РЕПРИЗА

   -"-

    Ленинар Ибрагимович Орлов-Сиракузкий, в обиходе Ленар или просто Лен, пропадал. Пропадал в прямом смысле, и спасти его могли только деньги. Деньги нужны были всюду: нечем было платить кредиторам, нечем было откупиться от назойливых любовниц, наконец, не на что было взять и пары штиблет, чтобы сменить давно износившиеся.

    Голова его вот-вот могла перегреться. Ленар изобретал операцию, которая принесла бы ему доход. Дело крайне осложнялось тем, что добыть денег надо было из воздуха. Он лихорадочно проворачивал в уме десятки хитроумных операций. Но из ничего и получалось ничего. Законы жизни, как и законы природы, обойти не удавалось. Желаемые деньги просматривались только на пути аферы. Уже отшумели ветры финансовых пирамид, выдувая из карманов доверчивых простаков последние гроши. Предприятия простаивали, государство жило в долг на кредиты, которые активно растаскивались чиновниками. Дело быстро приходило к краху, негодяи удалялись восвояси с туго набитыми кошельками. Приходили другие, и всё начиналось заново. Машина работала бесперебойно. Джин накопления, так неосторожно выпущенный на свободу, не собирался обратно в бутылку ни при каких обстоятельствах.

    Лёжа на диване, Лен задумчиво глядел в потолок, по которому бойко ползали две мухи, пока одна из них не попала в сети к пауку. От этой ничего не значащей для человечества сцены ему стало еще тоскливее. Он вскочил с дивана и стал шагать по комнате; подойдя к телевизору, машинально включил его.

    На экране была говорящая голова, на этот раз она принадлежала премьер-министру соседнего государства. Голова изрекла очередную тираду: "Мы пойти на какие-то там хотелки, как говорят, я извиняюсь, кто-то хочет больше, ну, здесь так не бывает".  Безусловно, это была попытка мыслить, по напряжению своему понятная разве что пещерному человеку, в муках рожающему первое предложение. И это само по себе было похвально, так как дальше последовало то, что можно было уже без натяжки назвать успехом разума: " Мы  продолжаем то, что мы уже много наделали". Так и хотелось крикнуть браво.

    Но наш герой не разделил почему-то оптимизма автора по поводу быстро растущих интеллектуальных возможностей членов правительства, а с некоторым даже ожесточением пробурчал, обращаясь к всевышнему: "Господи, и как такие “мудрецы” управляют страной. Чудны дела твои". Поостыв немного, добавил: "Управляют, конечно, не они... Хотя кто его знает".

    Одну голову сменила другая, которая уже принадлежала премьеру самостийной и ридной. Голова долго рассказывала то ли о проблемах экономики, то ли о проблемах футбола. В тот самый момент, когда голова рассказывала о том, что делает правительство для бесперебойного снабжения населения электроэнергией, электричество отключили. Телевизор издал вздох и благополучно погас.

   "Этим клоунам не угрожают нищета и голод", - подумал Лен уже о своем и начал перебирать в уме все мыслимые и немыслимые уголки, где могли бы быть деньги. "Начинать с бюджетных, пожалуй, бессмысленно. Хозяина пусть и нет, но пасет их немало народу в надежде прихватить", - закончил он на сегодня размышления мыслью, совсем не обещавшей денег.

  -"-

    Это было то лето, когда, спасаясь от невыносимой жары, к морю бегали купаться даже бездомные собаки. Люди облепили берег как лягушки, разве что не квакали. Но шумели, фыркали, плещась в воде, крякали, выползая на берег, долго не выдерживали и опять лезли в воду.

    Наш герой шел по берегу, держа в одной руке штиблеты, а в другой - сорочку со штанами. На голове у него была шляпа из рисовой соломки, одетая на манер "техас", его плотный торс облегали видавшие виды плавки, темные очки завершали облик, придавая ему некоторую импозантность. Пробираясь через завалы тел и отмечая про себя ту или иную молодую и крепкую женскую задницу, он, всё же, основное внимание уделял пожилым полным мужчинам. Ленар искал мэра своего курортного городка, который по некоторым агентурным данным должен был скрываться здесь в обеденный перерыв. 

     Пройдя под палящим солнцем метров триста и изрядно вспотев, он оставил одежду на берегу и полез в море. Преодолев заслон из визжащей детворы и ползающих у берега стариков, Лен ушел под воду и, вынырнув, поплыл, лавируя между телами и другими плавающими предметами. Добравшись до чистой воды, он лег на спину и блаженно закрыл глаза. Но среди плеска волн и долетавшего с берега шума его уху причудливым образом слышалось одно слово - деньги. Чертыхнувшись, Ленар поплыл обратно к берегу.

    Выбравшись на гальку, он с удивлением обнаружил отсутствие одежды. Нет, не то, чтобы он абсолютно верил в добропорядочность людей. Но он надеялся, по крайней мере, на здравый смысл соотечественников и неходовой размер своих штиблет, не говоря уже об их потрепанном виде. Как бы то ни было, но возвращаться домой в плавках и босиком в его планы не входило. Оглядевшись по сторонам, он заметил загорелую мордаху беспризорника, скрывающегося за мусорным контейнером, на котором  красовалась трафаретная надпись "Нашему городу 25 веков".  "Вот он экземпляр без здравого смысла", - улыбнулся про себя Ленар и двинулся в его сторону, как бы не замечая его. Поравнявшись с пацаном, он сделал молниеносный  прыжок и схватил пострела за руку.

 -  Отпусти, старый хрыч, - прохрипел мальчик.

На вид ему было лет десять, глаза его смотрели зло и испуганно.

 - Конечно, сэр. Но после того как вы вернете мне одежду. Я понимаю ваше стесненное материальное положение, но у меня оно не лучше. Условия следующие: возвращаете мне одежду, я даю вам возможность сегодня подработать.

 - Как это?

 - Очень просто, выполнишь поручение - получишь немного деньжат.

 - А ты не обманешь?

 - Посмотри на меня. Я похож на обманщика беспризорных детей?

 - Нет, сэр, Вы похожи на покорителя женских сердец и обманщика толстопузых мужчин, - мальчик улыбнулся и полез в мусорный контейнер. Через минуту он выпрыгнул оттуда, держа в руке грязный пластиковый пакет.

- Я надеюсь, мой фрак не пострадал, - пробормотал Ленар, брезгливо беря пакет.

     Вытряхнув из него содержимое, он покачал головой и начал отряхивать брюки и сорочку. Шляпа была изрядно помята. Выровняв, он надел её на голову сорванца и спросил: " Тебя как зовут?"

 - Джек.

 - Вот тебе аванс, Джек, - покопавшись в  кармане  брюк,  Ленар извлек оттуда мятую пятерку.

 - А что делать надо?

 - Пойдем, указания получишь на месте. Если бы я знал всё наперед, то и делать ничего не надо было бы.

 - Как вас звать?

 - Ленинар Ибрагимович.

 - Как?... Я буду звать Ибрагимыч. Можно?

 - Валяй.

И они двинулись, продолжая прерванный Ленаром путь.

  -“-

    Пройдя общественный городской пляж, подельники уткнулись в решетку  платного пляжа, который с некоторого времени облюбовала местная “элита”.

 - Вот мы, пожалуй, и у цели, Джек.

 - Ибрагимыч, здесь милиция гоняет.

 - Не дрейфь. Влезай, - и Лен подставил пацану свое колено.

Тот легко  перелез  через решетку и, оказавшись по ту сторону забора, показал Ибрагимычу язык.

 - Это ты ещё успеешь. А теперь держи, - и Лен сунул через решетку Джеку свою одежду.

 - А как же ты, Ибрагимыч.

- Жди меня здесь, - и Ленар пустился вплавь вокруг забора.

     Минут через пять он стоял рядом с Джеком и пытался вытряхнуть попавшую в ухо воду. Народу здесь было не так много, как на городском пляже. Осмотревшись по сторонам, Ибрагимыч бросил: "Жди", - и направился прямо к солярию,  оборудованному всем необходимым для отдыха хозяев города и дорогих гостей.  К своему удивлению мэра он обнаружил сразу, не доходя до солярия. Пышный мужчина с крашеными волосами и короткими усами, слегка подрумянившийся на солнце, сидел на песке рядом с очаровательной блондинкой, обладательницей великолепной фигурки. Это была его секретарша Виолетта. Гурам Абрамович Абдурашвили, а так звали мэра, держал секретаршу за руку и, заглядывая ей в глаза, что-то проникновенно объяснял. Она вяло пыталась освободиться, наконец, ей это удалось. Повернувшись в пол-оборота к шефу и глядя на  приближающегося Ленара своими великолепными, чуть выпуклыми, серыми  коровьими глазами, Виолетта капризным и слегка писклявым голосом упрекала: "Пупсик, сколько можно повторять? Мне нужен "Ягуар" бирюзового цвета, а не списанный казённый мерин. И не стыдно тебе мне такое предлагать?"

    Упрекая Гурама Абрамовича, Виолетта надеялась, всё же, его допечь. Она знала  цену  своему телу. Знала настолько досконально, что оценивала через него практически всё в жизни и пользовалась им, как золотым  эквивалентом.  Глядя, например, на Ленара, она думала: "Вот с таким красавцем дел иметь, пожалуй, не стоит. Моя цена рядом с ним существенно снизится".  Атакуемый Гурам Абрамович молчал. Было видно, что он что-то просчитывает в уме, то ли цену "Ягуара" в сравнении с ценой Виолетты, то ли скудный городской бюджет, из которого не то что "Ягуар", а и мусоровозку не выкроить. Спасаясь от солнца, Абдурашвили набросил на плечи белую сорочку, из кармана которой топорщилось портмоне. План дальнейших действий возник у Лена мгновенно. Развернувшись, он направился обратно к Джеку, который  беззаботно вылавливал крабов у береговых скалок.

 - Гардемарины, слушай мою команду, - обратился он к Джеку, ковырявшему в это время в носу: - Видишь пожилого мужчину с усами рядом с молоденькой блондинкой?

 - Гурам, что ли?

 - Да. А ты откуда знаешь?

 - А кто его здесь не знает, - деловито проговорил Джек.

 - Подойдешь морем и будешь неподалеку купаться. Как только я подам знак, быстренько выйдешь из воды и выхватишь у него из кармана рубашки портмоне. После этого беги, но не очень быстро. Когда я начну тебя догонять, брось портмоне на землю. Потом беги во всю силу к туалету, за ним есть дыра в заборе.

 - Знаю.

 - Встретимся завтра на пляже утром на твоем месте, то есть там, где ты пытался меня облапошить.

 - Идет, - буркнул Джек и направился, как ни в чем не бывало, купаться.

 - Стой, знаком к твоим действиям будет шляпа на мне, - прошипел Ибрагимыч и стянул с головы Джека шляпу.

 - Все, вперед, - и Ленар, повернувшись, легким и пружинистым шагом направился к месту предстоящей операции.

     Он остановился в шагах  пяти от парочки и, положив одежду на песок и держа в руках шляпу, занял наблюдательную позицию. Внешне он выглядел просто молодым и крепким телом, подставлявшим себя солнцу. Лицо приподнято вверх, но прикрытые черными очками глаза устремлены на Гурама. Гурам Абрамович в это время разливал в разовые стаканчики каберне. Виолетта, обнаружив нашего героя опять рядом, постоянно поглядывала на него, причем взгляд этот Ленар всё время ощущал ниже пояса. То ли  Виолетту  интересовали его давно выгоревшие и имевшие неопределенный цвет плавки,  то ли то, что торчало в них. Гурам выпил вино и  лег на спину, прикрыв лицо панамой.   Портмоне торчало из кармана на треть. Лен глянул на море и, убедившись в том, что Джек его видит, надел  шляпу на голову.

