Пражские каникулы

    Надо же было случиться такому,  чтобы  Иван Христофорович  Ветер, когда-то школьный учитель географии и истории, а теперь человек без определенного места жительства, а попросту сорокалетний бродяга, на захолустной, пыльной автомагистрали близ села Диканьки нашел кошелек, набитый деньгами. Нет, мой читатель, это не была ночь перед Рождеством. Всё происходило среди бела дня в жаркий июльский полдень. Утомленный переходом, Иван Христофорович присел отдохнуть на обочину, когда рука, которой он опирался на землю, нащупала какой-то мягкий и гладкий предмет. Он повернул голову и увидел портмоне, на котором лежала его рука. Медленно, как бы раздумывая, бродяга взял его в руки и раскрыл. Тот был набит под завязку долларовыми купюрами,  пачками в банковской упаковке. Глянув по сторонам и убедившись, что здесь нет никакого подвоха, он тяжело вздохнул, не зная радоваться или огорчаться такому повороту в его судьбе. Вокруг не было ни одной живой души, и только вдалеке тарахтел трактор, вытаскивая за собой воз сена. Иван не стал отягощать себя мыслями по поводу природы найденных денег. Какая разница, в конце концов, в результате ли очередной  разборки они оказались на дороге, или их выронили  совершенно случайно. В любом случае они не принадлежали людям, испытывающим  жестокую нужду. Иван Христофорович без каких-либо угрызений совести решил оставить эти деньги себе. И действительно, не оставлять же их на дороге. Другое дело, как ими распорядиться.  Весь свой не ближний пеший путь до Полтавы он обдумывал, как ему поступить с этим подарком судьбы. Можно было пустить их по формуле "деньги - товар - деньги",  можно было провести много лет  в благополучии, не заботясь о дне насущном. Но эти  мысли совсем не грели душу Ивана Христофоровича, и он решил отдать ровно половину найденной суммы обездоленным детям, а вторую половину истратить на себя, на мечту, казалось бы, не имеющую уже никаких шансов на воплощение.  Впрочем, историю следует излагать по порядку.

 

 -"-

    Итак, на третий день после находки Иван Христофорович утром, ближе к полудню,  вошел в город Полтаву.  Его вид выдавал в нем сразу бродягу. Не бомжа с помойки, а именно бродягу. Пыльные башмаки, усталая походка, загоревшее на солнце лицо, пропахшие травами волосы и одежда. А выражение лица говорило, что этот человек уверен в своем выборе и не унижен жизнью.  С таким вот лицом он и проследовал к ближайшему обменному пункту, где, не успев промолвить и слова,  получил резкое, почти визгливое: "Тебе чего?  Отойди на расстояние ста метров, иначе вызываю милицию!" Да, мой читатель, к сожалению, в этом мире есть очень много людей, которым  недоступен ни язык души, ни язык мысли. Они не смотрят на ваше лицо, они оценивают  вас по тому барахлу, которое на вас надето. Нет, конечно, если бы эта визгливая бабёнка увидела кошелек, то она определённо бы заговорила с ним по-другому. Но Иван Христофорович  не посчитал нужным  что-либо объяснять ей и удалился. Побродив ещё некоторое время  по улицам, он обратился к одному из менял, которых было в избытке возле обменных пунктов. Тот, окинув Ивана колким взглядом, пояснил:

     - Я не буду у тебя спрашивать, где ты их взял. Обменяю по курсу на тридцать процентов ниже, чем в обменном пункте. Хочешь - меняй, нет - проваливай.

     Иван обменял  сотню. Теперь  можно было привести себя в порядок: помыться и одеть что-нибудь поновее.

     В бане он завернул деньги в несколько полиэтиленовых пакетов и так с ними и мылся, не выпуская из рук. Благо был понедельник, и народу практически не было. Помывшись, он одел всё новое, а старое бросил здесь же, в бане.  Теперь на нём были летние белые брюки, сорочка кремового  оттенка  и  сандалии на коже.  Таким образом, бродяга для обывателя мгновенно превратился в самого  заурядного гражданина. Он мог уже зайти в любой магазин или учреждение, не опасаясь быть тут же изгнанным. Выйдя из бани, он сразу отправился в парикмахерскую, где привел свои волосы и бороду в порядок, а затем - в недорогую гостиницу, где снял себе одноместный номер. Там он, первым делом, лег отдохнуть и проспал богатырским сном до следующего утра. Что ни говори, а путешествие на своих двоих, с ночевками под открытым небом, пусть и теплым летом,  измотало бы человека и с более крепким  здоровьем.

 

-"-

        На следующий  день,  приняв  душ и позавтракав в гостинице,  Иван Христофорович приступил к исполнению задуманного. Вначале он отправился в фирменный магазин, где приоделся, как пижон. Ну, посудите сами. Он приобрел великолепную летнюю белую пару, шитую из первоклассного материала и на атласной подкладке.  Брюки и смокинг лежали на нем, будто были выполнены на заказ у Кордена. Тончайшая сорочка приятно ласкала его огрубевшее тело. Ансамбль завершали: галстук, шитый серебром, мягкая белая шляпа с голубоватым оттенком и просто сногсшибательные туфли на коже из мягчайшего хрома. И всё это было исключительно английского производства. Когда он, облаченный во всё это, вышел из примерочной и предстал перед обслугой магазина, девушки так и ахнули. Перед ними стоял смуглый красавец из их снов.  Слегка  посеребренные виски и аккуратная бородка, а также трость из красного дерева, которой он обзавелся здесь же, придавали его облику исключительно загадочный вид. В его облике ничто не напоминало им наш грубый, суетный и примитивный век. Этот мужчина был весь из неопределенного времени, времени надежд и ожиданий.

     Не раздумывая, Иван Христофорович тут же приобрел себе ещё и самый дорогой и единственный в магазине черный фрак с брюками, черную шляпу, темно-серый  длинный плащ и зонт-автомат.  Всё это он сложил в приобретённый здесь же саквояж  из натуральной кожи и выложил за всё наличными более двух тысяч долларов. Изящно размахивая тростью, он легкой походкой удалился из магазина. Плешивый еврей лет пятидесяти, видимо хозяин магазина, услужливо открыл перед ним дверь и проводил словами: "Всегда рады вас видеть".

     Выйдя из магазина, Иван Христофорович сел в такси и отправился в собес, а затем в банк, где перевёл для детей-инвалидов задуманную сумму. Потом он отправился в туристическое агентство. Как бы это ни казалось странным, но бродяга Ветер был обладателем загранпаспорта, которым он обзавелся ещё три года назад, когда жена вынуждала его бросить школу и заняться поездками в Турцию за барахлом. Мешочником он так и не стал, а жена, в конце концов, ушла от него к какому-то организатору очередной финансовой пирамиды. При этом она не постеснялась забрать и квартиру, и нажитые вещи. Детей у них не было, и это всё упрощало. Иван Христофорович не стал судиться, а подался в бродяги. За эти три года он насмотрелся разного. О многом, как и о прошлой семейной жизни, вспоминать не хотелось.

