрприз явно пришелся ему по вкусу.

- Как тебе удалось договориться с археологами? - спрашивал он.

- Никиту Терешко помнишь? Что на истфаке учился.

- Это тот белобрысый лоб, что ухлестывал за тобой?

- Да он уже давно женат, Отелло ты мой, - и она ласково прикоснулась рукой к его щеке. - Сегодня он работает в институте истории и археологии Академии наук.

- Блатной что ли?

- В Толковом словаре русского языка это называется креатура, есть немного. Но парень он неплохой, и голова на месте. По своим способностям он вполне заслуживает работу в институте Академии наук.

- Творческая, значит, натура.

- Теперь это называют креативностью, благодаря распространению азов социальной психологии в массы.

- Что-то я совсем запутался. Креатура оказалась креативной. Мудреный, видно, хлопец. Да, да, ухлестывал он за тобой вполне креативно, - пробурчал с усмешкой Илья.

- Никогда бы не подумала, что ты у меня такой ревнивец, - обняла его Наденька. -  Завтра ты его увидишь, все поймешь и успокоишься.  

- Ладно, хотя бы предупредила, - продолжил он бурчать, но, глядя на улыбающуюся Наденьку, стал выправляться: - Я бы литературу какую-то подобрал, поднатаскался, что ли. А то буду выглядеть завтра полным профаном перед твоей креатурой.         

      Наденька молча вытащила из чемодана три толстенных книги и положила их перед Ильей.

- А я думал, отчего чемодан такой тяжелый. А там три таких кирпичины, - довольно произнес Илья и ухватился за книги.

       Уже к вечеру он атаковал ее добытой информацией и своими мыслями.

- Ты только подумай, Наденька, до египетских пирамид, до Вавилона. О Европе я уже не говорю. Подать сюда эту Европу из их парижей и женев, от лувров и колизеев. Хотел бы я понаблюдать, куда они будут прятать свою спесь. Пять тысяч лет назад! Чванливой Европы еще не было и в проекте, а здесь кипел котел цивилизации, да еще какой цивилизации. Города до двадцати пяти тысяч населением, мощное разделение труда, развитая инфраструктура, культура. Ты только подумай, ведь в людях, которые тысячелетиями живут на этой земле, течет кровь тех древних людей. Мы один из древнейших народов на Земле.

- Всё-таки, ты романтик, Илья. Поэт, одним словом. Еще и года не прошло, как ты с восторгом читал мне лекции по этногенезу. Ты уже не разделяешь теории этногенеза Гумилева?

- Разделяю, еще и как разделяю, моя дорогая. Но ты только вдумайся, ощути. В этих селах, - и он показал руками вокруг. - На этих территориях женщины вышивают узоры, как и пять тысяч лет назад, художники разрисовывают писанки, как и пять тысяч лет назад. Магические знаки от звезды до свастики используются по миру и по сей день. Что-то должно быть еще, что охватывает и процессы этногенеза, протекает над ними. Цивилизации приходят и уходят, а знаки их остаются. И еще, согласись, при осознании, что в тебе дух древнейших цивилизаций, душу невольно охватывает трепет.

- Мы носим те же гены, что и они, и, значит, даже внешне похожи на них, - подхватила Наденька.  

- Эк куда нас с тобой занесло. С генами мы, пожалуй, перебрали. Иначе у нас не были бы раскосые глазки, - улыбнулся Илья и стал целовать Наденьке глаза.  

- Да уж, проронила она и тоже улыбнулась.

       Илья оторвался от ее глаз и тихо в заключение произнес:

- Слишком много раз штормило на этих территориях. Волны гнало и с Запада, и с Востока. Какого только семени не посеяно здесь. Но мне милее всех то, что принесло эту любимую раскосинку глаз.

      И он снова принялся целовать ее глаза.

      Утром они были на месте раскопок. Несколько археологов с двумя десятками студентов копались в земле, аккуратно снимая слой за слоем древних отложений. Никита сразу заметил их и подбежал к ним.

- Я уже думал, что вы не приедете, - обратился он к Наденьке.