      Джек выходил из воды медленно. Попутно поднырнул дважды под купающуюся девчонку. Не обнаружив с её стороны к себе никакого  внимания, он дернул за  ногу проплывавшего рядом толстуна и, получив  в ответ крики его бабушки, направился, наконец, прямиком к Гураму. В этот момент Абдурашвили, потянувшись, спросил: "Киса, который час?"

 - Без пятнадцати, - ответила Виолетта.

Гурам Абрамович тяжело и нехотя поднялся, вытянул из пакета трусы и направился к раздевалке.

“Ситуация осложняется”, - подумал Ленар и, сняв шляпу, начал делать Джеку сигналы отбоя. Но Джек не обращал на него никакого внимания. Он проследовал за Абдурашвили к раздевалке и скрылся в ней вслед за Гурамом.

     Постояв в проеме несколько секунд, Джек заглянул в раздевалку. Гурам Абрамович стоял без плавок, пытаясь надеть трусы. Живот при этом ему изрядно мешал.

 - Мальчик, ты чего? Не видишь, что занято? - пробурчал Абдурашвили.

    В этот момент Джек и выхватил у него из кармана портмоне. Ленар видел, как Джек вышмыгнул из раздевалки и бросился бежать к туалету. За ним с наполовину натянутыми трусами выскочил Гурам Абрамович, крича: "Стой, хулиган". Проскакав таким кандибобером метров десять, мэр окончательно запутался в трусах и грохнулся на песок.

     Лен, конечно, запоздал, и ему пришлось догонять, выкладывая все свои силы. Картину погони завершали несколько бездомных собак, которые с громким лаем сопровождали Джека и Лена. Джек бросил добычу у самого забора и исчез. Ленар, тяжело дыша, поднял портмоне и пошел к семенящему навстречу Гураму Абрамовичу. Рядом с Леном подпрыгивали сбежавшиеся собаки, пытаясь обнюхать добытый трофей. Ленар без слов протянул портмоне подошедшему хозяину. Взяв его, Абдурашвили вначале пытался что-то извлечь оттуда, но потом, видимо передумав, перестал копаться в портмоне и изрёк, обращаясь к Ленару:

 - Спасибо, выручил. Теперь я твой должник.

    Гурам говорил с грузинским акцентом, несмотря на то, что родился в городе Бердичеве и на Кавказе бывал разве что по путёвке. Но фамилия, видимо, обязывала. Не успел Лен что-либо ответить Гураму Абрамовичу, как одна из крутившихся рядом собак, а именно черная лохматая дворняга, умудрилась в высоком прыжке выхватить зубами злосчастное портмоне из рук Абдурашвили. Пока онемевший Гурам с улыбкой кретина, постепенно переходящей в тигриный оскал, приходил в себя, псина юркнула под стоявший вверх килем баркас.

     Абдурашвили бросился к баркасу и рывком попытался его поднять. Ленар услышал натужное кряхтение, хруст давно нетренированных суставов и такую руладу, похожую на длинный звук тромбона, что и опальный Шарик не выдержал и выглянул из-под баркаса. Гурам Абрамович привлек к себе внимание не только барбоса, но и доброй половины пляжа. Барбос же, не найдя ничего интересного для себя, исчез опять под баркасом.

     Подошла Виолетта, затем несколько зевак, которые после ознакомления с обстановкой ссужали Гурам Абрамовича массой всяких советов. Старый тощий еврей совал Гураму кусочек вареной колбасы и непринуждённо спрашивал: "Скажите, и новый был кошелек? И сколько там было денег?" Гурам Абрамович взял колбасу и, став на колени, заглядывал в узкую щель под баркасом, махая у себя перед носом этой колбасой. Периодически, утирая пот с налившегося кровью лица, он хрипел: "На, бери, хулиган!". Но хулиган никак не реагировал на призывы Гурама. Тогда на песок опустилась Виолетта и, взяв у Гурама колбасу, начала приманивать пса: "Хорошенький, ну выходи, видишь какая колбаска. На, возьми".

     И пес выполз, но без добычи. Он обнюхал колбасу, проглотил её и преданно посмотрел на Виолетту, виляя хвостом. "Где портмоне? Быстро доставай, хулиган", - хрипел Абдурашвили, пытаясь заглянуть дворняге в глаза. Но увлеченный присутствием Виолетты Шарик не обращал никакого внимания на Гурама. Тогда Ленар взял палку, валявшуюся невдалеке, лёг на песок и, ловко поддев злополучное портмоне, вытащил его наружу. С необыкновенной быстротой, опасаясь пса, Гурам Абрамович наклонился и схватил портмоне, но тут же был наказан неблагосклонной к нему сегодня фортуной: острая, перехватывающая дыхание боль пронзила поясницу. Выпрямиться он и не пытался. Прижав к груди портмоне, опустился на коленки и жалобно глядел то на Лена, то на Виолетту.

 - Радикулит, что ли? - спросил у Виолетты Ленар.

 - Наверное. Гурамчик, у тебя обострение радикулита? -  наклонившись к Абдурашвили, щебетала Вииолетта.  В ответ тот только кивал головой и мычал.

 - Что же делать? - обращаясь уже к Лену, волновалась Виолетта: - Через два часа у него важное совещание, будут представители из центра.

"Уж больно тяжел", - подумал Лен и, обращаясь к Гураму, спокойно приказал: "Ложитесь животом на песок, быстренько".

     Ленинар перешагнул через тело одной ногой, наклонился над поясницей Гурама, ухватил обеими руками за складки жира у позвоночника и встряхнул Абдурашвили несколько раз.

 - Теперь поднимайтесь, но осторожно, и вначале повернитесь на бок, - отдал команду Лен.

    Выполняя, как ребенок, приказания Лена, Гурам Абрамович с величайшим удивлением обнаружил, что боль отступила. Он осторожно поднялся с четверенек, отряхивая от песка портмоне и засовывая высунувшиеся банкноты.  Глядя в глаза  Ленару, почти заискивающе  проговорил: "Слушай, другом будешь, заходи в гости в любое время". Лен, разумеется, пообещал обязательно зайти, завтра же, и, забрав свои немногочисленные вещи, удалился с театра действий с чувством глубокого удовлетворения.

 -"-

     На следующее утро Лен нашел Джека в условленном месте. Нельзя сказать, чтобы Джек специально ждал здесь Лена. Он занимался привычными для себя делами: гонял чаек, швырял камешки в море, собирал пустые бутылки и с интересом проверял содержимое мусорных контейнеров. Над контейнером висела на палке, как на флагштоке, привязанная за хвост крыса.

 - Хэлло, Джек, - поздоровался Лен.

 - Привет, - непринужденно ответил Джек.

 - Ты оказывается большой импровизатор, - начал разговор Лен,  имея в виду вчерашнее.

 - А..а, - неопределенно протянул Джек.

 - Держи расплату, - и Лен протянул Джеку десятку.

 - Не надо уже.

 - Как это не надо?

   Джек вытащил из кармана замусоленную бумажку, развернул и показал Ибрагимычу сотенную долларовую купюру.

 - Откуда это у тебя?

 - Одолжил у Гурама.

 - Когда же это ты успел?

 - А пока ты меня догонял.

 - Так ты украл?

 - Не..., одолжил. У него до черта таких баксов. Появятся у меня деньги тоже, я ему и отдам.

 - Но он же не досчитается.

 - Нет, подумает, что пес утащил.

 - Тебе и это известно.

 - Да, я после вылез на дерево и всё наблюдал.

   Чем больше Ленар говорил с Джеком, тем большее чувство симпатии к этому мальчику охватывало его.

 - Так говоришь, одолжил?

 - Угу.

 - И вернешь, когда разбогатеешь?

 - Ага. У меня ведь свой бизнес.

   Лен с удивлением посмотрел на "бизнесмена" и спросил:

 - И что же это за бизнес, если не секрет?

 - Не..., не секрет. Торговля собаками.

 - Ты что же собак разводишь?

   Джек с улыбкой посмотрел на Лена, как на недотепу, и тоном профессионала сообщил: "Зачем же. Ловлю здесь, в центре, их до черта возле мусорных ящиков. Потом продаю частникам на окраине".

 - И много уже продал?

   Здесь Джек немного сконфузился и отрицательно мотнул головой:

 - Не..., Я только неделю, как начал. Но я верну, точно. Я деньги взял на время.

 - Ну что же, пусть будет так. Но как ты их обменяешь?

   Джек молча смотрел на Ибрагимыча.

 - Тебе всё менять или часть?

 - Двадцать долларов. Мне надолго хватит.

 - Идем, - Ибрагимыч притянул к себе нечесаную голову Джека, слегка потрепал её, и они направились к ближайшему обменному пункту.

-"-

      Приемная городского головы напоминала будуар: зеркала, стульчики, пуфики, вазочки,  цветочки. И над всем этим царила Виолетта. Посетителей было немного, и она порхала среди них словно бабочка, демонстрируя свои прелести. Вошедшего Ленара она заметила сразу и подскочила к нему, обдавая запахами косметики.

     - Проходите. Гурам Абрамович Вас ожидает.

Это, конечно же, было сказано для ожидавших приема. Виолетта открыла двери кабинета и быстренько затащила туда Лена, закрывая их за собой изнутри.

     - Пупсик, ты посмотри, кто к нам пришел.

Гурам Абрамович поднял глаза от бумаг, изобразил на лице приятное удивление и грузно поднялся навстречу Ленару:

     - Заходи, дорогой.

     - Как спина, не беспокоит? - поинтересовался Лен.

     - Выручил, ну просто спас. Не знаю, что бы без тебя и делал. Проси, два твоих желания законны. Буду для тебя золотой рыбкой.

      - Пожалуйста, - с места в карьер взял Лен: - Хотелось бы скорейшим образом зарегистрировать Фонд помощи пострадавшим от СПИДа и получить содействие при сборе средств на предприятиях и улицах города.

     С этими словами Ленар положил на стол перед Гурамом учредительные документы. Озадаченный Гурам сел и начал медленно ворошить бумаги, обдумывая слова Ленара.

     - Почему от СПИДа?- проронил он, наконец, после длительной паузы.

     - А от чего угодно. От тропической лихорадки, от проказы, от стихийных бедствий, от пришельцев. Я готов помогать им всем. Не правда ли, этого как раз и не хватает в нашей жизни?

     Абдурашвили молчал, раздумывая о возможных результатах и последствиях своего участия в предлагаемом деле.

    - Виолетта, а приведи-ка ко мне Изю, - затребовал он.

     Виолетта не стала никуда ходить, а подошла к столу городского головы и, включив селекторную связь, громко и привычно заявила: "Срулевича к Гураму Абрамовичу, срочно!". На другом конце провода раздался треск, шум падающей мебели, после чего испуганный голос сообщил, что Исаака Лейдеровича нет на месте, но ему сейчас сообщат, так как известно, где он находится.

     - Опять, наверное, унитаз пугает. Где же ему ещё быть, - пробухтел недовольно Гурам Абрамович.

      Однако юрист  Исаак Лейдерович Срулевич занимался как раз не этим, а разбирался в это время с многочисленными  жалобщиками, делом исключительно неблагодарным, не сулящим ничего, кроме головной боли. Поэтому он безо всякого сожаления его тут же забросил и поспешил в кабинет мэра.

     - Слушаю Вас, Гурам Абрамович, - чуть слышно проговорил Срулевич и, как мышь, прошмыгнул к столу.

     - Посмотри, всё ли здесь в порядке по твоей части?  - протянул ему документы Абдурашвили.

     Срулевич деловито перелистал переданные ему бумаги и, как бы осев, сторонним голосом произнес: " А что смотреть. Всё слова, слова. А какие дела будут?"

     - Я тебя не философствовать пригласил. Закону не противоречит?

     - Нет, если не считать то, что вся наша жизнь противоречит закону. Прежде всего, потому, что действующие законы никакого отношения к нашей жизни не имеют. Так, литература, - отрешенно разъяснил Срулевич и тяжело вздохнул.

     - Ну вот, опять. Подписывать будешь?