     Итак, в белой летней паре с тростью в руках, приказав такси ждать, он проследовал к зданию агентства.  Перед самым входом Иван почувствовал легкий толчок от чего-то упавшего на поля его шляпы. Сняв ее, он увидел, что местные вороны не остались к нему равнодушны. Вначале он чертыхнулся, вспомнив цену шляпы, но затем рассмеялся, весело и открыто. Здесь ему сразу предложили замечательные морские круизы и курорты. Но Иван Христофорович пришел сюда за другим.

     Через неделю он уже держал в руках паспорт с визой в Чехию, билеты на авиарейс Киев-Прага и бронь на номер в гостинице. Нет, конечно, мечты Ивана простирались и на Париж,  и на Флоренцию, и на многое другое. Но для начала он выбрал Прагу. Ему давно не давала покоя история Ян Гуса.  Да, да, мой читатель, Иван Христофорович очень интересовался всем, что было связано с жизнью этого пражского профессора. Дело в том, что он втайне от всех писал роман о Ян Гусе. С рукописью романа он благополучно и бродяжничал все эти годы. А сам роман уже приближался к концу.

 

-"-

     Прага встретила Ивана Христофоровича промытым после очередного дождя воздухом. Наш герой остановился в гостинице, которая располагалась в самом центре Праги. Окна его номера выходили на Вацлавскую площадь. Иван вышел на балкон, над Прагой уже опускалась ночь, огни иллюминаций отражались на мокрых тротуарах. Площадь имела продолговатую форму, и у основания её на постаменте стоял бронзовый всадник. Всё, что видел Иван  в поздних сумерках, приобретало загадочный и романтичный облик. Он вернулся в номер, открыл бар, налил себе пятьдесят грамм коньяка и выпил за долгожданную встречу с Прагой. Затем принял душ и улегся на широченную кровать размышлять о завтрашнем своем дне в Праге. Завтра он непременно отправится в старый город. Незаметно для себя Иван Христофорович уснул. Ему снилось, что он бродит улицами таинственного города в поисках живого Гуса, чтобы предотвратить его поездку на Констанцский собор.

      Утром он проснулся отдохнувшим и бодрым. Уже в десять утра он вышел из такси на Малостранской площади и оказался перед Карловым университетом. Иван долго бродил по площади, представляя себе, как из здания выходит Ян Гус, облачённый в мантию и окружённый учениками. Студенты наперебой и хором задают самые разные вопросы. Профессор останавливается, внимательно слушает, затем пытается ответить всем сразу. Он говорит о необходимости коренной реформы церкви, он насмешлив в отношении  духовников, покупающих свой сан за деньги, он негодует, когда ведёт речь о продаже индульгенций. Сколько бы ещё грезил Иван Христофорович пражскими событиями начала пятнадцатого века неизвестно, но ему помешал худенький молодой человек в плохонькой одежде. Он настойчиво предлагал Ивану купить открытки с видами  Праги и обращался к нему на чистом русском языке.

     - Учишься в университете? - спросил у него Иван.

     - Да нет, - замялся тот. - Ищу новой жизни.

     - И что, находишь?

Молодой человек  неопределенно пожал плечами.  Иван взял у него наугад десяток открыток и расплатился мелочью.  Затем он, не спеша, пошёл в гору по улочке Нерудова, поминутно останавливаясь и рассматривая заинтересовавшие его здания. Через некоторое время перед ним открылся Чешски Град. Пораженный зрелищем, Иван устремился к нему, не замечая уже ничего вокруг. Но задержался на смотровой площадке, любуясь открывшейся вдруг панорамой Праги. Всё, что он видел сейчас перед собой, походило больше на цветные сказочные сны, чем на реальность. Насладившись видом Праги, он  отправился открывать для себя Пражский Кремль. К концу дня Иван устал и пожалел, что таскает с собой эту дурацкую, как ему сейчас казалось, трость. И он бросил её где-то возле собора святого Вита.

     Возвратившись в гостиницу, Иван с блаженством стянул с ног туфли и лег на  кровать.  Всё-таки обувь бродяги была не то,  чтобы удобнее, но как-то ближе его ногам. Отдохнув и приняв душ, он спустился было в ресторан, но по дороге остановился у киоска с жареными колбасками, не удержался и взял две порции. Проходящие мимо люди с удивлением смотрели на мужчину в парадном фраке, уписывающим бутерброд по-чешски и запивающим его пивом прямо из бутылки. Слишком уж демократично всё это выглядело.

     Вернувшись в номер, Иван сел за стол и попытался записать  свои впечатления. Как-то незаметно он перешел к роману и к двум часам ночи с удивлением для себя обнаружил, что последняя глава дописана. Та глава, которая не давалась ему более полугода, здесь была завершена на едином дыхании за несколько часов.  Он поставил последнюю точку и тут же принялся, не откладывая,  перечитывать весь роман,  как бы законченный. И чем дальше он продвигался по тексту, тем больше расстраивался. Ему теперь были очевидны недостатки. Он сразу определял те "лоскуты", которые писал за планом. Иван давно заметил, что, когда есть вдохновение, текст не подчиняется заранее определённому плану. Герои начинают действовать,  как бы сами по себе, а он,  наблюдая за ними, торопится всё записать и не упустить важного. Закончив читку  рукописи, он стал рвать из неё несколько кусков, затаптывая  их ногами  и приговаривая: "Не умеешь - не берись!...  Писака,  графоман несчастный!"  На слове "несчастный" он остановился и устало опустился на стул. Взял последнюю главу романа, написанную сегодня, перечитал её еще раз и заплакал скупо, по-мужски, над трагическим концом Гуса и над непутевой своей жизнью.

     Забывшись с рассветом тяжелым сном, он поднялся только к обеду, разбитый и удрученный. Но после обеда в гостиничном ресторане он несколько приободрился и принялся выправлять свой роман. Некоторые куски он безо всякой потери для достоинства книги просто выбросил. Над другими бился опять до ночи. "Нет, так не пойдет. Ты что же, брат, за два дня решил закончить роман. Так не бывает", - вдруг обратился он сам к себе и отложил работу.

        После этого он попытался снять напряжение и заснуть,  но  сон не шел. Тогда он отправился прогуляться по ночной Праге.

 

-"-

       Иван Христофорович вышел из гостиницы,  дошел до конца Вацлавской площади и повернул налево.  Минут через десять,  миновав национальный театр, он вышел на набережную Влтавы. Взору Ивана открылся вид на Карлов мост, и он пошёл по набережной в его направлении. Миновав какие-то лавки с портиками,  он вышел к сторожевой башне моста. На мосту, как и на улицах, было пусто.  Издалека, с другого берега Влтавы, доносилась музыка, играли концерт Вивальди под названием "Ночь". Это была любимая музыка Ивана, он узнал её сразу и безошибочно. Родным и близким повеяло с того берега Влтавы, и Иван почувствовал, как напряжение, мучившее его последние сутки, стало уступать место в душе покою и гармонии. Теперь молчаливые  обитатели Карлова моста не выглядели уже так мрачно в отблесках ночных фонарей. У заинтересовавших его статуй он пытался разглядеть надписи, но при таком освещении ему это не удавалось.  Так он прошел метров тридцать,  когда увидел впереди одинокую женскую фигурку у мольберта. Иван подошел ближе.  Под светом переносного фонаря женщина рисовала ночную Прагу.  На ней было светлое платьице, а на плечах наброшена курточка. Тёмные пышные волосы были собраны сзади в жгут и распадались веером на спине. Она стояла к Ивану в пол-оборота, и тот видел только её профиль: тонкий и нежный. Остановившись рядом, он поздоровался: "Добру ноц".