      И Илья заметил, как в глазах Никиты промелькнула грусть по былому. “Ностальгической вспышки нам только здесь не хватало, любовного, так сказать, ренессанса”, - подумал Илья и готов уже был противодействовать этому сразу. Но здесь вовремя вмешалась Наденька:

- Да нет, отчего же, Илья очень даже рад сменить на некоторое время род своих занятий. А я уж с ним, как рыбка-прилипала. 

     И она чуть отступила, выдвинув на первый план перед Никитой Илью. Илья видел, как потускнел взгляд Никиты. Как, всё-таки, много в человеческих взаимоотношениях значат интонации и жесты, чаще  больше самих слов.

      Мужчины тут же приступили к обсуждению предстоящей работы, а Наденька отошла чуть в сторону и слушала. Дело было нехитрое, но требующее аккуратности и добросовестности. Илье с Наденькой нарежут территорию и определят объем работ. Заработную плату как-то не обсуждали, само собой разумелось, что как у всех. Беседуя с Никитой, Илья между делом уводил того всё дальше и дальше от Наденьки. Когда убедился в достаточности расстояния между ними и, что Наденька не услышит его слов, посмотрел прямо в глаза Никите и жестко сказал: “Первая попытка адюльтера с твоей стороны, и я тебя размажу по этим раскопкам”. Сказал и продолжил, как ни в чем не бывало, прерванный до этого разговор.

      Да, мой читатель, Илья принадлежал к той категории мужчин, которая ни при каких обстоятельствах не станет делить женщину с другим мужчиной. Он примет её со своей историей, он смириться с её уходом, но делить с другим мужчиной - никогда! Этим, кстати, и объяснялось то, что Илья на протяжении многих лет не мог закончить литературный портрет Маяковского. Начатый когда-то, вслед за написанным портретом Есенина, он был заброшен и пылился без всякой надежды на завершение.  

       Лето стояло жаркое, и Илья с Наденькой, начиная работу с шести утра, прерывали ее к обеду и удалялись на реку, которая протекала в двухстах метрах от места работ. Там они обедали и, купаясь и загорая, проводили время до вечера. Затем шли в село. После ужина, когда вечерело, они часто отправлялись на крышу амбара и долго лежали там, на хозяйском кожухе, наблюдая, как звездное небо постепенно проявляется на небосводе, звездочка за звездочкой, и вот во всем великолепии с Млечным путем по экватору охватывало их со всех сторон. Наденька как-то спросила:

- Это и есть твоя Пустота, твоя Вечность?

- Нет, милая, это всего лишь одна из многочисленных ее Попыток.

- Ну и масштабы у твоей Попытки.

- Наши представления о пространстве и времени, о конечном и бесконечном - превратны, как и все остальные наши представления.

       Наденька по существу души и складу ума не могла принять образ Вечности через это странное понятие Пустоты. Ей проще было представить, что в центре мироздания находится Разум, и он управляет материей, представить и поверить в это. На ее рассуждения он ответил кратко:

- Мир един и неделим. А ваш Разум, мой любимый оппонент, есть не что иное, как гегелевский Абсолютный дух. Деление Мира на идеальное и материальное - это атавизм прошлого.

- Ах, так, значит Гегель - атавизм по-вашему? - шутливо наступала она и ухватила его за шевелюру.

- Сдаюсь, сдаюсь. Гегель - гений! - уступил он и, как только она отпустила его волосы, тут же добавил смеясь: - Эти современные брошюрки с претензией на последнюю истину, что вы втайне от меня почитываете, моя философская леди, и на подтирку Гегелю не годятся.

- Вы снова за свое! - и она начала мутузить его в грудь своими маленькими и нежными руками.

- Сдаюсь! - кричал он.

- Окончательно и бесповоротно?! - настаивала, смеясь, она.

- Окончательно и бесповоротно, клянусь и Разумом, и Пустотой, и Абсолютным духом, - и он притянул ее к себе в объятья.    

       Она прижалась к нему, и они, глядя на звездное небо, с необыкновенной силой ощутили одновременно, как любят друг друга, как любят этот мир, и как хрупок этот мир и их любовь в нем. Так и заснули в объятиях под звездным дыханием Вечности.