     - Если нужна моя подпись, то, пожалуйста. Теперь пусть смотрит Пробей Голова. Это по его части.

     - Знаю, - выхватывая подписанные Срулевичем бумаги, бросил Гурам.

     Заведующий финансами Тарас Пробей Голова шел к Абдурашвили долго, очень долго. Успел выговориться и удалиться восвояси к ожидавшим его жалобщикам тяжело вздыхающий Изя Срулевич. Успел выпить две чашки крепко заваренного холодного чая Ленар. Успел, наконец, разозлиться и Гурам Абрамович. Подскочив к селектору, он заорал в него: "Пробей Голову  немедленно ко мне!". Здесь и появился ожидаемый финансист, как джин из восточной сказки. Это был крупный мужчина, плешивый и с орлиным носом. Глаза его сверкали как у джигита, но голос выдавал в нем хохла: "Гурам Абрамыч, та шо ж делать з тымы пенсиямы. Задолженность нарастает, а поступления, не глядя на лето, падають".

     - Я тебя не по пенсиям пригласил. Посмотри здесь эти бумаги. И когда ты, наконец, будешь говорить нормально, а не кривляться. Говорил бы уже по-украински, а то чёрти что, - выпалил Абдурашвили с ещё большим грузинским акцентом.

На что Тарас молча улыбнулся и начал читать бумаги. Прочитав титульный лист устава, он тут же спросил у Ленара: " Может, фонд помощи пенсионерам учредим?"

     - Нет, не одужим, - не спеша, ответил Лен, пытаясь понять, куда клонит Пробей Голова.

     - Сколько же в городе зарегистрированных спидиков? - продолжал Тарас.

     - А какая разница? Важно, что они есть. Каждая человеческая жизнь - это непреходящая ценность! Не так ли, господин Пробей Голова? - ответил на этот выпад Ленар.

    Он, конечно, знал, что официально зарегистрировано в городе всего пять человек. И это вполне устраивало Ленара. Тем более что, кроме этих пяти, были ещё анонимные. А их было больше, и это, как раз, устраивало Лена более всего. Но он не стал распространяться на эту тему, а ограничился только добавлением: "Эпидемия разрастается, господа. Мы не имеем права ждать, сложа руки".  С этой фразой Лен стал очень похож на легендарного Остапа в исполнении такого же легендарного Юрского. Но Абдурашвили и Пробей Голова на это никак не отреагировали.

      В этот момент у Тараса, видимо, созрело какое-то решение. Он перестал рыскать глазами и мирно проговорил: "Ну что же, дело благородное, можно поддержать, Гурам Абрамыч."  Через минуту, черкнув чего-то на бумаге, Абдурашвили уже передавал документы Виолетте с пояснением, как их зарегистрировать сегодня же. К вечеру Ленар забрал в кабинете у Абдурашвили оформленные регистрационные документы с пожеланиями успехов в начатом благородном деле.

     - Что касается содействия в сборе средств по предприятиям, то приходите завтра в десять утра в сессионный зал на совет директоров ассоциации промышленных предприятий, - закончил прием Абдурашвили с чувством некоторого облегчения.

  -"-

      Стоявшая днем жара,  переходила к ночи в нестерпимую духоту. Приняв уже дважды холодный душ, Ленар, тем не менее, лежал весь в поту, пытаясь заснуть. Из этого ничего не выходило, расплывающиеся от жары мозги, казалось бы, уже ни на что не способные, были атакованы мыслями, такими же тяжелыми и неповоротливыми.

     - Надо бы обзавестись кондиционером... Только за какие шиши?... Как же этот пацан живет на пляже и каково ему будет зимой? - вспомнил он Джека: - Почему одним всё, а другим такие испытания?

     Забывшегося  неглубоким  сном Ленара окружили, требуя своей доли от затеянного предприятия, Пробей Голова, Срулевич и Абдурашвили. Они хватали его липкими руками, тянули каждый в свою сторону, непрестанно выкрикивая:

"Где деньги? Где деньги?"

     Потом кошмар отступил, и из белого тумана появилась Мария, Машенька, которую он и забыл-то давным-давно. Она ласково смотрела на него, пытаясь поймать его взгляд. Но Ленар, стыдясь, постоянно  его отводил, пока она тихо не упрекнула его: "Лен, Лен, что же ты делаешь? Неужели ты бросишь Джека, как когда-то оставил меня? И зачем тебе эти дела с Абдурашвили, зачем тебе эти деньги?"

    - Ты ничего не понимаешь. Жизнь вот-вот раздавит меня, - прохрипел он со свистом. И в этот момент сильнейший грохот пробудил его ото сна.

      Небывалая жара разразилась небывалой грозой. Яркие вспышки раскалывали небо, от раскатов грома дребезжали стёкла в окнах и посуда в доме. Лен поднялся с постели и вышел на балкон. В этот момент хлынул дождь. Нарастая за  считанные минуты, он превратился в сплошную стену, которая, покачиваясь под действием ветра, издавала шум, подобный водопаду. Накинув непонятно зачем купальный халат, Ленар выскочил на улицу и, сопротивляясь потоку воды, устремившемуся с прилегающих улиц к морю, побрел вниз, подчиняясь общему движению.

      Джека на месте не оказалось. То ли он нашел более надёжное убежище, то ли отправился искать новых приключений, но место было пусто. Помыкавшись ещё  некоторое время по пляжу и набережной, вглядываясь в ночную темноту через пелену дождя, Ленар повернул обратно и поплелся к дому. Из ночного кабака выскочило под дождь несколько полуголых шлюх с пьяным вдрызг гулякой. Они визжали, падали в воду, вставали и опять падали, отчаянно при этом матерясь. Мужик хватал девок за грудь и задницу, тянул их к себе, пытаясь задрать прилипшие к бедрам юбчонки. От этого они визжали ещё больше. "Шабаш  какой-то", - подумал Ленар.

     Ливень терял силу и иссякал. За чёрной грядой туч с востока начала пробиваться блеклая полоска света. Занимался день, отодвигая  за горизонт  бессонную ночь и не суля ничего, кроме пустой суеты в обмен на право жить.

-"-

      Выпив чашку крепкого кофе, Ленар начал свой день с объявления в газету: "Киностудии срочно требуются девушки для небольших ролей в историческом фильме. Броская и сексуальная внешность обязательны. Отбор претенденток будет происходить 10 июля в 10-00 у здания городского дома культуры. Администрация". Продиктовав объявление во все городские газеты и пообещав девочкам, принимавшим объявления, пробы в первую очередь, Лен принялся за изготовление соответствующих плакатов и вывесок для задуманного мероприятия. Быстро закончив с этим немудреным делом, он отправился в шараш-контору с броским названием "Аллюр", где ему за полчаса и недорого изготовили нагрудные карточки с изображением земного шара, жирной аббревиатурой “ФППСО” и витиеватым текстом "Облегчим страдания обречённых" в количестве тридцати штук. Поглядывая на часы, он поспешил в исполком (мэрию, городскую управу и бог ещё знает, что в эти часы не устоявшихся представлений о власти). Ленар спешил в сердце коммунальной власти, где его ждала встреча с воротилами местной промышленности. Впрочем, иллюзий Лен не питал.

     Зал заседаний представлял собой  помещение с обшарпанными стенами и несколькими рядами кресел, обтянутых засаленным плюшем. В голове зала, на подиуме, размещался стол с местами президиума. Президиум пока пустовал, а в зале находилось десятка три разношерстного люда, в основном пожилого возраста и изрядно потертого, облаченного в далеко не модную одежду и издалека смахивающего на тусовку бомжей. Однако, при более близком рассмотрении было видно, что люди эти достаточно аккуратны и чистоплотны, а первое впечатление возникало из-за устаревшей одежды и придавленного выражения лица. На фоне этой серой массы в центре зала, как остров, выделялись три мордатые фигуры, постоянно прикладывающие к уху мобильные телефоны и поглядывающие вокруг,  как победители. Очевидно, это были, так называемые, "новые". Ленар выбрал место, которое давало ему необходимый обзор, и принялся более внимательно рассматривать содержимое зала. В этот момент в зал ввалился Абдурашвили со свитой и заковылял к президиуму. Заседание началось.

      Оказалось, что тема его прямо-таки судьбоносна. В то время, когда городская власть не знала где найти денег, чтобы прочистить канализационные стоки и избавить город от, ставших уже привычными, ароматов сероводорода, группа мечтателей и романтиков предлагала рассмотреть "Концепцию развития промышленно-транспортного узла и курорта на ближайшую перспективу". На эту тему было предложено заслушать доклад академика Академии Инженерных Наук Заливайко.

  - Каждый кандидатишко именует теперь себя академиком черти какой академии наук, - язвительно прошипел сидевший рядом с ним маленький мужичок, мало  чем отличавшийся от заполнившего зал контингента. Лен не стал выяснять подробности.

     Из многословного доклада, изобиловавшего многочисленными отступлениями от темы, Лен узнал, в конце концов, что для реализации предлагаемой концепции необходимо финансирование в объеме сорока миллионов американских долларов, что городской бюджет просто смешен в сравнении с необходимой суммой и что автор концепции не имеет и представления, где можно взять такие деньги. По окончании докладчик обратился к присутствующим с призывом изыскать средства на финансирование взлелеянной им концепции. Зал вяло зевал, поскрипывал креслами, сморкался и покашливал в ответ на призывы Заливайко. По предложению председательствующего началось обсуждение. Здесь Ленару пришлось выслушать горячие речи о новых чудесных транспортных средствах - экранолетах, которые будут обслуживать местный порт и обеспечат ему мировое значение, доставляя в городок тысячи иностранных туристов и экзотические грузы - бананы, которые ввиду исключительно высокой скорости доставки не будут успевать портиться. А туристы будут приезжать сюда, в город двадцати пяти веков, для того, чтобы насладиться вкусом этого редкого плода. Собственно говоря, больше их привлечь сюда было и нечем, так как от этих самых веков город сохранил разве что вековую пыль да останки развалин крепости четырнадцатого века, давно превращенных за надобностью в место общественного пользования. Потом пошли пансионаты из стекла и бетона, оборудованные, как пятизвездочные отели и возведенные на пустующих ныне берегах морского залива, затем многочисленные городки сказок и развлечений, комплексы  для купания зимой в открытом море, плавучие отели, наконец, многомачтовые парусники, отправляющиеся в плавание по пушкинским местам. И всё это должно было дать городу небывалую прибыль, сделать его известным и преуспевающим.

     - Опять Нью-Васюки, - подумал Лен: - Я здесь зря теряю время. 

Но удалиться незамеченным было сложно, и Ленар принялся разглядывать бойко снующих по спинкам кресел прусаков, смело отважившихся на это мероприятие, несмотря на светлое время суток.

      Когда дело дошло до проблем, связанных с открытием и содержанием торговых ларьков, спецпатентов и поборов, чинимых налоговой инспекцией, Абдурашвили остановил обсуждение и предложил заслушать резолюцию, текст которой Лен полностью упустил из виду, так как был озабочен судьбой таракана, попавшего в западню, устроенную из остатков липкой жвачки кем-то из прозаседавшихся. От мыслей о превратностях судьбы его пробудил шум закончившегося совещания. Члены совета разминали затекшие члены, топтались на пятачке перед президиумом, ожидая непонятно чего.

     - Господа, я повторю для тех, кто не понимает сразу. Из бюджета ничего не ждите. Предприятия, не уплатившие годовой взнос, будут исключаться из ассоциации, - заявил мэр.

Последняя фраза вызвала легкий смех в зале, и собрание начало расходиться. Ленар увидел, что Абдурашвили пробирается к нему с одним из тех, кого он, Лен, посчитал "новым". Абдурашвили подхватил под руку Лена и завел их в пустую комнату рядом с залом заседаний, где и оставил наедине безо всяких объяснений, удалившись восвояси.