     - Колик е годин? - спросила у него женщина, не поворачивая головы.

     - Брзы будоу трши годины, - ответил Иван, с трудом подбирая слова.

     - Декую. Е час дому, - и она стала собирать свой нехитрый скарб художника.

     Глянув на Ивана, на его фрак и расстёгнутый ворот рубахи,  она, как бы, между прочим, спросила:

     - Панэ йстэ гэрэц небо складатэл.

     - В некотором смысле да.

     - Панэ йстэ рус? Пан есть русский?

     - И опять в какой-то степени да, - улыбнулся он, - я с Украины.

     - Украйна. Вы там тоже не любите русских?

     - Если это так, тогда мы не любим самих себя.

     - Не понимаю. Тото ироние?

     - Мы и сами мало что понимаем.  Ну а вы тоже странные. Откуда такая нелюбовь к русским? За то, что в сорок пятом освободили Прагу?

     - Нет, конечно. Но, знаете, был еще и шестьдесят восьмой. Русские  танки в Праге, это было так тяжело и обидно.

     - Танки. Ну, попортили немного асфальт в Праге. Стоит  ли  из-за этого сразу разводиться, - попытался пошутить Иван.

     - Вы не понимаете. Хотя Европа и предала нас Гитлеру, мы это уже ей простили. Вы же видите: мы есть Европа, а Москва далеко. Россия - это Азия. В Москве любят говорить "братья славяне", но наши братья - европейцы. А Россия - это, всё-таки, Азия. Это нетрудно увидеть.

     - Не такие мы уж и разные,  и вы можете в этом  легко  убедиться. Стоит нам только провести вместе несколько дней.

     - О, вы не знаете. Я несколько лет жила в Москве. Мы разные, - художница собрала свои вещи и повернулась лицом к Ивану.

     На него смотрели огромные глаза, в свете ночных фонарей не то зеленые, не то темно-синие. Эти глаза, еще непонятного цвета, сразу запали Ивану в душу.

     - Мы так мило беседуем, а я не знаю даже, как вас зовут. Я - Иван Христофорович. Задумал писать роман о Ян Гусе и  вот пытаюсь впитать пражскую атмосферу, хотя прошло уже почти пятьсот лет и всё здесь уже, конечно, другое, - заговорил активно Иван, опасаясь, что новая знакомая сейчас распрощается и уйдет.

     - Элен, - протянула к нему руку она и улыбнулась. -  Элен  Новотна, художник, как вы уже успели заметить.

     Иван взял руку Элен в свою. Это была маленькая нежная рука, тёплая, несмотря на ночную прохладу. Элен почувствовала руки Ивана и улыбнулась:

     - У вас руки не музыканта. С чего это я взяла, что вы - маэстро. Наверно оттого, что вы одеты, как для выступления.

   Затем она бойко скомандовала: "Ну-ка помогите мне донести это до машины". И тут же сунула ему в руки складной стул и мольберт. Холст с незаконченной работой она взяла сама.

     Пока Иван сопровождал Элен до стоянки автомобиля, та, как гид, коротко рассказывала ему обо всём, что попадалось на их пути: памятники, здания, музеи, учреждения и магазины.  Иван молча слушал и наблюдал за ней. Фигурка её казалась хрупкой, но при более  пристальном рассмотрении она была уж не такой и худенькой. На вид ей можно было дать лет тридцать - тридцать пять. Они подошли к темно-вишневой "шкоде" на стоянке у какого-то учреждения.

     - Спасибо вам за помощь, - поблагодарила она его, укладывая в машину принесенное.

     - И что же,  вы сейчас уедите, и мы с вами больше никогда не увидимся? - тихо проговорил Иван.

     - Что же здесь особенного? - ответила Элен, садясь в машину.

     - Так не должно быть. Давайте завтра, то есть уже сегодня, поужинаем вместе.  Я  буду  ждать вас в семь вечера на Вацлавской площади у памятника... не знаю кому, но он там один, такой здоровяга на лошади.

     - Не знаю, что вам и ответить. Я не могу обещать. Может быть. До свидания.

        С этими словами она закрыла дверь, и автомобиль плавно тронулся с места. Иван проводил автомобиль с Элен взглядом и отправился в отель. Светало. Начинался новый день, в котором уже не оставалось места его Ян Гусу. Отсыпаться Иван лег только после того, как заказал в ресторане, что располагался в здании гостиницы, столик на двоих. По представлениям Ивана это был хороший ресторан, большой и светлый зал в стиле барокко с великолепной мебелью и изысканной кухней.

 

  -"-

     Проснулся Иван часов в пять дня, вскочив с кровати в испуге: неужели проспал? Но времени до рандеву оставалось ещё вполне достаточно, чтобы привести себя в порядок. Он принял душ, стараясь отогнать остатки сна, побрился, выпил чай с лимоном и, глянув на часы, принялся одеваться. Одевался он медленно, не столько придавая значение этому процессу,  сколько обдумывая всё, о чём собирался говорить с Элен. Закончив одеваться, он глянул на себя в зеркало и скептически улыбнулся: "И куда тебя несет, старого хрыча?".

     Но разрешите, мой дорогой читатель, не согласиться с этим замечанием нашего героя. Пришло время подробнее описать  его внешность. Перед нами стоял мужчина, можно сказать, в расцвете сил. Ему, как мы уже говорили, было сорок лет. Он имел широкие плечи, и всё его тело было широким, выдавая крестьянские истоки. Его можно было бы назвать коренастым, если бы не рост несколько выше среднего. Тем не менее, он не выглядел этаким медведем. Легкие, в чем-то даже изящные движения скрадывали недостатки фигуры. Широкое лицо с чуть крупноватым носом и большим лбом обрамляли волнистые темно-каштановые волосы, седеющие на висках, и небольшая борода, тоже с сединой. Сегодня на нем был светлый костюм, и загар его лица проступал контрастнее. Его карие проницательные глаза были мягкими, можно сказать лиричными. Весь облик выдавал в нем мужчину зрелого и, может быть, даже мудрого, и вполне интеллигентного. Нет, он не был героем, каких играл в кино Жан Марэ. Но это был крепкий, настоящий мужчина, а не какой-то гомик, посещающий  с восторгом спектакли Виктюка. Конечно, он был не лишен и первых признаков подступающей старости, которые проявляются и в проблемах пищеварения, и в мучающей по ночам подагре, и в периодических приступах гипертонии. Но кто же будет об этом вспоминать, а тем более писать, когда на горизонте появилась такая женщина. И поэтому тише, мой читатель, тише, чтобы не услышала Элен и не узнала того, что положено узнавать уже много позже.