     Илья уже подумывал, не остаться ли здесь навсегда: в этом селе, под этим звездным небом. Но зарядили дожди, обложные, суточные. Дороги и поле развезло, раскопки приостановили. Илья с Наденькой подождали недельку и вернулись в город. И их сразу обступила, взяла в осаду, мишура и суета пустой, крикливой городской жизни. “Зачем люди живут в этих городах, которые напоминают скопища тараканов”, - думал Илья, глядя на всё вокруг. - “Чтобы прокормиться? Но прокормиться проще на земле, а не на асфальте и свалках. Чтобы развиваться духовно? Но кто из этой толпы озабочен духовным прогрессом? Вокруг только дребезг монет да скрежет автомобилей, из-за которых и гласа божьего не услышишь. Нет, надо обрывать свой союз с городом, а точнее с молохом. Всё, решено! Весной переедем жить на природу. Наденьке работа и в сельской школе найдется, а я... а что я? Работу я себе везде найду, пойду хоть в поле работать”.

      В последний день его отпуска они вышли в город в надежде подышать в парке свежим воздухом и тишиной.  Вокруг шумел предвыборный балаган. На улице, по которой они проходили, под одним из щитов с предвыборной рекламой сидел пожилой мужчина со шляпой для милостыни и под гитару напевал что-то среднее между городским романсом и частушкой о короле, у которого в голове одна клёпка и та приклёпана к НАТО. Илья невольно улыбнулся шутке. Наденька неожиданно стала намекать Илье на его социальную пассивность и предложила ему пойти с ней через неделю на избирательный участок и проголосовать. Он попытался отшутиться, но она мягко и полушутя настаивала. Ему пришлось коротко объясниться:

- Кучка негодяев, добравшись до власти, решает исключительно свои проблемы, оседлав буржуазную демократию. Для этих целей они организовывают шоу под названием “выборы”. И ты полагаешь, что мне следует участвовать в этом представлении? Уж не в роли Симплициссимуса ли?

- Ты проповедуешь самый откровенный социальный нонконформизм. Пошел бы в депутаты, что ли. Ты же умнее их.

- Там надо быть хитрее, а не умнее. Наденька, неужели ты хочешь, чтобы я стал политиком, то есть хитрецом и патологическим вруном?

    Она грустно улыбнулась:

- В нашем доме хватит, пожалуй, и моих психических проблем.

- Не вижу психических проблем, вижу чрезмерное увлечение психологией.

- Наука, как наука. Помогает мне найти ответы на некоторые болезненные для меня вопросы.

- Наденька, психология препарирует личность человека, будто перед ней лягушка, а науку подменяет статистикой. Ни к чему хорошему это не приведет.

- Отчего ты так говоришь? Психология молода и интенсивно развивается.

- Да уж, развивается. Особенно это видно по социальной психологии: бурное развитие и в гигантских масштабах возросшая манипуляция сознанием.

     Надежда, видя, что Илья начинает возбуждаться, мягко перевела разговор в другое русло: 

- Идем-ка, лучше зайдем на передвижную выставку современного искусства.

- Мы же собирались в парк.

- А мы и пойдем туда. Вот только заглянем на эту выставку. Ведь интересно же, - и она потащила его к выставочному залу.

      Вся выставка состояла из десятка скульптур неопределенной конфигурации и нескольких десятков фотографий. В центре зала демонстрировалась фотография в рост человека - победительница выставки. Вокруг толпились зеваки и “ценители” искусства. На фотографии был изображен в полный рост нагой мужчина, который между ног держал в руках, как фаллос, большую горящую свечу. Вот такой образ.

- Примитивизм достиг апогея, - проронила Наденька.

- Не обижай примитивизм. Просто искусство опустили ниже пояса. Любовь и жизнь приравняли к гениталиям. Вот и вся современная правда.

- Да, на познание замысла художника достаточно трех секунд. Всё очень современно.

- Угу, всё очень мило, осталось только открыть фонтан, бьющий спермой, - пробурчал Илья. - Идем-ка, моя подруга, на свежий воздух.