     - Гурам поручил мне помочь тебе в начатом деле, - проговорил "новый" едва они уселись за стоявший посреди комнаты одинокий стол.

     - И чем же поможешь?  - слегка развязно, в тон собеседнику, ответил Лен вопросом на предложение.

     - На днях получишь перечисление, как благотворительный взнос в твой фонд от некоторой организации. Денег не трать. Что надо будет делать с ними, сообщим позже.

 "Начали брать в кольцо. Здесь уж кто кого обыграет", - подумал Лен, а вслух произнес:

     - Благотворительный взнос, так благотворительный взнос.

   "Новый" после этих слов поднялся и исчез, так и не назвав себя. Лен к Гураму идти не стал, а пошел к морю.

     - Игра пошла по крупному, знать бы только, кто в ней ещё принимает участие, -  с этой мыслью Лен оказался опять на берегу у контейнера Джека. Но место было пусто.

   Понимая, что так уже и должно быть, Ленар, двинулся, было, к выходу на набережную, но внимание его привлек тоненький, слабый голосок, еле пробивающийся сквозь гомон лежбища. Поискав глазами, Лен с трудом обнаружил его хозяйку среди груды валявшихся на берегу тел. Маленькая девочка лет пяти, с трудом ступая по пляжной гальке, пробиралась в лабиринте людских тел, держа в вытянутой ручонке палочку с нанизанными мидиями. Периодически она повторяла одну и ту же фразу:

    - Покупайте мидии, свежие копченые мидии.

Так и двигалась  среди  равнодушных,  жрущих, ржущих или дремлющих тел. Сердце болезненно сжалось в комок. Он знал: это было то, что мешало ему принимать действительность такой, как она есть. Быстро пройдя расстояние, разделяющее их, он поднял девочку на руки и заглянул ей в глаза. Там был испуг.

     - Дяденька, ты не отберешь у меня мидии, как пьяные  вчера?  - проговорила она с надеждой и печально взглянула на него.

    Что делать со всем этим Лен не знал. Он только и смог что выдавить сдавленным голосом: "Нет, конечно. Я у тебя их куплю". После чего вытащил у себя из кармана купюру, свернул её многократно и зажал в детский кулачок.

     - Теперь иди к маме.

     - Спасибо, дай бог вам здоровья, - совсем по-взрослому поблагодарила она и отправилась в обратный путь, крепко зажав кулачок.

      А Ленар, проводя девочку взглядом, вышел на набережную, где сунул купленные мидии пробегавшему мимо пацану и, обходя назойливых продавцов всякой дребедени, направился в свою берлогу. По дороге ему настойчиво пытались всунуть в руки, как бы бесплатно, какие-то фонарики, кошельки, пудреницы, помаду и ещё бог знает что.

     - И  какой умник выдумал такую форму торговли? Город негодяев и пустозвонов, - бурчал про себя Лен.  Но, вспомнив, как на прошлой неделе какой-то интеллигент, напоминавший скорее нищего, уговаривал его купить очень дорогие пищевые добавки, загрустил. Ему стало жаль всех этих людей, загнанных обстоятельствами в тупик жизни. Затем он, вдруг, представил себе, как город нищих и бомжей занят перепродажей дорогостоящей косметики, пищевых добавок и прочих вычурных товаров сытой Европы, и рассмеялся. Было отчего.

 -"-

      Утром десятого июля Ленар купил в киоске за бесценок позавчерашние газеты. Блуждая по их страницам в поисках своего объявления, он успел узнать: почем нынче говяжьи шкуры и, даже, говяжье молоко, дознался, что эксклюзивные квартиры в эксклюзивных домах ожидают исключительно

эксклюзивных покупателей, и посещали ли на прошлой неделе далекий американский штат Аризону инопланетяне, а также, сколько пятен оставил Бил на платье  практикантки Моники, и каким образом ей удалось эти пятна сохранить.

     - Прямо брызги интеллекта. И все на наши головы. Не правда ли, мадам? - поделился Лен своими впечатлениями со старушкой, торгующей в киоске.

     - Похоже, что большинство читателей оценивается прессой, как стадо дебилов, - включилась в разговор старушка: - До перестройки я работала в библиотеке, и, знаете, всё было наоборот: читатели находили в прессе следы идиотизма.

     - Бабуля, я думаю, пресса не умна и не глупа. Она всегда одна и та же: продажна.

       С этими словами Лен раскланялся и удалился, так как был вполне удовлетворен, найдя своё объявление на последней странице рядом с гороскопом на неделю и "брачными" объявлениями бисексуалов. Правда, в одой из газет вместо "девушек" стояло "дедушек", а в другой - слова "историческом фильме" почему-то изменили на "порнографическом фильме". Но это не особенно  расстроило Лена, могло быть и хуже. А небольшая путаница открывала даже некоторые возможности для импровизации.

       Несмотря на то, что Ленар пришел за час до назначенного времени, у  входа в городской дом культуры уже собралась небольшая толпа, которая топталась на месте, пытаясь организовать что-то похожее на очередь. К своему удивлению Лен обнаружил среди собравшихся не только молодых особ, но и дам бальзаковского возраста. Видно слово "девушка" оказалось более емким, чем предполагал Лен.

     - Хорошо хоть дедушки не явились, - подумал он и, отойдя к афишному щиту, стал прилаживать объявление: "Место сбора претенденток на кинопробы". После чего обратился к собравшимся:

     - Господа-товарищи! Прошу соблюдать спокойствие и подойти к месту сбора у афишного щита. Не толкайтесь, каждая будет рассмотрена, если ей не более тридцати лет.

     После чего Лен удалился в здание дома культуры, так как ему предстояло ещё кое-что организовать. Внутри, кроме запаха плесени и пота, Ленар на первых порах ничего не обнаружил. Все попадавшиеся ему на пути двери были закрыты, пока он не добрался до двери с табличкой " Директор". В кабинете сидела старушка и вязала на спицах. Все стены кабинета были увешаны афишами всяческой кинопродукции, среди которых особенно выделялась фигура Шварценеггера с лицом, смело попирающим интеллект и чувство эмпатии.

     - Вы директор дома культуры, - спросил Лен.

     - Чтой ты, чтой ты. Марья Пахомовна уволившись подай уже два месяца. Я дежурю и прибираю тут. А вам что надобно, добрый молодец?

     - Я из исполкома, от Гурам Абрамовича. Мне в десять надо провести одно мероприятие, для чего я возьму у вас до вечера стол, стул... Нет, пожалуй, мы проведем это с вами здесь, в этом кабинете. Вы мне поможете. Здесь был народный театр. Где его костюмерная или уборная для актёров?

     - Уж не знаю, уборная энто али как, но переодевались они на втором этаже, только уж давно энтого нету. Как пошли кооперативы, так там и был швейный кооператив, я в нём тоже шила, да и он уже полгода не работает, нету заказов.

     - Вас как зовут-то.  

     - Агафья Меркияновна.

     - Сколько же вам лет? Таких имен, пожалуй, уже лет шестьдесят нет в народе.

     - Твоя правда, соколик. Восемьдесят пять уже стукнуло бабке.

     - Давайте, Агафья Меркияновна, посмотрим, всё же, костюмерную, - подытожил разговор Лен и стал спускаться на второй этаж. За ним зашкандыбала Агафья.

     В помещении костюмерной царил бедлам: ломаная мебель, горы лоскутов и обрезков, рваная бумага. Рядом с собой Лен увидел полуоткрытую дверь в стенной шкаф. Заглянув в него, разглядел сложенную в стопку одежду.

     - А это что? - спросил он у Агафьи Меркияновны.

     - Энто мы для монашек шили, да настоятельнице не занравилось. Оттудова и лежит, что сохранилось. А остальное, почай, растащили.

     Захватив стопку монашеских ряс, не зная, на что они ему ещё пригодятся, Лен  отправился в кабинет директора, обдумывая и корректируя план дальнейших действий. Уложив монашеские одеяния на стул в углу кабинета и приколов на дверь принесенную с  собой  вывеску: "Выездной пункт кинопродюсерского  объединения "Кентавр",  Ленар обратился к старушке:  

     - Ну что же, Агафья Меркияновна, быть вам сегодня помощником председателя комиссии. Назначаю вас своим приказом. Внесите свою лепту в съемки многосерийного фильма "Последний любовник Клеопатры".

     - Господи, да что ж я у той Клеопатре понимаю. Неужто не можешь найти кого помоложе.

     - Надо, бабуля, надо. Дело несложное, будете пускать их по очереди ко мне по моей команде.

     - Энто дело мне знакомое, - успокоилась Агафья Меркияновна.

     Спустившись вниз к жаждущим кинославы, Ленар обратился к ним при помощи захваченного из кабинета директора мегафона:

     - Уважаемые девушки, начнём просмотр. Прошу выстроиться по росту.

      Девушки  стали  напоминать  улей,  они  слегка толкались, жужжали, перебегали с места на место, пытаясь найти свою ячейку. Минут через пять толпа уже походила на витиеватый ручеек с легкими вспышками местного кудахтанья, где пытались разрешить оставшиеся противоречия наиболее активные особы.

     - Прошу  успокоиться. Начнем предварительный просмотр, - с этими словами Лен отправился к голове построения. В самом начале стояла бабища на вид лет тридцати, на голову выше других, отчаянно размалеванная и жадно пожирающая глазами Лена.

     - Мадам, мы собирали девушек, имея в виду, прежде всего, возраст, а не что-либо другое.

     - Мне и есть только двадцать четыре года, и всё остальное такое.

     - М...да, - промычал Лен, ища быстрое решение проблемы: - Учитывая солидный вид,  назначаю вас старостою группы. Ваша задача обеспечить порядок в очереди.

     И Ленар  направился вдоль строя,  как командир,  принимая внешний вид и выправку подчиненных. Девушек было человек сорок. Дамам, явно не вписывающимся в предстоящие планы, Лен теплым и слегка официальным голосом повторял одну и ту же фразу: “Фирма весьма сожалеет, но вам лучше пробоваться в другой раз, на другую роль, где ваши способности и внешние данные смогут проявиться более ярко. Следите за объявлениями в прессе. Староста, запишите, пожалуйста, данные претендентки”.

     Среди претенденток попалось человек пять, которые были будто сняты с обложки журнала. Возле таких Лен останавливался, просил их развернуться в профиль, затем спиной, еле удерживался, чтобы не похлопать по заднице, многозначительно кивал головой и продолжал путь. Закончив таким образом осмотр, он дал команду старосте:

     - Проходить будут по очереди, как стоят в строю, в кабинет на третьем этаже, вывеску увидят.

     После чего объявил всем:

     - Отбор будет проходить в два этапа. Сегодня пробы в сценах на натуре, проверка индивидуальных актерских возможностей в типовом сценарии. Для  получения задания будете проходить по очереди. Соблюдайте порядок.

     С этими словами, неизвестно откуда взятыми и приспособленными к ситуации, Ленар удалился к своему председательствующему месту, где его ждала Агафья Меркияновна. Усевшись в кресло директора дома культуры, Лен бодро произнес:

    -Ну что же, начнем. Впускайте по одной барышне, Агафья Меркияновна.

     Помощник председателя комиссии открыла дверь, и Лен увидел, что, несмотря на строгие инструкции, выданные соискательницам, нетерпение брало верх и у дверей уже толпилось человек шесть, сумевших, видимо, прорвать заслон старосты. Две барышни застряли в дверях, пытаясь проникнуть в помещение в первую очередь. Наконец, после некоторой позиционной борьбы одна из них сумела протиснуться мимо бедра соперницы и оказалась перед строгим взором экзаменатора. Агафья ловко закрыла дверь, оставив остальных в ожидании.

     Перед Леном стояла слегка упитанная брюнетка лет тридцати пяти, среднего роста, с некоторым оттенком вульгарности в пышном букете половых признаков и с взглядом бывалой путаны. Она пристально осмотрела Ленара и стала ждать ответа. Дамы явно не было в осматриваемом им строю. Это привело его в некоторое замешательство:

     - Вы откуда, мадам? Вас не было при первоначальном просмотре.