     К месту встречи он вышел минут за пятнадцать до назначенного времени и прохаживался по центральной части площади у памятника святому Вацлаву, привлекая к себе внимание многочисленных туристов. Иван оглядывался по сторонам, всматривался в прохожих, опасаясь пропустить Элен, а сам думал: "Ну не старый ли дурак?  Ну с чего я решил, что она придет".

     Элен появилась на площади незаметно для него. Она вышла по улице, идущей от оперного театра, где оставила на стоянке свой автомобиль. Когда Иван в очередной раз развернулся, то увидел её метрах в десяти, приближающуюся к нему с улыбкой.

     Теперь, когда он увидел её в свете дня, у него в груди что-то перевернулось, сжалось в комок,  да и осталось так в сжатом состоянии, мешая свободному дыханию. На ней был светло-серый костюмчик, который подчеркивал все прелести её фигурки, маленькие в тон костюма туфельки и голубая блузка, украшенная вышивкой. Сказать, что она была красива, значит не сказать ничего об этой женщине. На её белом, немного широковатом лице с прямым носиком и пухлыми губами, под бровями вразлет сияли огромные, вытянутые к сторонам и чуть вверх, глаза бирюзового цвета.  Да,  мой читатель, не голубые, а именно цвета поверхности моря в солнечный день. В них была и небесная даль, и бездна морская. Они были, как две кометы, летящие навстречу. Её волнистые волосы цвета ночного неба с редкими, чуть заметными блестками, мягко ниспадали на плечи.

     Иван Христофорович и не представлял себе, что человеческие глаза могут быть такими. Но они сияли перед ним своим внутренним светом и улыбались, как бы говоря: "Ну что, мой друг, ты очарован?"

     В следующее мгновение она подошла к нему  и  заговорила  голосом, напоминающим звуки флейты:

     - Я вас, мой друг, сразу и не узнала.  Вы в этом костюме -  прямо красавец-мужчина.

     Иван стоял, как зачарованный. Он смотрел на неё широко открытыми глазами и не мог выдавить из себя ни слова. Он соглашался с тем, что вчера в полумраке не мог разглядеть в полной мере её лицо. Но как он мог не услышать всей прелести её голоса?  Этого он понять не мог. "Боже, если бы я вчера увидел её во всем блеске, то никогда бы не решился пригласить на ужин", -  думал он.

     Видя его замешательство, она мягко взяла Ивана под руку и шутливо сказала: "Ну, ведите же в свой ресторан. Вы же приглашали на ужин. Не так ли?"  И, не дождавшись ответа, развернула его и повела вниз по Вацлавской площади.

     Наконец, Иван справился с волнением и заговорил, стараясь казаться спокойным:

     - Скажите, Элен, ваши предки случайно не из созвездия Орион или Девы?

     - А что вас побудило к таким мыслям?

     - Ваши глаза, - выпалил Иван и почему-то покраснел.

Элен приостановилась, внимательно посмотрела ему в глаза и спросила:

     - Вам нравятся мои глаза?

     - Не знаю, подходит ли здесь слово "нравятся". Правильнее  будет сказать, что они завладели всем моим существом.

     - Похоже, вы поэт и легко очаровываетесь, - тихо проронила Элен.

      Они молча двинулись дальше.

     Когда они вошли в зал ресторана, Элен молча окинула взглядом всю роскошь убранства и спросила:

     - Не слишком ли для начала? Здесь всё очень дорого. Вы миллионер? Ваши книги расходятся огромными тиражами?

     - У меня пока ещё не издано ни одной книги. И у меня нет миллионов.

     - Тогда нас сегодня побьют, когда придет время расплачиваться, - засмеялась она.

     В этот момент к ним подошел распорядитель зала и обратился:

     - Добры вэчэр, панэ Иван. Добры вэчэр, пани. Ваш столэк, - и жестом показал в направлении свободного стола.

     Когда они уселись, и Иван взял в руки меню, Элен сказала:

     - А вас знают здесь.

     - Просто я живу в гостинице над рестораном. Ужинал здесь  пару раз, заказывал столик для нас, вот и всё.

     В этот момент опять подошел распорядитель и поставил на стол рядом с Элен розы:

     - Тото заказка про пани.

     - Пану Ивану видно некуда девать деньги, - сказала Элен и улыбнулась. Было видно, что цветы Элен понравились. Да и как они могли не понравиться. Это были исключительные цветы, выращенные коллекционерами.

     Распорядитель представил им официанта и сообщил, что тот говорит по-русски. С этим он удалился.

     - Ну-с, с чего начнем?  Рыба, птица, мясо, - спросил осмелевший Иван.

     - Дичь хочу. Во мне проснулись первобытные инстинкты, - загадочно прошептала Элен.

     Иван пообщался с официантом и несколько раз ткнул пальцем в меню. Тот записал заказ и удалился. Через некоторое время подали закуски: балык с лимоном, икру, ветчину и прочее. Официант вопросительно посмотрел на Ивана.

     - Давайте начнем с "Наполеона". Какой он выдержки? - спросил Иван.

     - Двадцать пять лет, - ответил по-русски официант, откупорил бутылку и разлил по рюмкам, грамм по тридцать.

     - Элен, давайте выпьем за нашу встречу, за вашу неземную красоту и за сказочную Прагу, - решился на тост Иван.

     Когда они выпили, Элен сказала:

     - Я  мало, что понимаю в этом напитке. Честно говоря, я не очень люблю коньяки.

     Официант спросил разрешения опять наполнить рюмки. Иван ответил:

     - Забирай-ка ты, брат, этого наполеона себе. Мадам, оказывается, не любит коньяк. Неси красное, кахетинское и бургонское. Будем дегустировать. Да с дичью поторопись.

     Принесли вино. Иван жестом показал разливать. Официант, разливая по бокалам, объявил:

     - Кахетинское, урожая восемьдесят пятого года.

Элен выпила глоток, затем ещё несколько. Иван выпил бокал вина, как пьют воду.

     - Очень сильный аромат, приятный, - сказала она и  добавила: - Но очень терпкое.

     - Давай бургонское, - скомандовал Иван.

     - Урожая шестьдесят восьмого года,  - объявил официант и стал  разливать.

     - Господи, да это же вино моего года рождения, - воскликнула Элен и в глазах её промелькнули отблески печали, но только на мгновение. Вино было темно-гранатового цвета и,  когда его разливали в бокалы, казалось густым и тягучим.

     "Ей тридцать два года", - подумал Иван.

     Когда взяли наполненные бокалы, ему показалось, что глаза Элен на минуту опять стали печальными. На этот раз она залпом выпила весь бокал и улыбнулась:

     - Я буду пить с дичью это вино. Оно мне как-то ближе.

    Наконец, подали дичь. Это был заяц, нашпигованный и тушённый в белом соусе, а также жареные вальдшнепы, украшенные зеленью. Элен с готовностью принялась за трапезу.