       Как только они вышли на улицу Илья, вдруг, замер, будто оцепенев. В десяти метрах от себя он увидел ту девку, ту тварь, что толкнула Наденьку в живот. В следующее мгновение Илья бросился к ней, настиг, скрутил ей руки за спиной и, оглянувшись, поволок к столбу, что был у входа в выставочный зал. Сорвав с нее юбчонку, он привязал разорванной юбкой девку к столбу лицом. Затем снял с себя ремень, сдернул с нее трусы и принялся лупить по голой заднице, приговаривая: “Вот вам еще один экспонат современности. Не хотите ли?” Лицо Ильи стало багровым, как и задница негодницы под ремнем. Наденька бросилась к Илье, пытаясь оттянуть его. Но тот отодвинул ее и продолжал учить животное. Девка орала благим матом. Ее пропитая и прокуренная горлянка издавала только хриплые звуки, что угасали уже на расстоянии десяти метров. Впрочем, зевак собралось предостаточно, и самое удивительное, что большинство из них считало наблюдаемую сценку театральной, специально разыгрываемой для привлечения посетителей на выставку. Илья неистовствовал, и утих только тогда, когда увидел на теле казнимой кровь. Наденька стояла рядом и плакала, приложив руки к груди. Илья, оставив девку привязанной к столбу, подхватил Наденьку под руку и увлек за собой. В парк они уже не пошли.

     На суде Илья не стал пояснять мотивов своего поступка. Суд приговорил его к двум месяцам исправительных работ, как за мелкое хулиганство, повлекшее за собой легкие телесные повреждения. Из тюрьмы Илью вывозили каждый день в каталажке на ремонт дороги, что проводили на въезде в город. Наденька  прибегала к нему и приносила поесть. Он, несмотря на дремавшего в тени дерева конвоира, отводил Наденьку в сторонку, обнимал и говорил: “Ну что? Не разлюбила еще поэта-хулигана”. В ответ она молчала и только целовала его лицо, притянув к себе и встав на цыпочки. Конвоир, преодолевая дремоту и приоткрыв один глаз, лениво бурчал: “Заключенный Стрепетов, не положено. Принимайте пищу без обжимок и поцелуев”. Илья на это обращал мало внимания, так как за право встреч с Наденькой платил конвоиру ежедневно национальной валютой.

       Два месяца заключения прошли быстро, и жизнь наших героев вернулась в привычное русло за исключением, пожалуй, одной детали: Илью уволили с работы. Он отнесся к этому без особых эмоций и не сделал никаких попыток, чтобы как-то пояснить руководству свое отсутствие и восстановить себя на работе. Очевидно, что работа мешала его творчеству, она отнимала драгоценное время, подсовывая те или иные трудно разрешимые проблемы проекта. А он спешил закончить задуманное, и ему катастрофически не хватало времени. И он выбрал работу почтальона, чтобы было больше времени для творчества. Теперь он, разнося почту, мог полностью отдаваться своему главному делу, делу жизни. Но денег для этой жизни стало существенно меньше, их небольшие сбережения очень быстро растаяли, и теперь они с Наденькой были на грани нищеты. Наденька, чтобы как-то свести концы с концами, стала давать частные уроки. Илья же как-то странно реагировал на все обстоятельства жизни, атакующие их. Его ответом была только всё возрастающая напряженность в работе. Понятно, что эта напряженность была не чем иным, как отражением его внутренней, душевной напряженности. Будто он был в ожидании катастрофических бедствий, готовых вот-вот навалиться на них. И он лихорадочно спешил успеть завершить задуманное до наступления этих бедствий. На обрывках бумаги, разбросанных возле секретера, Наденька как-то утром нашла и такие строки: “ Тревоги чуткая струна натянута вся в ожиданьи того, что в беспокойных снах вновь предвещает нам страданье. Смешной, наивный человек, зачем играть с судьбою в прятки? Жестокий, безрассудный век завел вокруг свои порядки...” Она попыталась отыскать среди обрывков продолжение, но нашла только обрывки других строк: “...у сердца тонкая струна настроена на состраданье..”,  “... эта жалость, как жало трехпудовой пчелы, присосалась, застряла и не выдернуть всхлип...”. Но ей было достаточно и этого, чтобы ощутить и понять его душевное состояние. И она заплакала, удерживая всхлипы и стараясь не разбудить спящего тут же на диване Илью.