     - Ну и что из этого? Можете меня сейчас просмотреть. Мне раздеться? - и, не дожидаясь ответа, сбросила платье, оставшись нагишом. На претендентке были только легкие туфельки на высоком каблуке и громадные клипсы в ушах. Непринуждённо глядя на оторопевшего Лена, она прошла вперёд и уселась на край стола.

     Первой пришла в себя Агафья Меркияновна. Дребезжащим голосом она разрядила обстановку:

     - Ты чаво же сябе позволяешь? Тут тябе сурьезное учреждение, а не дом тярпимости. Оденься счас же, нягодница.

     - А это что за божий одуванчик?  - спросила нагая, видимо только сейчас заметив Агафью Меркияновну и, тут же забыв о ней, опять обратилась к Ленару: - Ну что скажешь, достаточно имеется сексуальности? Удовлетворяю я твоим требованиям?

     - Вы наверно не так поняли, здесь не конкурс "мисс Шепетовка". Сегодня мы проверяем специфические актерские способности.

     - И чем же они плохи?  - поднимаясь со стола, слегка прогнувшись назад и выпятив зад и грудь, опять спросила она.

     - Нет,  не об этом сегодня речь. Нас интересует несколько другая роль. Агафья Меркияновна, подберите ей по росту из имеемого, пусть попробует себя в роли монашки.

     Облачившись, наконец, в монашеское одеяние, негодница, пытаясь понять, что от неё хотят, произнесла:

     - А, понимаю. Будут сексуальные сцены в монастыре.

     - Не совсем. На улице, в людном месте вы должны будете убедить прохожих в том, что вы самая настоящая монашка, и подвигнуть их к подаянию на благие дела, например, на восстановление храма. Лучшим доказательством вашего умения будет сбор, который вы предъявите в конце дня.

     - И какая нужна сумма, чтобы доказать свои способности?

     - Все относительно, - неопределенно пожал плечами Лен: - И не вздумайте предъявлять свои деньги. Кстати, как вас зовут?

     - Василиса Прекрасная. Какое место мне отводите?

     - Район набережной, - не задумываясь, ответил Ленар.

     - А, вообще, что-то здесь не так, - как бы обдумывая, произнесла она, затем махнула рукой: - Ладно, сыграем и в эту игру. Включай секундомер, мой бэби.

     Мощно покачивая бедрами под монашеской рясой, Василиса удалилась.

     Следующей была молоденькая блондинка Катенька с мамой. Милый и капризный ребенок, ей от силы можно было дать лет восемнадцать. Она стояла в сторонке, за неё говорила мама тоном специалиста, не терпящим возражения. Лен услышал обо всех талантах Катеньки, главным из которых был, конечно, артистический. Тут же ему сообщили, что они собираются поступать в театральное училище, а поэтому Катенька должна непременно получить роль в фильме.

     - Мадам, и вас не интересует даже, что это за роль? - спросил Ленар, желая остановить словоохотливую мамашу.

     - Я думаю, что вы не позволите себе ничего такого. Катеньке надо ещё замуж. И, знаете, у неё уже есть жених, - и дама начала было рассказывать Лену о женихе Катеньки, как та неожиданно заговорила, прервав мать на полуслове:

     - Ладно, хватит, - и, обращаясь уже к Ленару: - Трахаться я не буду, остальное всё можно.

     Мало сказать, что Лен был удивлен. Он онемел. Когда же он сумел переварить столь резкую разницу между формой и содержанием Катеньки и, наконец, пришел в себя, мамаша тихим голосом объясняла дочке, что роль предстоит в историческом фильме и не стоит применять современный язык.

     - Уважаемые мадам и мадмуазель, - заговорил пришедший в себя Лен: - Будет роль или не будет роли для Катеньки, но она, безусловно, без всего такого. Сегодня вам предстоит пройти предварительный  тур. Для этой цели вы должны будете сыграть на натуре роль активистки благотворительного фонда. Этот фонд реально существует, вот вам его реквизиты. Роль предстоит сыграть вот в этом банке.

И Лен передал мамаше заготовленные бумажки и продолжил:

     - Для исключения каких-либо недоразумений вам следует сегодня считать себя действительно активисткой этого фонда. Взносы могут осуществляться как в безналичной форме, так и наличными, которые вы по окончании дня сдадите здесь в кассу фонда.

     С этими словами Ленар подошел к Катеньке и приколол ей нагрудную карточку активиста фонда. Пока он цеплял эту карточку, Катенька умудрилась прижаться к нему бедром и, как кошечка, потереться, а в конце даже промяукать разок. Но председатель был уже невозмутим:

     - Вперед, дамы. Ваш талант будет оценен прямо пропорционально добытому благотворительному взносу.

       Времени уходило непредвиденно много, и Лен стал группировать претенденток по три-пять человек, устраивая им коллективный инструктаж и наделяя их нагрудными карточками фонда или монашеским одеянием.

       К двенадцати часам в коридоре перед кабинетом было пусто.

 - " -

     Остыв от бурного общения с претендентками, Ленар отправился собственноручно на единственное предприятие в городе, оставшееся в живых после перестроек и рыночных реформ. Хотя и предприятием его назвать было трудно. Это была нефтебаза. В городке с иронией говорили, что в живых осталось три предприятия: нефтебаза, морг и городская свалка. Уж если и они отдадут богу душу, то город на полном основании можно будет считать благополучно скончавшимся.

    Проходя по набережной, Лен обратил внимание на некоторое столпотворение у парапета напротив картинной галереи, где обычно промышляли фотографы. Протиснувшись поближе, он увидел Василису, которая стояла на тумбе, держа в одной руке большой золочёный крест, неизвестно где взятый, а в другой - плакат "Помогите восстановлению монастыря Сурб-Хач". Сама Василиса была в купальном костюме, а на голове у неё красовалась монашеская  накидка, ниспадающая на голую спину. Глубоким грудным голосом она обращалась к толпе: "Миряне, посудите, неужели вид очаровательной монашки  не стоит жалкой трешки. Кто желает сфотографироваться со мной на память, пожалуйста, всего червонец. Кто желает ещё иметь и обнаженную грудь господней невесты  - ещё червонец".  Рядом стояло множество крепких загорелых мужиков, которые с нетерпением обращались к Василисе:

     - Слезай, красавица. Будем фотографироваться.

     - А голышом, сколько будет стоить?

     - А сколько будет стоить ночь?

Не дожидаясь окончания спектакля, Лен молча удалился с места театрального действа и продолжил свой путь к нефтяному терминалу.

     Подоспел на базу Ленар к обеду, но директор был ещё на месте. Секретарша нетерпеливо поглядывала на часы и Лена в упор не замечала. Тогда он пошел на хитрость.

     - Я от Гурама Абрамовича со срочным делом,  - наклонившись к ней, произнес он конфиденциально.

     - Заходите, - сдавшись, выдавила из себя старая дева.

     Пройдя к двери, на которой красовалось "Самохватов Лев Каземирович прием по личным вопросам пятница с 16-00 до 18-00",  Ленар  бодро отворил её и приостановился: за столом сидел "новый", с которым Абдурашвили свел его на заседании ассоциации.

“Сегодня, прямо-таки, день непредвиденных ситуаций”, - подумал Ленар и пошел на Льва Каземировича, глядящего на него с некоторым удивлением.

     - С чем пожаловал, Ленинар Ибрагимович, - спросил тот.

     - Знаете, городок у нас маленький, но чтобы до такой степени! Собирался произнести пламенную речь об обреченных на смерть и гуманном характере благотворительных взносов. Но, как видите, необходимость в ней отпала.

     - Почему же отпала? Коллектив как раз собран на встречу с экстрасенсом, а затем плавно перейдем к вашей теме. Идемте.

 "Понятно теперь, отчего торопилась секретарша, куда она боялась опоздать" - подумал Ленар и вышел вслед за Львом Каземировичем.

      В зал Лен прошел вслед за Самохватовым и попал на первый ряд. Народу было человек сто, не больше. На сцене стоял мужчина лет сорока, с внешностью рязанского Емели, и проводил что-то среднее между лекцией и сеансом психотерапии с элементами саморекламы. Пока Емеля шаманил, Лен вынужден был узнать множество неведомых ему доселе вещей. Оказывается, если у вас болит голова или зуб, то следует идти к осине или березе и просить о помощи. Хорошо попросите - дерево заберет у вас боль. Но если у вас дрожат колени от слабости, то с просьбой следует обращаться уже к дубу. Ленар услышал также об абсолютном сознании (видимо дополняющем абсолютный дух Гегеля), о чрезвычайно легких облачках биоэнергии, о воздушных трубочках по которым и осуществляется этот обмен энергией с Вселенной. От обилия слов Емели у Лена разболелась голова и, действительно, захотелось  поискать осину.  Окончание сеанса народ встретил бурными аплодисментами и массой вопросов к экстрасенсу. Очевидно, большинству были близки и понятны рассуждения Емели. Ленар и не предполагал, что простому народу так хочется приобщиться к тайнам бытия. Главное побольше доходчивого шаманства. Ленар понял также, что эту линию ему придется продолжать, если он хочет быть услышанным здесь. Он встал и подошел к экстрасенсу: " Слушай, друг, а как быть с тяжелыми болезнями, например, СПИДом или раком?" И, не дожидаясь ответа, взял инициативу в свои руки, обратившись к залу с непродолжительной, но эмоциональной речью. В начале Лен отдал должное Емеле и его эффективным методам лечения, после чего перешел к проблемам тяжелобольных, давая почувствовать залу, что эта участь может настигнуть каждого и даже непременно, если вовремя не позаботиться о несчастных и не развивать экстрасенсорику применительно к такому роду больным. Для этого нужны специальные биокабинеты, оборудованные на природе, где жаждущих будут с одной стороны окружать березы и осины, а с другой - вековые дубы.  И обо всём этом, конечно, заботится Фонд помощи пострадавшим, который их покорный слуга и представляет. Для реализации этих замыслов не плохо было бы иметь и некоторые финансы. Но обращаться к властям сегодня бессмысленно: государство уже давно является банкротом. Поэтому Ленар здесь и надеется на взаимопонимание. Желающие могут вступать в ряды активистов фонда, которым гарантируется бесплатное лечение в биокабинетах.  Благотворительные взносы могут подаваться как в безналичной форме, так и наличными. Лен не успел закончить, как в дело вступил Самохватов. Он выразил благодарность Емеле и Ленару и тут же предложил одобрить решением трудового коллектива базы усилия фонда, направленные на оказание помощи обреченным. Энтузиазм коллектива к концу мероприятия поубавился, но было поздно: карась уже болтался на крючке. Самохватов умудрился даже организовать по этому вопросу голосование, итоги которого он же и подвел: единогласно.

     Стоит ли объяснять, что Ленар понял, для чего это было проделано Львом Каземировичем, и с какого счета следует ждать обещанных перечислений фонду. Удивляясь простоте маневров "новых", Лен, тем не менее, отдал должное остроте реакции и находчивости “самохватовых”.

    " Непременно им потребуется как можно больше дубов и осин", - подумал он, покидая нефтебазу.

 -"-

      Утром следующего дня, наскоро проглотив какую-то  "синтетическую" дребедень, теплую, но без вкуса и запаха, продававшуюся под вывеской “Макдоналдс”, Ленар по дороге к дому культуры заскочил в дом быта за Гошей,  своим соседом по дому, где тот работал фотографом. Надо сказать, что Гоша обладал милой привычкой повторять за собеседником целые фразы, умудряясь в разговоре не проронить ни одного своего слова. Тем не менее, диалог у Гоши получался на одних интонациях. Такое качество Гоши как  нельзя  лучше подходило Лену для сегодняшнего дела. Гоша по просьбе Ленара захватил с собой  кинокамеру и фотоаппарат, с помощью которых Лен надеялся придать большую правдоподобность второму акту действа.