     - Вкуснота-то, какая, - приговаривала она,  уписывая зайца за обе щеки, - интересно знать в чём они его мариновали.

     - Вначале в красном вине, затем в настое из трав, - тут же ответил официант, обслуживающий их.

     Иван подумал, что присутствие официанта рядом излишне и мешает ему.

     - Слушай, будь другом. Иди поразвлекайся с поварихами, попробуйте наполеончика. Сюда придешь через часок с десертом. А с обслуживанием мадам я справлюсь и сам. Идет?

     - Как вам будет угодно, мне приятно услужить вам, - ответил официант и удалился.

     Элен смеялась, от выпитого вина она разогрелась, но щёки её оставались по-прежнему бледны, и только глаза стали ещё больше искриться. "Её глаза похожи сейчас на брызги голубого шампанского" - подумал Иван, но говорить этого не стал, опасаясь, что Элен может принять его за лирического  пошляка.  

       Пока  длилось их застолье с дичью, они успели рассказать друг другу много разного о себе: и смешного, и грустного. Иван узнал, что раньше Элен была замужем за дипломатом. Несколько лет они жили в Москве, отсюда и её русский. Пять лет, как они уже разведены. Сейчас она живет одна. Мама и папа умерли один за другим три года назад. С детства она любила рисовать, так и рисует до сих пор. У неё было несколько выставок. Иногда она получает заказы, вот и сейчас она выполняет заказ для одного из пражских отелей. Поэтому Иван и нашел её на мосту ночью.  Сегодня ей тоже надо было бы поработать на натуре. Да вот торжественный ужин, она и не жалеет. Иван, конечно же, не рассказал всей правды о себе. Да и как здесь, в Праге, его новой знакомой можно понять всю его непутевую и странную жизнь?  Так думал Иван Христофорович.

      Когда подкатили десерт и стали заново сервировать стол, Элен вдруг спросила его, не даст ли он почитать ей свой роман. Иван попытался объяснить, что роман ещё в рукописи и разобраться другому в его каракулях будет нелегко. Но она настойчиво просила роман.

     - Хотите, я сам вам почитаю после ужина, -  неожиданно  для себя предложил Иван.

     Элен без каких-либо колебаний согласилась:

     - Так будет даже лучше. Мне неудобно было вас просить об этом.

     На десерт подали мускатное шампанское, очищенные ананасы, манго, несколько сортов винограда, персики, миндаль и прочую сладкую дребедень. Надо заметить, что Иван с Элен пребывали уже в том душевном состоянии, когда мало обращают внимания на присутствующих. Можно сказать, что в этом зале находились только они. И незаметно для себя, совершенно непринужденно они перешли на ты, и даже не заметили этого.

     Иван освободил хрустальную вазу от лежащего в ней винограда, свалив его в пустую тарелку, откупорил шампанское и вылил его в вазу, затем сбросил туда же порезанные кусочками ананасы.

     - Я предлагаю попробовать то, что некто Северянин называл "ананасы в шампанском". Честно говоря, я никогда этого сам не пробовал, но полагаю, что ананасы должны немного настояться в шампанском.

     После этих своих слов Иван предложил Элен плоды манго,  разрезанные на четвертушки. "Вот съедим это чудо природы и приступим к дегустации ананасов" - пояснял он. Через три минуты они уже, смеясь и брызгая шампанским,  тянули кусочки ананаса и грызли их, заглядывая друг другу в глаза.

    - Честно говоря, я разочарован, - шутливо бурчал Иван: - Не то забродившие ананасы, не то ананасное шампанское.

И они с Элен снова прыснули от смеха.

     - Эти баснописцы, - продолжал Иван, - вечно придумают какую-то дребедень, а люди всю жизнь страдают,  не имея возможности  добраться до их вымысла.

     - Напрасно ты так, очень даже оригинальный  десерт, - возражала, смеясь Элен.

     - А теперь мы будем, как белки, и погрызем орешки, -  продолжала смеяться она и, протянув руку через стол, подала ему в рот миндаль.

     Здесь Иван не удержался и поцеловал её руку. Элен ничего не сказала, но перестала смеяться и пристально посмотрела на него. Иван понял, что она не так уж пьяна, как ему представлялось. После некоторой паузы она предложила:

     - Идемте-ка лучше почитаем роман.

     Иван попросил счет, официант положил его на стол. Элен глянула через бокалы на результат в счете и заметила:

     - Ничего себе, поужинали.

     Иван улыбнулся, вытащил партмане и, отсчитывая сотнями в долларах, коротко прокомментировал:

     - Это надпитый нами коньяк, да старое бургонское.

     - Ты любитель старых элитных вин?

     - Что ты! Я даже не знаю, как правильно говорить: бургонское или бургундское. Никогда не пил в жизни очень старого вина. Хотелось попробовать, да и тебя удивить. Здесь мне сказали, что это вино будет жить ещё несколько лет, а затем начнет умирать. Так что мы его вовремя выпили, пока в нем ещё теплилась жизнь.

     Иван заметил, как слабый румянец спал с лица Элен, и лицо её стало очень бледным.

     - Тебе нездоровится, Элен?

     - Всё в порядке, спасибо, ужин просто замечательный, -  ответила она, вставая из-за стола, и добавила:

     - А розы я заберу с собой.

 

 -"-

       Элен лежала на диване, сняв туфельки и пиджачок. Иван сидел рядом в кресле под торшером и читал свой роман. Читал только те главы, которые нравились ему особенно. Остальное пересказывал в кратком  изложении, пытаясь, тем не менее, не утерять сути. Когда он дошёл до главы о любви, то сказал просто:

     - Это я буду переписывать заново. Я знаю, как теперь писать о любви.

     - Ты, всё-таки, прочти, - настаивала Элен.

     - То, что здесь написано, это обыденность. А я хочу написать о любви, которая выше влечения, выше жизни и, наконец, выше смерти. Так должно быть, Элен. Любовь - это творческий акт, более высокого творчества, может быть, и не бывает.  Я видел места, где люди живут, как звери. Я видел места, где люди живут, как скот, как рабы. Я, наконец, узнал, что на Земле люди могут жить, как птицы!

     Иван замолчал. Элен встала с дивана, подошла к нему, обняла  и прошептала:

     - Боже, неужели ты послал мне, наконец, настоящего мужчину.

     Губы их слились в поцелуе...

     Они лежали, обнявшись в постели, и Элен, поглаживая его лицо, говорила:

     - Мне кажется, что от тебя пахнет степью, будто тебя, как зайца, мариновали в травах.

     - Я не заяц, моя милая. Я - степной бродяга. Бродяга, отвергнутый эпохой, - отвечал он.

     Когда утром Иван проснулся, то, открыв глаза, увидел, что Элен стоит у стола, собирает и разглаживает опавшие лепестки роз и печально смотрит на них. Иван, пытаясь отвлечь её от грустных мыслей, вставая с постели, протрубил:

     - А не пора ли нам подкрепиться? Что-то этот маринованный  заяц оказался не таким уж и калорийным.

     Они стояли под душем обнявшись, ловя через струи воды губы друг друга.