      А Илье в это время снился сон, который повторялся в последние дни всё чаще и чаще. К нему приходили давно умершие родители. Мама и отец брали его за руки, как мальчика, и вели по пустынной дороге, бесконечно простирающейся вдаль.

       Он проснулся с невеселыми мыслями, увидел Наденьку плачущей, и предчувствие надвигающейся Печали захлестнуло его. 

       И Пустота не заставила себя долго ждать и объявилась в таком обличье, что человеку вынести его трудно, скорее невозможно. Неожиданно для них Наденька стала чахнуть. Неизвестная болезнь одолевала ее. Илья всё чаще стал замечать испуг и муку в ее глазах. Он метался с ней по врачам, слышал всевозможные предположения в виде противоречащих друг другу диагнозов. Врачи, следуя мнению, что ничто человеческое им не чуждо, превратились в заурядных деляг и смело включали в свой обиход рыночные отношения. Илья растратил на медицину и распродал всё, что у него в квартире еще могло представлять товарную ценность. Однако на результатах лечения это мало сказалось. 

      Илья заметил, что Наденька всё больше и больше боялась смерти, касалось ли это ее самой или его. Хватаясь за соломинку, она настойчиво предлагала Илье позаботиться о своем наследии.

- Меня мало интересует та распродажа, тот балаган, что будет после моего ухода, - отвечал он ей.

- Илья, я не об этом. Я о твоем вкладе в литературу, о твоем наследии,  - пыталась переубедить его она.

- Мы все уходим, уйду и я. Останутся обломки тела, обрывки души. От моих скоропортящихся останков избавятся, как от неудобств. Обрывки души разнесет ветер или их используют, как обертку для своих амбиций и удовольствий. Тогда это назовут наследием. Потом придут другие, порвут всё в клочья, затопчут в грязь, и всё опять унесет ветер, - несколько эмоционально произнес он.

- Илья, в том, что ты называешь обрывками и обертками, есть, в конце концов, и часть меня, часть моей души, - расплакалась она.

- Прости меня, ради бога, Наденька. Прости дурака, - бросился он осушать ее слезы губами: - Тарковский прав! На свете смерти нет. Бессмертны все. Бессмертно всё... Есть только явь и свет... Мы все уже на берегу морском, и мы из тех, кто выбирает сети, когда идет бессмертье косяком.

- Не думай, я не дура и прекрасно понимаю, что смерть существует только в том смысле, в котором мы представляем наше Я... А что есть Я? - поясняла и спрашивала она одновременно.

- О, наше Я находится сразу в трех измерениях. В настоящем - это просто наши чувства, в прошлом - это воспоминания о наших чувствах, в будущем - это надежда на наши чувства.

- Да ну тебя, Илья. Я серьезно. А если человек испытывает состояние покоя, то он уже лишен своего Я?

- Наоборот, состояние покоя есть одно из самых желанных ощущений для человека. Оно находится на вершине пирамиды чувств, не зря оно рука об руку ходит с ощущением блаженства, - продолжал он чуть шутливо отстаивать свою мысль.

- Чувство блаженства я испытываю только с тобой, - она прильнула к нему всем своим трепетным телом и добавила шепотом: - И еще перед богом, когда молю за тебя.

      Последнее время Наденька, когда ее душе становилось особенно тревожно, посещала церковь, ставила там свечку и молила за своего Илью. Молила так, будто душа Ильи в Вечных скитаниях искала уже пристанище. Да так оно и было на самом деле, мой читатель. 

      Илья знал, что люди готовы верить во что угодно: в загробную жизнь, в переселение душ, в воскрешение, - лишь бы избавиться от страха смерти, страха Пустоты. Наше Я в страхе бунтует против Пустоты, но это всего лишь инстинкт. Так думал Илья. Но ведь и его вера в Небытие, в Пустоту основана всего лишь на теории. А, как известно, мой читатель, одна теория стоит другой. Да воздастся каждому в соответствии с его верой. С этим при некотором размышлении соглашался и Илья. 