     Придя в дом культуры, председатель застал Агафью Меркияновну на месте. Это было главным предметом его тревоги в последние полчаса. Отлучись она куда-нибудь, и мероприятие могло сорваться.

     - Похоже, мой заместитель здесь днюет и ночует, - обратился Лен к Агафье Меркияновне: - Придется выписать вам премию, непременно будете премированы.

     - Да уж не помешало бы, голубчик. Пенсию уже три месяца задерживають. Говорять налогу нет.

     -Послушайте, Гоша, - обратился Ленар уже к фотографу:

- Сегодня у нас второй тур конкурса, будете снимать по моей команде. В ответ Гоша ограничился фразой: "Сегодня у нас второй тур конкурса?" и успокоился, разглядывая афиши, расклеенные по стенам кабинета.

     Усевшись в кресло, Лен понял, что в обстановке не хватает секретаря комиссии, который бы заодно выполнял и функции кассира. "Времени уже не осталось", - подумал он: “Посажу за секретаря первую же соискательницу".

      Первой была опять Василиса. На этот раз она не врывалась в помещение комиссии, а вошла павой, держа в руке полиэтиленовый пакет с монашеской робой. На её гордо поднятом лице красовался громадный фингал, который уже не могла скрыть никакая косметика. Она молча отдала Агафье монашеское одеяние и протянула Лену перевязанный тесьмой свёрток. Ленар догадался, что это была выручка от вчерашнего мероприятия.

     - Где же это тебя так угораздило? - спросил Лен, имея в виду синяк под глазом Василисы, - Рэкет что ли?

     - У  меня этот рэкет знаешь где?  Богомолки малахольные, привели попа, ну а я прижала его бюстом к столбу и слегка потерлась о его духовные  ценности. Попик наш и замлел, а эти полезли царапаться. Мальчики их оттеснили, так они побежали за милиционером. Пришел Гришка Колода. Нос картошкой, плешивый, глаза-щелочки, а туда же, шепчет на ушко: "Василиса,  всё замнем, побудь со мной ночь". Я резиновую дубину у него выхватила и по спине пару раз прошлась. Он взялся её вырывать, вот она концом и присветила мне под глаз.

     - Так ты в милиции побывала?

     - Зачем же. Я Гришке взятку дала, он меня и отпустил по дороге в отделение.

     - Ты его знаешь, что ли?

     - Сосед по лестничной площадке.

     - Ладно, раз ты первая заявилась, то побудь за секретаря и кассира. Вот тебе бланк ведомости. Вноси фамилию, имя, отчество, сумму и роспись. С тобой разберемся в конце.

     Василиса уселась за отведенный  для секретаря стол и без единого вопроса приступила к исполнению обязанностей. Синяк она ловко прикрыла от  посетителей легким шелковым шарфиком, повязанным чалмой и ниспадающим на подбитый глаз.

     Следующей была гренадер-староста. Она вошла в кабинет поступью слона и бойко доложила: "Конкурсантка Бегемотова с задания явилась"

     - Вольно, - неожиданно для себя скомандовал Лен: - Как, как ваша фамилия?

     - Бегемотова, - растерянно повторила староста.

     - Вы бы какой-то псевдоним себе придумали, раз уж решили в артистки податься.

     - Хорошо, - ответила уже бодрее Бегемотова и стала отсчитывать вырученную сумму.

     - Не надо этого, - сказал Лен: - Сдайте кассиру и расскажите, как вас приняли в Проминвестбанке.

     - А меня туда не пустили.

     - Так, где же вы благотворительные взносы собрали?

       Староста молчала.

     - Да на пляже она бега устроила с мужиками на плечах. А ещё давила между бедрами неразрезанные апельсины и лимоны на спор, -  ответила за неё Василиса.

     - Но это не по условиям конкурса, - удивился, было, Лен: - И на сколько же надавили?

     - На сто пятьдесят, - промямлила Бегемотова.

     - Гоша, сделайте нам снимок соискательницы для журнала " Удивительное рядом с нами"  и, пожалуй, ещё один - для книги Гиннеса. Василиса, купите лимон в киоске у клуба, - наконец-то нашелся председатель.

     - Не переживайте, госпожа Бегемотова. Конечно, на роль в фильме о Клеопатре вы мало подходите, но мы что-нибудь придумаем. Нельзя же пройти мимо таких талантов, - продолжал Лен: - Мы вас порекомендуем одному из спортивных журналов, как зачинателя нового вида спорта. Желаю вам, чтобы он как можно скорее стал олимпийским.

     Здесь подоспела Василиса со свежим лимончиком, и Бегемотова перед камерой Гоши продемонстрировала свои удивительные возможности.

     - Оставьте свой адрес секретарю, и мы вас непременно оповестим при удобном случае, - прощался с Бегемотовой Лен.

     В этот момент за дверями в коридоре поднялся сильный шум, переходящий в визг.

     - Василиса, глянь, что там затеяли барышни. Немного успокой их пыл.

     Через несколько минут, когда шум поутих, Василиса возвратилась с иронической усмешкой на лице.

     - Надеюсь, обошлось без травм, - съязвил Лен.

     - Только небольшие царапины. Две подружки не поделили какого-то финна. То ли жениха, то ли спонсора.

     Из двадцати пяти соискательниц, отправленных Ленаром вчера на задание, к финишу первого тура добрались только десять, но каких! Нет, здесь не было малеванных красавиц, годных для обложек развлекательных журналов. Это был взвод амазонок, преодолевших все мыслимые и немыслимые преграды, стоявшие у  них на пути. В конце концов, не так трудно сыграть роль активистки фонда, можно убедить слушателей и в своей искренности. Но кому вы нужны со своей искренностью, если при этом просите денег. Здесь нужны аргументы, очень веские аргументы, пробивающие  бронированные шкуры ротшильдов.

     Лен собрал оставшихся "девушек" и держал перед ними речь:

     - Замечательные наши девушки, вы хорошо справились с заданием первого тура, но к нашему глубокому сожалению ни одна из вас не может быть принята на роль в нашем фильме даже после основательного грима. Сценарий фильма требует иного типажа, отличного от вашего. Вы, конечно же, зададитесь вопросом: " Зачем вас допустили до первого тура, если Ваши внешние данные не подходили для роли?"

     - Вот именно, - проговорила Василиса.

     - Не знаю, что и ответить на этот вопрос. Я не думал, что красотки окажутся до такой степени неприспособленными, если хотите - бездарными. Все до одной. И потом, не хотелось обижать никого. Тем более что за вчерашний рабочий день вы получите, как по высшему разряду. Василиса, заполните ведомость на выплату каждой двадцати процентов от полученной выручки, - перевел разговор Лен с нежелательной  для него темы: - Любая из вас может быть сегодня же принята в штат фонда.

     Здесь Лен уже не хитрил, эти девушки были вполне уместны в задуманном им мероприятии. Но они были явно разочарованы, и в глазах у некоторых можно было заметить укор в адрес Лена, а кое-где этот укор уступал уже место скрытому негодованию. Не давая отрицательным эмоциям девушек выйти наружу, Ленар говорил не переставая, пока те получали у Василисы свои деньги. Когда последняя расписалась в ведомости, Лен сказал:

     -Я с вами не прощаюсь. Обдумайте хорошо мое предложение и приходите завтра. Ведь многие из вас не имеют постоянной работы.

Про  киносъемки он  уже не говорил ничего. Блефовать более не хотелось, тем более в сложившейся обстановке это было и небезопасно.

     - До  свидания,  мои  амазонки. Секретаря я прошу задержаться, - последняя фраза Ленара относилась к Василисе.

     - Подбей остаток, - обратился он к Василисе после того, как последняя соискательница покинула кабинет.

     - Шесть тысяч восемьсот, - ответила та без промедления.

     - Не густо. Двести выдай Агафье, сто - Гоше, пятьсот возьми себе. Теперь будет ровный счет, - давал последние указания Лен, рассовывая по карманам выручку.

     - Шеф, а ловко ты киданул этих засранок. И много ты так думаешь заработать? - проговорила как бы в пустоту Василиса.

     - Послушай, Василиса. Запомни раз и навсегда. Я тебе не приблатненный жучок из подворотни. Никого я не кидал, и кидать не собираюсь. С барышнями расплатился честно. Остальное моё дело. Ясно?

     - Ясно, - примирительно согласилась Василиса.

     - Всё, на сегодня хватит, актеры изрядно устали, театр закрывается, - уже к самому себе вслух обратился Ленар.

     - Актеры устали, театр закрывается, - повторило эхо голосом Гоши.

  -"-

     Из десяти "амазонок" восемь изъявили желание продолжить работу в фонде. Среди них была и Василиса. Девушки обеспечивали какой-то доход. Сколько и кто из них оставлял денег себе Лен не  знал,  но  заработную плату платил им исправно. Понемногу Лен начал оказывать и помощь обреченным, которые  в большинстве своем оказались порядочными поросятами. Они быстро привыкли к помощи, как к должному, и каждую задержку в оплате встречали визгом. Всё это быстро надоело Ленару. Что-то внутри подсказывало ему, что придуманный им "бизнес" должен лопнуть, как мыльный пузырь.

     Иногда, гонимый скорее скукой, чем тоской, он ходил на набережную и подолгу стоял, облокотившись на поручни, у того места, где они повстречались с Джеком. Однажды к нему подскочил какой-то пацан в ободранных штанах и спросил: " Ты Ибрагимыч?"  Лен встрепенулся.

     - Ты знаешь, где Джек?

     - Он тут бегал от одного крутого. Мы ночевали в бухте. Этот хрен нашел нас и там. Пришёл ночью и начал требовать деньги. Джек отдал ему, но там чего-то не хватало, и этот гад избил его. Джек говорил, что вернёт, но тот его не слушал.

     - Где сейчас Джек?

     - Отвезли в больницу.

-"-

     Ленар нашел Джека в горбольнице, которую на полном основании можно было уже переименовать в богадельню.  Джек лежал в коридоре второго этажа, в темном углу, на грязном матраце без простыни. Состояние его было плачевное. Лен бросился к врачу. Дежурный врач, молодой человек с лицом поросенка, спросил его: "Вы ему родственник?"

     - Нет, знакомый, а что?

     - Вот видите, мы даже его фамилии не знаем, - проговорил врач вяло, перемежаясь зевотой: - Лекарства купить некому. Так мальчик, чего доброго, и богу душу отдаст.

     - Пишите срочно, что надо, я сейчас принесу.

     - Пожалуйста, - ответил тот и взялся за ручку.

     Минуты через три он уже протягивал ему список необходимых лекарств с разъяснениями: "За плазмой обратитесь на станцию переливания крови. Это у больничных ворот". 

     Станция переливания крови имела настолько затрапезный вид, что напоминала скорее забегаловку, чем медицинское учреждение, которое должно  служить образцом стерильности,  чистоты и порядка. Во всяком случае, там, где люди пытаются наладить нормальную жизнь. Кровь брали в двух крохотных комнатках, здесь же толкались и люди, видимо доноры, весьма потертого вида. Судя по всему, заработок от сданной крови остался для них единственным доходом.

      Персонал передвигался не спеша, лениво, как бы между прочим. Заведующий учреждением, некто Дрянцов, встретил Ленара отвлеченным взглядом. Попросту Дрянцов глядел сквозь Лена, как сквозь воздух. Лен положил на стол требование на выдачу плазмы, а сам стал торопливо объяснять  срочность дела. Дрянцов не дослушал его и спросил: "Где донор?"   Лен опять начал  объяснять, что дело  неотложное  и мальчику срочно нужна плазма, а если нужен донор, то он вернётся, и этот вопрос будет решен после. Дрянцов будто не понимал Лена, тогда тот вытащил деньги и спросил: "Сколько?"  Лицо заведующего засуетилось, задергалось. Сам он стал подмигивать и кивать головой в сторону. Проделав это несколько раз, он двинулся через дверь в смежную комнату. Там, закрыв дверь от подчиненных, пробулькал: "Пятьдесят бутылка. Сколько будешь брать?"