     - Что же, так и будем теперь ходить, не разрывая объятий? - спросила она.

     - Не знаю насчет объятий, но души нам уже не разъединить, - ответил он.

     Когда они после завтрака вернулись в гостиничный номер,  Элен вдруг неожиданно попросила:

     - Расскажи мне подробнее о своих родителях, о месте, где ты родился.

     Иван рассказал, пытаясь не упускать существенного. И как  отец, сибиряк, встретил в Полтаве  маму, и как они пылко любили друг друга, и как он родился в городке Лебедин, и как затем их судьба носила по всей огромной стране, и как трагично оборвалась жизнь его родителей в один день, в один момент, когда ему не было и восемнадцати.

     - Какой язык для тебя родной? - опять спросила она.

     - Трудно ответить. Думаю я, во всяком случае, на русском.

     - Значит ты русский.

     - Но поёт-то душа по-украински.

     - Скажи, как по-украински будет запеть?

     - Заспиваты.

     - А любовь?

     - Кохання.

     - Украинский язык корнями ближе к чешскому. Заспивай про кохання, - попросила она.

     Иван в нерешительности молчал.

     - Очень прошу тебя, - настаивала она.

     - Вдруг тебе мой голос не понравится.

     - Заспивай, - уже потребовала она.

     И он запел. Его густой баритон был ближе к басу, хотя звучал негромко и нежно. Он запел "Ой ты дивчыно, з гориха зэрня". Она молчала, но, как только он закончил, она прислонилась к нему и прошептала: "Это было замечательно. Очень прошу тебя, спой еще".  Он спел "Мисяць на нэби."  Она заплакала и, обнимая его, говорила:

     - Боже,  как я люблю тебя. Так не бывает, всего три дня. Нет, это не может продолжаться долго.

     - Это будет продолжаться пока мы дышим, - отвечал Иван,  целуя её волосы.

 

 -"-

     Из гостиницы они выбрались к вечеру и отправились бродить по старому городу. Они бродили рука об руку узкими улочками среди тысяч туристов, мало замечая других людей. Элен рассказывала ему всё, что знала об этом городе. Иван молчал и только иногда в порыве нежности, вдруг, начинал обнимать и целовать её. Наконец, она устала и остановилась. "Пить хочется. Ты не дашь мне умереть от жажды?" - жалобно пропела она. Иван затащил её в первое попавшееся на их пути кафе. Они сели за свободный столик и стали поджидать официанта. Рядом работал телевизор. На экране был фильм "Муха".

     - Нет, мой милый, я здесь не могу. Меня угнетает этот экран, этот фильм. Давай поищем другое место.

     - Да, конечно. Только одну минуточку подожди, - и он бросился к стойке бара.

    Через две минуты он вернулся с двумя бутылками в руках. Когда они вышли на улицу, он спросил:

     - Что будешь пить? Есть гранатовый сок и минералка.

     - Чур, я сок, - заявила она.

     - Тогда я минералку,  - ответил он и приступил к открыванию бутылок.

     Они утолили жажду, и Иван попробовал объяснить Элен свое отношение к некоторым проблемам искусства:

     - Ты знаешь, мне кажется, что этот ..., забыл как его там, если бы не подался в кинорежиссеры и не стал бы показывать всё мясом наружу, то обязательно бы превратился в Джека Потрошителя.

     - Он и есть этот самый Потрошитель. Только убивает и потрошит души. И таких, как он, много. Они наводнили экран своими патологиями и извращениями. Но этот опаснее других - он талантлив.

     - Все-таки нельзя говорить, что это талант. Это что-то другое, как тень черного демона. Талант в области искусства и гуманизм неразрывны. А эти не любят человека. Они обожают только свои патологические пристрастия.  Для этого случая надо было бы поискать какое-то другое слово. Если бы речь шла об изысканиях в области анатомии или хирургии, тогда другое дело. Но речь ведь идет о духовном. А это уже другая субстанция.

     - Любимый, в тебе пропадает талант философа, - она  улыбнулась и прильнула к нему.

     - Ещё какой талант, - поддержал он её шутку.  - Когда я закончу роман, то непременно напишу трактат о душе и инструментах её исследования.

     Вдруг воздух огласился грязной бранью на русском языке.  Элен  вздрогнула. Иван оглянулся и увидел нескольких мужчин и женщин, стоявших на тротуаре у ресторанчика, приютившегося под вывеской "У Пушкина".

     - Идем подальше. Это мои соотечественники бродят по свету и таскают за собой всю свою грязь. Ещё и Пушкина ею обмазали, - торопился увести её он.

     - Милый, не думаю, что чехи или немцы другие. И, вообще, нет ни чехов, ни русских, ни немцев, ни каких других народов. Я слышала недавно и полностью с этим согласна, что есть люди, как звери, есть люди, как скот. А есть люди, как птицы. Мы с тобой птицы, правда?

     Иван прижал Элен к себе и стал целовать её глаза.

     - Родная моя, что-то больно уж свободно в небе, в котором мы летаем.

     - И замечательно. Тем прекрасней будет наш полет.

     Здесь она улыбнулась и предложила вернуться в отель. Когда они проходили мимо афиш, она остановилась на миг, затем сказала:

     - Завтра я приглашаю вас, мой маэстро, на концерт. Надеюсь вы получите наслаждение не меньше, чем от зайца в белом соусе.

 

 -"-

     В этот вечер играли музыку Моцарта и Шуберта. Выступал Берлинский симфонический оркестр.  Вначале исполнили "Пражскую" симфонию Моцарта, затем "Неоконченную" Шуберта. Иван был потрясен до глубины души. Ему давно не приходилось слушать настоящую музыку. Такого же исполнения он не слышал никогда. Здесь было все: и романтика, и печаль по несбывшемуся, и жгучая тоска по утраченному. Здесь была история их встречи и их любви. Он понял, что она среди множества афиш выбрала этот концерт не случайно.

     Элен увидела, как по щеке Ивана скатилась слеза. Она прильнула к нему и сквозь слезы шептала: "Не плачь, мой милый, не плачь. Да, это про нас, и это прекрасно".

      Они шли после концерта по ночным улицам Праги и вбирали в себя весь загадочный романтизм этого города. Они молчали, им не нужны были слова, они чувствовали друг друга остро и беспредельно. Это были минуты полного слияния любящих душ. Ночь они провели без сна.

      Когда с рассветом она засобиралась, он только спросил:

     - Когда?

     - В шесть, у места, где ты понял, что любишь меня.

     - Значит у Вацлава, ровно в шесть, - он посмотрел на часы: 

     - Боже, целых двенадцать часов. Это надо как-то пережить.

 

 -"-

     Шести он дождаться никак не мог и, подталкиваемый какой-то неведомой силой, спустился вниз на полчаса раньше. Он увидел её издалека и побежал.

     Обняв её, он через сбившееся от бега дыхание говорил:

     - Боже, я заставил тебя ждать. Этого простить нельзя. Ты давно здесь?

     - Да нет, - смеялась счастливо она. - Только вот пришла, боялась опоздать. Прямо не знаю, что со мной. У меня всё время такое ощущение, что мне двадцать лет.