        Всё чаще Наденька лежала вечерами на диване, печально глядя на Илью. Вряд ли кто-либо узнал бы сейчас ее. От былой Наденьки остались только глаза, большие и бездонные. Этими глазами она призвала его к себе, взяла за руку, долго смотрела на него и неожиданно тихо сказала:

- Больше я никогда тебя не увижу... больше ты никогда не обнимешь меня, не поцелуешь... поставь, пожалуйста, “Лакримозу”.

     Он был обескуражен ее словами, обращенными в Вечность. Слушала она “Лакримозу” сосредоточенно, словно находясь в другом измерении. Когда музыка закончилась, прошептала: “Заплачь по мне, мой друг, заплачь”. Это была строка из его стихотворения, написанного много лет назад. Прошептала, закрыла глаза и забилась в конвульсиях.

     Скорая прибыла быстро, но врач только развела руками и вызвала в свою очередь неотложку из психоневрологического диспансера. Прибывший с неотложкой психиатр влил Наденьке в вену чего-то и категорически заявил: “Забираем”. Наденьку уложили на носилки, привязали к ним и унесли. С улицы донеслось урчание мотора и стихло всё в ночи. 

     Боль, терзавшая его душу последнее время, стала невыносимой. Он, описавший много раз смерть в своих произведениях, был не готов принять муки любимого человека. И разве можно быть к этому готовым? Неприкаянно, как привидение, он метался по квартире и без конца шепотом повторял произнесенную ею когда-то строку: “Спой мне, иволга, песню пустынную, песню жизни моей”. Шептал, будто разговаривал с ней. Вдруг представил ее, свою Наденьку, в психиатрической клинике. Спазмом от нахлынувших рыданий ему перехватило горло, и он бросился за ней в ночь.

     Как добывал такси и добирался, Илья не помнил. До утра пришлось просидеть под воротами клиники. И только утром его принял лечащий врач. Спокойный вначале разговор перерос в напряженный диалог с упреками со стороны врача. Потом Илья был в кабинете главврача, писал массу каких-то бумаг, заявлений, обязательств и расписок пока, наконец, к нему не вывели Наденьку. Увидев его, она бросилась к нему, прижалась к груди и разрыдалась.

- Никогда я тебя не оставлю, никогда! Что бы ни случилось. Слышишь? - говорил он ей, обнимая и прижимая к себе.    

     Главврач напоследок их напутствовал: “Главное - отвлекающая терапия и прогулки на свежем воздухе, не менее трех-четырех часов в день. Хорошо, если в доме будет звучать музыка. Лучше классическая, спокойная, дающая ощущение гармонии, чувства единения с природой. Ну и про пилюли не забывайте, пока врач не отменит”.   

  -“-

     Илья и не забывал о предписании врача. Он окружил Наденьку заботой, отставляя в сторону, если требовалось, свои творческие дела. Он заметил, что музыка Вивальди, Моцарта, Шопена оказывает чрезвычайно благотворное влияние на душевное состояние Наденьки, и в доме целыми днями приглушенно звучали их произведения, за исключением некоторых, особо напряженных или мрачных. Прогулки совершали они практически в любую погоду, и неожиданно обнаружили для себя, что у природы, действительно, нет плохой погоды. В каждом ее состоянии душа легко находила что-то особенное для себя, дающее ощущение единства и гармонии с миром. И только таблеток Наденька избегала, несмотря на просьбы Ильи, а затем и вовсе отказалась от них. Их действие оказывалось губительным для ее души, отбирая у нее глубину и полноту чувств, оставляя одни рефлексы. Это понял, в конце концов, и Илья, и ужаснулся осознанному. Действительно, мой читатель, как часто за ярлыком “душевнобольной” мы отказываем человеку в праве на духовное существование и теряем к нему чувство сострадания. Мы сочувствуем больным телом, их телесным страданиям. Но кто может оценить страдания и боль души психически больного? Об этом догадываются врачи, но профессия делает их мало чувствительными к боли пациента. 