"Давай две",  -  на всякий случай удвоил количество против указанного в требовании Лен.

     - Вали гроши, - только и потребовал Дрянцов и стал доставать из холодильника плазму.

 -"-

     Через две недели Джек уже был на ногах. В больницу к нему, кроме Лена, ходил также милиционер, желая разъяснить обстоятельства происшедшего. Но Джек молчал. Ленару же он сказал, что знает только то, что мужика зовут Рэм. За несколько дней до выписки Джек исчез из больницы, ничего  не сообщив об этом Лену. Видимо, это был ответ на направление в приют, оформленное милиционером.

     Теперь по ночам  Лен часто просыпался, оттого что голос Джека звал его: "Ибрагимыч! Ибрагимыч!"

     - Всё, кончился Ибрагимыч, - бормотал, просыпаясь Лен: - И что же ты мне покоя не даешь, негодный мальчишка? Сбежал, так не беспокой меня!

Лена не покидало чувство вины перед Джеком за происшедшее. Как-никак, ведь это он втянул его в эту историю.

      После исчезновения Джека Лен возвратился к делам с твёрдым намерением действовать, прежде всего, на благо детей-сирот. Но для этого необходимо было много денег, которых у Лена не было. Однако случается и то, чего, собственно, и не ждешь, к чему мало готов.  Большие деньги свалились на него неожиданно. Сумма была приличная,  даже очень: пятьсот тысяч. Это был обещанный Самохватовым взнос. "Да, масштабы деятельности у этого джина больше, чем я предполагал", - отметил про себя Лен, обдумывая в то же время свой ход: он страстно возжелал  пустить эти деньги на задуманное им мероприятие, а не играть роль Фунта при Абдурашвили и Самохватове. Но неожиданность, как и беда, ходит косяками.  Не успел Лен сложить и план своих  действий, как выяснилось следующее: деньги, как появились, так и исчезли со счета, пролежав там всего один день. В банке его ждал очень простой диалог.

     - Господа, я не давал никаких распоряжений по поводу средств на счету Фонда. Куда исчезли пятьсот тысяч?

     - У нас всё делается строго по документам.

     - Покажите мне эти документы.

     - Только после специального разрешения управляющего.

     - Где ваш управляющий?

     - В командировке.

     - Кто ещё может дать разрешение?

     - Никто.

     - Когда вернется управляющий?

     - Ждите.

     - Я вынужден обращаться к прокурору.

       В ответ только пожали плечами.

       Решив, естественно, что здесь без Самохватова не обошлось, он отправился к нему без проволочек. Лицо Самохватова в момент, когда он узнал новость от Ленара, надо было видеть. Описать эти переходы от внезапной бледности к зеленоватому, а затем к ярко пунцовому невозможно. Ленар вначале подумал,  что так вот и случается удар у бедняг, а потом уже о том, что Самохватов ведь и сам оказался одураченным. Вместе с пунцовым цветом лица ко Льву Каземировичу вернулся дар речи и способность двигаться.

     -Жди меня здесь, - выкрикнул он и, сорвавшись с места стартовавшей ракетой, исчез за дверью своего кабинета.

      Ждать пришлось очень долго. Лен изучил по висевшим плакатам все показатели легальной деятельности нефтебазы, график отпусков и приказы на доске, правила пожарной безопасности и комплект снаряжения противопожарного щита. Утомленный хождением по коридорам он присел в приёмной у стола секретарши, которая вот уже добрых полчаса рассказывала ему о чудодейственной силе голубой глины, "живой" воды и ещё чего-то. Когда она добралась до проблем "сглаза",  Ленар, полностью исчерпав запас терпения, решил удалиться не солоно хлебавши. Как раз в этот момент в приёмную вкатился Лев  Каземирович и жестом предложил Лену уединиться в своем кабинете.

     - Я  чуть было не решил, что ты меня киданул и пришел блефовать,- пояснил он, оставшись наедине с Ленаром.

     - Документы в банке - подделка. Исчез Пробей Голова. По моим данным есть все основания полагать, что это его рук дело. Что будем делать? - закончил он, осев всем телом.

     - Пробей Голова!  Ну, конечно, Пробей Голова. Как это я раньше не сообразил, - воскликнул Лен и, почувствовав неожиданно для себя приток сил и желание во что бы то ни стало выжить, уцелеть в этой давильне, направился быстро к выходу.

     В проеме двери он резко остановился, повернул лицом к придавленному обстоятельствами Льву Каземировичу и, подняв театрально руки кверху, с легкой иронией продекламировал, подражая всё тому же Остапу: "Спектакль продолжается, господа! Второе действие к вашему вниманию.

Оркестр! Занавес! Действующих лиц прошу на сцену".

С этими словами он оставил Самохватова.

 -"-

     Гурам Абрамович уже всё знал и встретил Лена в крайне возбужденном состоянии.

     - Что мне твои жалкие гроши! Он свеженький кредит в миллион долларов хватанул, - сбиваясь на шипение, откровенничал выбитый из колеи Абдурашвили.

     За полчаса вынужденных откровений Ленару удалось узнать, что Пробей Голова жестоко обманул не только Самохватова, но и Гурам Абрамовича. Добытый, во многом благодаря его связям, в залог под паршивое суденышко через подставную фирму кредит этот наглец, этот дурак, произведенный на  свет в захолустном Крыжопле, присвоил себе и пустился в бега.

     - И где этого балбеса теперь искать? Он и за границей то никогда не был, разве что в паршивом Стамбуле, где прибирал к рукам свою отмытую мелочь. Он же обязательно раньше попадет в СБУ, чем мы его сумеем накрыть. Скандал какой. И что теперь прикажите делать? Ну, придержу я на месячишко дело, но замять ведь невозможно. Да и вас ведь следствие потреплет, - с этими словами в голову Гураму Абрамовичу пришла какая-то гадкая мысль, и было видно, что он уже пожалел о многом сказанном сейчас Лену.

     Как бы то ни было, но Лен получил ценную информацию. И время у него ещё было. И путь его теперь лежал через неведомый ему доселе Крыжопль, это он знал уже точно.

  -"-

     Оставив хозяйствовать в Фонде Василису, Ленар на следующее утро отправился в путь. Вагон пассажирского поезда встретил его застоявшимся запахом человеческого пота и плохо мытого унитаза. Достоинства отечественного железнодорожного сервиса были налицо. Кто путешествует исключительно фирменными поездами в вагонах класса "люкс" и обязательно с кондиционером, тот может пропустить эту страницу, как не актуальную. Но тот, кто хоть раз ездил в разгар лета плацкартою, на боковушке у самого туалета, тот поймёт нашего героя и не осудит его за некоторую привередливость. Через десять минут после того, как поезд тронулся, Лен сумел путём переговоров, подкрепленных некоторой мздой, перебраться уже в вагон купейный. Здесь было несколько лучше. Во всяком случае, можно было избежать соседа, сующего тебе под нос ноги в давно не стираных носках. Но все окна, кроме двух в проходе, были задраены наглухо. На них с трудом можно было разглядеть почти стертую  надпись: "Не открывать. Работает кондиционер". У обливающегося потом Ленара это вызвало только легкую усмешку. Поезд тронулся с места, и Лен попросил у собирающей билеты молоденькой проводницы специальный ключ для того, чтобы открыть окно в купе.

     - Пассажир, та вы не такой, як все. У нас инструкция. Два окна на вагон. Меня ж бригадир заругает.

     - Не заругает, милая. Вы ему скажите, что потребовал открыть окно я, который может ваши инструкции и отменить.  И приведете его ко мне обязательно.

     - Та хиба ж так, - неуверенно говорила проводница, не в силах уже сопротивляться берущему у неё из рук ключ Лену.

     - Вот и прекрасно, вот и прекрасно, - повторял Ленар, открывая окно.

    Через открытое окно в купе ворвался свежий морской ветер. Поезд шел вдоль берега, по единственной колее, оставляя за собой набережные, пляжи и морскую синь, сливавшуюся у горизонта с безоблачным небом.

     Соседи по купе достались Ленару непьющие, тихие. Только сосед с верхней полки не переставал беспрестанно чему-то удивляться и без конца в разговоре лепил одну и ту же фразу, исполненную вопросительно-восклицательного пафоса. По любому поводу от него только и слышалось: "Та ты шо?! Та ты шо?!" Чему этот человек беспрестанно удивлялся, Лен так и не понял, но мысленно уже звал его господином Татышо. Когда же, наконец, господин Татышо замолк, исчерпав на сегодня весь запас своего восторженного удивления, уснул и Лен под стук колес.

     На следующее утро Лен проснулся от возни над своей головой. Соседка по купе безуспешно пыталась открыть дверь, что-то выговаривая мужу, который спросонок только кряхтел и пучил глаза. В этот момент кто-то, проходящий по вагону, открыл дверь снаружи. Пассажирка удалилась по своим  делам, а Лен взглянул на часы. До станции Крыжопль, если верить расписанию, оставалось около часа. Лен стал собираться, а муж женщины, спустившись с верхней полки, с настырным  любопытством пытался постичь тайну дверного замка. Ленар уже вернулся после утреннего туалета, отстояв очередь в несколько человек, а мужик продолжал копаться возле двери. Характер был налицо.  Наконец он ухмыльнулся, проронив  слово "понятненько", и стал обучать свою жену технике открывания двери снаружи купе:

     - Надо плавненько повернуть ручку, а затем уже тянуть дверь, - поучал он и несколько раз снаружи купе продемонстрировал ей процесс открывания двери. Надо сказать, что всё это сопровождалось известной фразой господина Татышо, успевшего за ночь восстановить свой потенциал восторженного удивления. В происходящей ситуации это звучало как-то двусмысленно, и ученица не выдержала: "Ну, блин, ты меня достал своим “та ты шо”! Замолкни!"

     - Ну, теперь открывай, - приступил он к экзамену своей ученицы, закрыв дверь снаружи купе.

     Женщина отчаянно сопела у дверей, дергая ручку и так и сяк, затем, чертыхнувшись, бросила через дверь:

     - Гришка, ты мне надоел со своей дверью, будешь сам открывать, - и плюхнулась устало на полку.

     Гришка был хлопец настырный. Он открыл дверь, вошел в купе, и опять принялся, было, демонстрировать технику открывания дверей, но уже изнутри. Однако дверь, легко закрывшись, открываться уже не хотела ни при каких обстоятельствах.

     - Во...,  - изрек недоуменно вспотевший от потуг педагог.

     Он стал дергать дверь со всей силы и поддавать ее ногами. Попытки оставались безуспешными. Дверь открыли снаружи. В купе просунулась голова ученого суслика в очках.

     - Что случилось, господа?

     - Что случилось, что случилось, - пробурчал Гришка: -  Это же не дверь, а зараза какая-то. Не хочет открываться, и всё тебе.

     - Не стоит её дергать, с умом надо, - стал поучать учёный суслик.

     - C  умом?  -  начал выходить из себя Гришка: - Вот ты и покажи-ка свой ум. Так, как ты открыл, откроет и любой дурак, а ты открой её изнутри!

Вопрос перешёл на личности и приобрел принципиальный характер: суслик явно намерился доказать преимущества своего интеллекта. Он решительно вошел в купе, закрыл дверь, и ... повторилась сцена с Гришкой, только теперь немая. Суслик отчаянно пыхтел у двери, заглядывал в щели, что-то про себя бормотал. Так продолжалось минут пять, пока это не надоело Гришке, и он,  отодвинув суслика от двери, стал опять отчаянно в неё тарабанить. Минут через десять дверь открыли снаружи. В купе вошла проводница.

     - Ну шо вы за люди. Прямо як дети. Двери они не могуть открыть, - произнесла тихо с укором проводница и взялась инструктировать незадачливых пассажиров. Но дверь опять открываться не захотела.