     Обнявшись, они, как юные, отправились бродить по городу.

     - Как твой роман, продвигается?

     - Стыдно признаться, но я не могу себя заставить сейчас писать. Здесь есть, видимо, какая-то тайна. Когда душа поет, музы молчат. Парадоксально, но факт. Муза Любви на какое-то время подавила всё другое.

     - Тебе хорошо. Над тобой не весит молот заказчика. Ты свободный художник. Хочешь - пишешь, не хочешь - не пишешь. А у меня вот все сроки выходят, и штрафы уже маячат на горизонте, - смеялась Элен.

     - Штрафы ерунда, заплатим, - балагурил Иван. - Послушай,  все музы подавлены, а вот муза живота что-то проголодалась,  есть просит. Как ты насчет ужина?

     - Я не против.

     Они зашли в попавшийся им на пути ресторан. Когда Иван заказывал официанту ужин, то заметил, что Элен смотрит куда-то в сторону, за его спину. Он обернулся и увидел, что столика через два от них сидят двое бритоголовых, одетых, как в униформу, в черные брюки и белые сорочки. Они были уже на подпитии, пялили свои бычьи глаза в сторону Элен и громко  разговаривали. До Ивана доносились отдельные русские слова.

     - Неприятные молодые люди, - проронила она.

     - Может быть пересядешь на мое место, чтобы не видеть.

     - О, нет. Их взгляд в спину ещё хуже. Лучше уж так.

     - Это русская мафия? - спросила она через некоторое время.

     - Это шваль из мерседесов, - с некоторой горячностью пояснил он: - А русские или не русские, бог их знает. Во всяком случае, они из бывшего СССР.

     Тем временем подали ужин. Иван и Элен довольно быстро справились с ним и готовы уже были уходить, как один из этих бритоголовых подошел к ним и развязно пригласил Элен на танец. Она тихо отказала. Он уставился на нее пьяным взглядом и промычал:

     - Сколько?

     Иван и Элен не поняли, чего он хочет. Тогда бритоголовый, обращаясь уже к Ивану, развернул свою фразу:

     - Сколько я должен заплатить за твою бабу?

     Этого Иван уже простить не мог. Он схватил подонка за шиворот так, что затрещала по швам его рубаха, и бросил назад к его столику. Тот полетел кубарем, переворачивая на своем пути столы и стулья. Навстречу Ивану сразу бросился второй тип. Но его Иван выслушивать уже не стал, а встретил прямым ударом в левый глаз. Ударил, как мог, от плеча, перенеся в кулак вес своего тела. Удар получился такой силы, что тип, отлетев на несколько метров, упал и потерял сознание. Тем временем, первый поднялся и пошел на Ивана. В его руке был пистолет. Дело решали уже доли секунды. Иван, заслоняя  собой Элен, схватил стул и, подняв его над головой, бросился навстречу. Хлопок выстрела и грохот от разваливающегося  после удара о голову стула прозвучали одновременно. Иван почувствовал, как ему обожгло левую руку. Он оглянулся назад и увидел Элен, всю в ужасе от происходящего. Глянув ещё раз мимоходом на лежащих на полу бритоголовых, он подскочил к Элен, обнял её и увлек за собой к выходу. Вся потасовка  длилась минуты две-три, не более. Не успели даже вызвать полицию.

      На улице Иван остановил первое попавшееся такси и указал отель. Элен и Иван расположились на заднем сидении. Элен всю трясло, она плакала и гладила Ивана по лицу. Но здесь она увидела кровавое пятно на рукаве пиджака и остолбенела. Затем бросилась стаскивать с него пиджак, приговаривая:

     - Господи, да что же это такое. Ты ранен. Потерпи, любимый.

      Она разорвала свою блузку и тут же сделала перевязку.

     - Не волнуйся, это всего лишь царапина, - успокаивал он её.

     Но она остановила такси возле аптеки и через несколько минут вернулась с бинтами,  йодом, шприцами и противостолбнячной сывороткой.

     Уже в гостинице,  когда Элен обработала ему рану и ввела сыворотку против столбняка, она, как бы успокаивая себя, говорила:

     - Рана действительно неглубокая, будем надеяться, что скоро заживет.

     - Господи, ведь тебя могли убить, - вновь разрыдалась она.

     - Элен, не надо, прошу тебя. Ведь, действительно, царапина. И зачем ты мне ввела сыворотку? Я ведь привит на всю оставшуюся  жизнь, - успокаивал её Иван.

     - Ничего, не помешает. Бог знает, насколько хороши ваши прививки. Так надежнее, - бормотала сквозь слезы она.

     Иван притянул её к себе и стал целовать в заплаканные глаза. Всхлипывая, она понемногу успокаивалась. Затем затихла совсем. Через некоторое время Иван увидел, что Элен спит, прижавшись к нему. Он осторожно уложил её в постель и прикрыл пледом, а сам сел за стол и продолжил работу над романом.

     Рассвет застал его за работой. Элен, проснувшись, подошла к нему и спросила:

     - Ты всю ночь работал?

     - Да, знаешь, как-то накатило вдруг и пошло.

     - Уж не хочешь ли ты сказать, что муза Любви ослабла, и другие стали хозяйничать в твоей душе?

     - Нет, любимая. Просто после стресса меня посетило вдохновение. Видно его разбудил этот шум в ресторане.

     И он, притянув её, посадил к себе на колени и стал нежно целовать лицо.

     - Да у тебя никак жар, - вдруг всполошилась она и бросилась на поиски градусника.

      Через пять минут она уже совала ему под мышку градусник.

     - Да уверяю тебя, я чувствую себя хорошо, только немного  болит царапина.

     - Нет, и не думай отвертеться. Температуру надо померить.

Через три минуты он вытащил градусник и, посмотрев на него, сказал:

     - Ну вот, даже тридцать семь не натянуло. Всё в порядке.

     Она отобрала у него градусник, проверила показания и уточнила:

     - Ну, допустим, тридцать семь и пять на градуснике. Давай я, всё-таки, на рану наложу мазь с антибиотиком.

     И она занялась перевязкой. Иван не противоречил, ему нравилось, что она возиться с ним, ему были приятны её прикосновения.

 

 -"-

     К следующему утру температура упала до нормальной и рана стала затягиваться корочкой. Элен опять засобиралась.

     - Ты уходишь надолго? - спросил Иван.

     - Мне сегодня ночью надо поработать на натуре. У меня осталось три дня до сдачи работы. Контракт предусматривает штрафные санкции. Да и не только в этом дело. Мне не хочется терять заказы.

     - Я приду к тебе на мост. В котором часу ты начнешь работу?

     - Я  прихожу туда  часам к одиннадцати ночи, когда наплыв народа спадает и можно работать. Но ты приходи часа в три.

     - Почему?

     - Я не смогу работать, если будешь рядом. Я и так думаю только о тебе.

     Она обвила его шею руками и сказала:

     - Знаешь, я обязательно напишу твой портрет. Вот сдам эту "Ночь над Прагой" и сяду за твой портрет. Я уже сделала несколько набросков.