      Всё свое время Илья и Наденька проводили вместе, не расставаясь надолго, будто предчувствуя близкую разлуку. Они даже во сне лежали, обняв друг друга. Днем среди текущих дел они периодически  дотрагивались нежно друг к другу. Особенно тянулась к Илье Наденька, будто чувствовала, что он и есть та последняя нить, что связывает ее с жизнью. Когда он работал над рукописями, она сидела рядышком и пыталась читать его мысли, растворяясь в нем. Илья почувствовал это и стал проговаривать некоторые места текста. Некоторые фразы Наденька заканчивала за него, удивительным образом чувствуя их содержание и эмоциональную окраску.  

     Свои прогулки они наполняли теперь беседами, в основном на  простые темы, иногда обсуждали прочитанное. Частенько они касались произведений Ильи, в последнее время Наденька принимала всё большее участие в его творчестве. И он находил это естественным.

- Что-то всё больше ты стал претендовать на философские истины в своих работах, - подытожила она как-то разговор между ними.

    Илье пришлось пояснять:

- Художественное слово не может претендовать на полноту образа Истины. Оно передает доступными ему средствами лишь отдельные черты этого образа. Тем не менее, русская литература всегда шла рука об руку с философией, дополняя ее.

- Почему бы тебе не написать трактат о синтезе литературы и философии?

- Вряд ли мы здесь имеем дело с синтезом. Просто поэты и писатели очень настойчиво разгребают своими романтичными лапками навоз жизни в наивных поисках философского камня, - улыбнулся Илья.

- Илья, как можно с тобой вести серьезный разговор? Ты всё сведешь к иронии или шутке, - шутливо пробурчала Наденька.    

     Прошло некоторое время, и болезнь отступила на время, не сумев взять сходу крепость, самоотверженно защищаемую человеческой любовью и преданностью. Это была та любовь, что психологи называют Агапе, любовь бескорыстная до самоотречения.

     Наденька чуть поправилась телом, на ее щеках иногда можно было увидеть даже легкий румянец после прогулок, а в глазах появился отблеск жизни. Всё чаще Илья слышал ее смех, тихий и нежный, не такой, как прежде, веселый и заливистый, но, всё-таки, смех. И каждый раз, слыша ее смех, он чувствовал в себе тоже пробуждение к жизни. И благодарен был судьбе за эти минуты. Но как мимолетны и трепетны мгновения нашего счастья, как мимолетна наша жизнь, мой читатель.   

     Однажды наши герои гуляли по парку, вблизи того места, где Илья впервые встретил Наденьку. Ясный день конца ноября был печален в едва уловимых оттенках природы, спящей под голубым небом. Наденька тихо проронила строку из когда-то написанного Ильей стихотворения:

- Осенний день и тих, и светел, последний лист роняет клен..., - помолчав, добавила: - Грустный день, и не могу понять отчего.

- Я бы сказал, что он еще и тревожный, и тоже не могу понять отчего, - ответил он.

    Они остановились и посмотрели друг другу в глаза. И каждый увидел там любовь и нежность, и еще глубокую печаль, граничащую с тоской, будто через мгновение им предстоит расставание, которого они не в силах предотвратить.  

    В это время в стороне послышался какой-то шум, и они, будто повинуясь провидению, взялись за руки, и пошли на этот шум.  Когда они повернули на широкую аллею, их взору открылась картина невыносимая для человеческой души, настроенной на сострадание.

     Стая молодых недоумков, именуемых себя не то скинхедами, не то черт знает чем, а по сути - фашиствующая наволочь, гордая своей принадлежностью к какой-то особой крови и идеологии, издевалась над девочкой лет десяти. Они привязали ее за руки к дереву и забавлялись тем, что швыряли в нее огрызками и прочим мусором, который вывалили здесь же из урны. Девочка рыдала, в глазах ее стоял ужас. Наденька бросилась к ней и стала освобождать из плена. Илья - вслед за ней, и прикрыл обоих своим телом от летящего в них мусора. В Илью уже полетели камни. Один из них, рванный обломок бордюра, угодил ему в голову. Илья молча оседал на землю, непрерывно глядя на Наденьку прощальным взглядом. По этому взгляду она почувствовала, что произошло непоправимое.

     Он лежал распластанный на грязном асфальте, а под головой у него была небольшая лужица крови.  Оцепеневшая от горя Наденька сидела над ним, прижимая к его ране свой носовой платочек и пытаясь, таким образом, остановить кровь. Глаза его смотрели в небо, и в них не было уже никаких признаков жизни.

     Бог знает, сколько времени прошло, пока подъехали медики и милиция. Человек в штатском задавал ей какие-то вопросы, смысл которых до нее не доходил. Она же всё смотрела на мужчину в белом халате и шептала: “Сделайте ему перевязку, умоляю вас, он потерял много крови”. Когда Илью уложили на носилки и, накрыв простыней, затолкали в автомобиль, по телу Наденьки пробежала дрожь, она застонала и бросилась в кузов тоже, обращаясь к врачу хриплым, срывающимся голосом: “Вы должны перелить ему мою кровь. Вот увидите, это ему поможет”.

      Тело Ильи и Наденьку привезли к моргу. Долго оформляли документы, Наденька всё недоумевала и спрашивала, не нужны ли деньги на лекарства. Наконец носилки с Ильей забрали и унесли. К Наденьке подошла какая-то женщина и сказала, что следует уплатить деньги, и назвала сумму. Наденька машинально передала ей всё, что у нее было. Женщина странно посмотрела на нее и, помолчав, сказала: “Приходите завтра в десять. Всё будет готово”.

      Наденька не знала, куда и зачем ей идти. Весь вечер она просидела возле дверей морга, в десяти метрах от ворот кладбища. Подмораживало, и наверняка она бы замерзла, если бы не сжалился над ней кладбищенский сторож и не завел ее к себе в сторожку. Там она и просидела в углу, ожидая долгожданного утра, когда будет всё готово, как ей обещали.

     Ровно в десять к дверям морга подкатил катафалк, и вынесли тело Ильи, завернутое в пленку. Когда Наденька увидела его бледного, беспомощного, с закрытыми глазами и с инеем на бровях, то разрыдалась. Ее взял под руку один из членов похоронной бригады и посадил в фургон рядом с телом Ильи, что лежало прямо на полу. Машина тронулась.  

      Когда опускали тело и засыпали могилу, Наденька стояла рядом, но смотрела куда-то вдаль, будто находилась в прострации. После того, как удалилась похоронная бригада, она опустилась на бедный холмик и стала пытаться отогреть руками комья мерзлой земли с могилы. Руки ее окоченели совсем, но она упорно пыталась отогреть землю, использую уже и свое дыхание. Она никак не могла взять в толк, зачем у нее забрали Илью и закопали в землю. Ведь он там замерзнет. Наденька постепенно и сама остывала на морозном ветру.

 -”-  

       Спустя несколько месяцев в квартиру Ильи пришли чужие люди. Оставшуюся там мебель распродали, а произведения Ильи, всю его жизнь, вместившуюся в несколько стопок бумаги, выбросили на мусор. 

      Ветер разносил по свалке обрывки листов его произведений. Бездомная бродяжка, находящая здесь приют и пропитание, подобрала один из этих обрывков и с трудом прочитала плохо видящими глазами одну строку: “Зачем испытываешь, Боже, судьбы надорванную нить...”,  затем другую: “Заплачь по мне, мой друг, заплачь, хоть мы с тобою не знакомы...” Она еще раз прочитала последнюю строку и, будто вспомнив что-то далекое и когда-то близкое ей,  заплакала тяжело и надрывно. И ничто в ней не напоминало уже былую Наденьку. Ни рваная одежда, ни осунувшаяся фигура, ни постаревшее, вдруг, лицо, ни седые космы волос, ни тусклые без единой искорки жизни безумные глаза.

       И, если душа обретает себя на небесах, то в этот ясный день Илья, безусловно, видел оттуда, что всё так и случилось на Земле, как он когда-то описал в своих произведениях. И, возможно, души Ильи и Наденьки встретятся там, на небесах, и сольются в объятиях. И тогда никто и никогда уже не сможет их разлучить. Аминь!

 август 2007, Феодосия

На главную

© Придатко Юрий Петрович, 2009  (на все материалы сайта)