     - Как это? Я и не позировал.

     - Этого и не требуется. Я помню каждую клеточку твоего лица.

     В дверях она послала ему воздушный поцелуй и исчезла. Гостиничная комната сразу осиротела, и стало будто бы меньше света. Иван послонялся из угла в угол и принялся за работу, но роман не шел. А волна за волной начали набегать чувства, образы и краски, связанные с Элен. Часа через полтора перед ним уже лежал рассказ о ней. Светлый, как акварель. Это были стихи в прозе.

     Иван, конечно, не мог допустить, чтобы она ночью одна работала на мосту. Но и назойливым быть было не в его правилах. Он пришел к Карлову мосту в двенадцатом часу. Количество туристов уменьшалось на глазах, и к половине двенадцатого это были только одинокие прохожие, да влюбленные парочки. Элен была уже там, она работала на том же месте, где он её увидел впервые. Иван расположился в тени одной из статуй так, чтобы хорошо видеть Элен, но в то же время самому оставаться незаметным. Так простоял он до трех часов ночи, наблюдая за ней и охраняя её. Когда он вышел на середину моста и направился к ней, она сразу увидела его, вскочила из-за мольберта и бросилась навстречу. Он подхватил её на руки и стал кружить, как маленькую девочку. Затем, оставаясь на руках, она прижалась щекой к его щеке и говорила:

     - Еле дождалась, пока ты придешь. Мне всё время казалось, что ты рядом, я даже слышала твое дыхание.

 

 -"-

       Так было и на вторую ночь. Но третьей ночью она пошла навстречу, и её походка показалась ему неуверенной. Когда он  обнял её, она прошептала: "Ванечка, что-то мне совсем неважно", - и потеряла сознание.

    Он подхватил её на руки и растерялся. Он не знал, что делать. Бросился в одну сторону,  затем в другую,  наконец, побежал с ней на руках к правому берегу Влтавы. Он бежал по ночным улицам Праги, будучи не в состоянии чем-либо ей помочь. Она по-прежнему была без сознания. Наконец, бог послал ему медицинское учреждение. Это, по-видимому, была какая-то клиника. Кое-где здесь светились окна. Он стал ожесточённо стучать ногами в дверь. Минут через десять его услышали и отворили.

     - Номер  страховки,  документы, -  спрашивал  его дежурный  врач по-чешски.

     Иван растерянно смотрел на него и ничего не понимал. Наконец, он догадался, вытащил деньги и сунул врачу. Элен увезли на каталке.

     - Её зовут Элен Новотна, - прокричал вслед Иван.

     Через час дежурный врач вышел:

     - Вы - русский? - спросил он с акцентом.

     - Да.

     - А мадам?

     - Она чешка.

     - Её надо перевезти в другую, специализированную клинику. У неё не всё в порядке с кровью.

     Элен вынесли на носилках и погрузили в медицинский фургон, Иван сел рядом с ней. Она была уже в сознании, держала Ивана за руку и молча смотрела на него.

     - Сейчас мы тебя подлечим, и всё будет в порядке, - говорил  он ей ничего незначащие слова.

     Её привезли в специальную клинику и положили в палату. Иван не отходил от неё ни на шаг. У него на глазах его маленькую Элен мучили: брали анализы, вводили какие-то инъекции, ставили капельницу. Он отводил взгляд, стиснув зубы, но не уходил. К вечеру его вызвал лечащий врач в свой кабинет и сказал:

     - У неё лейкемия. Возможно, потребуется пересадка. Вы согласны быть донором?

     - Да, конечно, - ответил Иван тут же.

     - Доктор, есть ли надежда? Возможно это ошибка? - спросил Иван.

     - Надежда, мой друг, есть всегда. На то она и надежда. Ошибка? Вряд ли. Но мы ждем результаты ещё одного анализа, он самый главный, Будет готов завтра.

     Как только он вернулся к Элен, она сразу его спросила:

     - Что сказал врач?

     - Возможно, потребуется операция, небольшая. Но это станет известно через день-два.

     - Милый, иди, отдохни. Ты весь измучился. И я посплю. Придёшь утром. Хорошо? - настаивала она.

     Иван уступил. Тем более что решил сменить отель,  поближе к клинике. Он перебрался в маленькую гостиницу при студенческом общежитии. Номер был с удобствами в коридоре, но зато гостиницу и клинику теперь разделяли всего двести метров.

     С рассветом он уже был у её постели. Когда она открыла глаза, то первым долгом спросила:

     - Ласка моя, ты спал?

     - Да,  да, милая. Я сменил гостиницу и теперь нахожусь в двух шагах от тебя.

     Она села в кровати и стала пытаться расчёсывать свои волосы, затем начала шарить рукой по подушке. Заметив его взгляд, пояснила:

     - Спонка до власу.

     Иван помог ей поправить простынь и усадил на высоко  поднятые подушки.

     - Помнишь червэнэ вино. Оно было, как моя крэв, - вдруг неожиданно произнесла она и добавила: - Моя кровь тоже умирает.

     Пришли делать уколы. Она открыла свои исколотые вены, с несколькими  уже успевшими почернеть гематомами под кожей, и попросила:

     - Ты не должен смотреть на смрт. Подожди пока в вестибюле.

     Иван, еле сдерживая рыдания, вышел из палаты. Его Элен, его любимая Элен таяла на глазах, и он ничего не мог поделать с этим.

     После обеда к Элен пришли родственники: двоюродная сестра и тётка.

     Они посидели с часок возле неё и ушли заплаканные.

     К шести часам его пригласил лечащий врач.

     - Мы получили результаты анализа. У неё быстро протекающая форма лейкемии, очень агрессивная и в завершающей стадии. К сожалению, сделать уже ничего нельзя.

 

 -"-

     Она умирала у него на руках. Только один раз, придя в сознание, она взглядом указала ему на блокнот в синем переплёте, лежащий рядом на тумбочке. Он взял его в руки, она улыбнулась. Затем началась агония. Периодически в бреду она произносила отдельные слова: " Хладно, зима... полибит, полибит...добрже, коханный, добрже, ласка моя... щтести, щтести...нэ, нэ погржеб...спалэны..."

     После того, как она скончалась, он открыл её блокнот и нашел там увядшие лепестки роз и сложенный вчетверо лист бумаги, на котором был его портрет в карандаше.

     Кто знает о муках заживо сожженных? Это знал теперь Иван! Душа его была, как выжженное огнем поле...

 

     Поздним дождливым вечером наряд милиции обнаружил в одном  из уголков Бориспольского аэропорта скончавшегося мужчину. Одной рукой он прижимал к груди блокнот в синем переплете, а в другой  держал листок бумаги, на котором было начертано всего четыре строки:

                "Ты жива, ты всё время со мной.

                 Это я умираю от боли,

                 Что вошла в мое сердце стрелой

                 И трепещет там, словно в неволе..." 

 август - сентябрь 2001, Феодосия - Прага.

На главную

© Придатко Юрий Петрович, 2009  (на все материалы сайта)

Hosted by uCoz