     - Та шо ж цэ такэ.  Тилькы з рэмонту. Вон вже и станция. Мени ж у двэрэй надо стоять. А я тут. Та шо ж цэ будэ, - в отчаянии причитала она, безуспешно вертясь у заколдованной двери.

     Ленар глянул в окно купе и выругался про себя. За окном красовалось название станции,  на которой притормозил поезд. Черные буквы на белом фоне сообщали, что поезд успешно добрался до станции Крыжопль. Времени на раздумья не оставалось, и Лен полез через окно на перрон.

     - Батюшки, та так нэ можна. Так вы нажмить там на стоп-кран, чи видкрыйтэ двэри, - кричала Лену проводница.

Делать пришлось и то и другое,  так как поезд уже тронулся. Хорошо, что дверь в вагон была открыта кем-то из пассажиров.

     Закончив все свои  дела с поездом N 438,  Ленар оказался один на маленьком перроне. Вокруг полаивали собаки да заливисто выводили петухи. Воздух отдавал запахами утренней степи. Обойдя станционный домик, Лен остановился у дверей с синей вывеской "Пошта" и вошел внутрь. В полутемном зальчике за столиком, на котором лежало несколько посылок, сидела дивчина лет пятнадцати, и больше никого.

     - Ты что же, работаешь здесь? - спросил Лен, пытаясь разглядеть её в темноте.

     - Та ни, то братыку прыхворив, та мамо поихала з ным до ликарни. А вы до нас прыихалы, чы поизда чекаетэ? - спросила она в свою очередь Ленара.

     - Наверное, к вам,  если в вашем славном городке проживает Пробей Голова, - начал вести разговор о главном Лен.

     - Та Вам який треба? Дид Остап, чы його сын Васыль?

     - Так ты знаешь, где живут Пробей Голова?

     - Та хто ж нэ знае. Як станэтэ пэред станциею, то йдить по вулыци прямо, аж до кинця. Зправа й буде хата дида Остапа. А чэрэз дорогу Василь жывэ, - рассказывала дивчина, показывая в тоже время направление, в котором следует двигаться Лену.

     - Спасибо за помощь, - сказал Лен и направился к выходу.

     - Зачэкайтэ  хвылынку. В мэнэ до Вас прохання. Якщо Вы йдэтэ до ных, то, будь ласка, визмить для Васыля тэлэграму. Бо я зовсим нэ встыгаю, трэба бигты корову доить.

     - Хорошо, давай занесу, - и Лен взял протянутую ему телеграмму, сложенную вчетверо.

     Что-то внутри подсказывало ему, что это удача и телеграмма поможет ему отыскать Тараса. Это было ни на чём не основанное предчувствие. Так бывает, когда находишься в безвыходном положении и хватаешься за любую возможность поверить в удачу. Пройдя метров сто от станции, он сделал то,  что трудно было назвать нравственным, но в его положении было исключительно разумным. Он прочитал телеграмму. В ней было всего несколько слов: " тетка Горпина заболела пусть едет Василь соседи". И ещё можно было узнать, откуда пришла телеграмма, это был Бурчанск. Знакомиться с родственниками Тараса Лен не стал. Он заложил телеграмму в паз на верхнем торце калитки у дома Василя и прошел, не останавливаясь, в дубовую рощу, начинающуюся здесь же, за последними дворами. Выбрав наблюдательный пункт поудобнее, он принялся, прежде всего, искать на карте всей Украины этот Бурчанск, который и разыскал после получасового блуждания по полю карты: городок Бурчанск и одноименную железнодорожную станцию. Путь предстоял не очень далекий, километров пятьсот по железной дороге. Время тянулось медленно под монотонное жужжание насекомых.

      Наконец, ближе пополудни, калитка скрипнула, и показался мужик во многом похожий на Тараса, только без усов и ниже ростом. "Василий,  кому же ещё быть" - подумал облегченно Лен и, встав, последовал за ним. Василий направлялся прямо к станции. Заходить за Василием в станционное здание Ленар не стал, а, обогнув его, вышел прямо на перрон, остановившись на некотором расстоянии от выхода, чтобы не привлекать к себе внимание и иметь возможность наблюдать за происходящим. Лен совершено обосновано полагал, что станция маленькая, пассажиров - считанные единицы, и Василия он уж никак не пропустит. А тот задерживался в здании станции.

      Тем временем на Лена прямёхонько двигалась странная парочка. Молодая и резвая дворняга тянула на поводке изрядно поднабравшегося хозяина.  Того крепко заносило из стороны в сторону,  наконец, он, споткнувшись на ровном месте, упал в нескольких шагах от Лена. Собака перестала тянуть, подошла к хозяину и жалобно заскулила. В ответ на это мужик поднял голову и заплетающимся языком пролепетал: "Шо ж ты так тянешь, браток. Видишь, папе после праздника неможется."

     -Тьфу ты,  нэчыста сыла.  И нэ соромно,  - не выдержала, стоявшая рядом с Леном женщина,  и добавила,  как бы разъясняя уже ему,  потому что на перроне и вовсе никого не было, кроме Ленара: - Та цэ ж  Сашко Бутурляй, прыихав з пид Тулы до батькив. Там нэмае роботы, та й тут ии нэмае, а пье вжэ мисяць.

     А  безработный туляк, обхватив столб, сумел, всё-таки, встать с четверенек,  и дворняга,  попискивая, опять потянула его, теперь уже вдоль перрона в сторону станционного выхода. Здесь объявили прибытие поезда,  какого,  правда,  Лену расслышать не удалось из-за сильного шума в репродукторе.    

     Надо сказать, что случайности происходят гораздо чаще, чем мы это полагаем в наших представлениях о монотонно текущих буднях. Подтверждения  этому долго ждать не пришлось. В то время, когда Василий бодро выскочил на перрон к прибывающему поезду, наша парочка успела как раз успешно  добраться туда же, и пути их пересеклись самым что ни на есть дурацким образом. Дворняге Василь, видимо, был знаком, так как она стала тут же подпрыгивать и крутиться у его ног, обвив их своим поводком в какие-то считанные секунды. Василий, лишенный возможности передвигаться, остановился с недоумением, а пьяный туляк,  теперь уже на коротком поводке, уперся ему прямо в грудь. Отталкиваясь от Василия, он без конца выкрикивал: "Сгинь, нечистая сила!"  Но "нечистая сила" сама хотела побыстрее избавиться от плена и обойти туляка сбоку. В результате образовавшийся клубок очень быстро оказался на асфальте: внизу туляк, на нем Василий, а над ними визжащий со страху пес. Василий вскочил первым, оборвав тем самым поводок у выпивохи. Теперь пёс оказался привязанным к Василию, который бросился к стоявшему уже у перрона поезду, волоча за собой беднягу. Только у вагона он заметил свой визжащий прицеп и то потому, что проводница вагона, к которому он направлялся, корчась от смеха, визжала ему: "В вагон с собаками не положено. Только со специальным билетом". Тем временем поезд тронулся, и Василий, отцепившись, наконец, от пса, едва успел вскочить в тамбур вагона. Пока проводница помогала ему встать на ноги, опять оказавшемуся на четвереньках, Лен вскочил на ту же подножку и прошел в соседний вагон, переступая через чертыхающегося Василя. Проводница только недоумённо пожала плечами.

     Устроившись в соседнем вагоне и выяснив с помощью расписания, что поезд прибудет на станцию Бурчанск глубокой ночью, он ненавязчиво проведал Василя в соседнем вагоне. Тот, видимо, утомленный  выпавшими на его долю приключениями, спал глубоким сном на верхней полке. В непринуждённой болтовне с проводницей Лену удалось убедиться, что так комично совершавший посадку пассажир едет не куда-нибудь, а именно до станции Бурчанск. Этого было достаточно, чтобы отправиться на свое место и спокойно дожидаться станции с таким простым и понятным названием.

 -"-

        К моменту прибытия поезда на станцию Бурчанск Лен во всеоружии находился уже у окна, рядом с выходом из вагона, и внимательно наблюдал за проплывавшим мимо перроном. Кто-то из читателей подумает, что наши слова "во всеоружии" ничего не значат и притянуты здесь только для красного словца.  Подумает так и непременно ошибется, потому что во внутреннем кармане пиджака Ленар как раз и держал заряженный полной обоймой пистолет Макарова, добытый им специально для данного случая перед отъездом за умеренную плату не в магазине, разумеется, а у одного “сундука”. Военные тоже участвовали во всеобщем шабаше, воровали и распродавали, что могли. А могли они, как видит читатель, не так уж и мало. На что они списывали распроданное оружие нам неизвестно. Но оружие нашему герою пока не понадобилось. Да и действительно, для чего оно, если Василя на перроне встретила бабка, по-видимому, это и была та тётка Горпина, к которой вызывали Василя телеграммой. Заспанный и взъерошенный Василь пошушукался о чём-то с теткой и направился к билетной кассе, а тетка Горпина исчезла из поля зрения в неизвестном направлении. Лен пристроился рядом с Василем и из его разговора с кассиром понял, что путь их лежит далее в городок Ходули, расположенный где-то за Уралом. Там, видимо, там найдет, наконец, Лен этого прохиндея Тараса Пробей Голову, поставившего его в такое затруднительное, почти безвыходное положение.

      Боже, как всё просто. Зачем какие-то заграницы, зачем рисковать на таможнях, регистрировать себя в пограничных пунктах?  Наш Тарас решил затеряться  на необъятных просторах СНГ,  полностью доверившись царящему здесь бардаку.  Да простит меня  читатель за нелитературное словцо, да за очередное авторское отступление... Ох, уж эти мне конспираторы! Нет, не стоило Тарасу доверять, пусть и по родственному, тетке Горпине тайну станции Ходули.  Да и телеграмму Василю слать не стоило. Эх, Василь. Он даже не помнит, где оставил полученную телеграмму. А оставил он её, ничего не подозревая, прямо у себя во дворе на столике, под старою вишнею. Но стоп, стоп! Вернемся к нашему герою.

     А выходило так, что  нашему герою опять предстояла дорога. И это уже походило на какую-то железнодорожную одиссею. Только не ждала Ленара Пенелопа, да и весь его путь пролегал среди утомляющих душу будней. Мы не будем далее обременять читателя описанием оставшейся части путешествия, с его захолустными станциями, безработным населением, торгующим чем бог дал на грязных вокзальных платформах и прямо в вагонах, не будем обременять и многим, многим другим, не вызывающим и капли оптимизма даже у самого отъявленного простофили. А перенесемся сразу же на эту самую станцию Ходули.

     Поезд прибывал на станцию Ходули с большим опозданием. Лен успел давно наклеить припасенную для маскировки бородку и в темных очках был неузнаваем до такой степени,  что проводница начала к нему цепляться: "Вы из какого вагона, гражданин! Шли бы на свое место и не загораживали проход".  Да так настойчиво, что Лену ничего не оставалось, как сунуть ей немного деньжат, чтобы отцепилась. Поезд начал тормозить у долгожданной станции, и в ярком солнечном свете прямо перед окном вагона Лен увидел Тараса Пробей Голову. Увидел так близко, что даже инстинктивно отпрянул от окна, боясь быть обнаруженным раньше времени. Нет, конечно, это был не тот Тарас, с которым Лен встречался у Абдурашвили. Этот был не только без усов, с копной черных волос на голове, но, как успел заметить Лен, имел уже не карие, а серые глаза, измененные, видимо, с помощью контактных линз. Этот Тарас отличался до такой степени от настоящего, что и Василь не сразу его распознал и блуждал глазами по перрону до тех пор, пока Тарас не подал ему знак рукой. Тем  не менее,  Ленар узнал его сразу своим обостренным чутьем по каким-то едва уловимым признакам, не сомневаясь в своей правоте ни на секунду. Сердце заколотилось от выплеснувшего в кровь адреналина так бойко, что Лен, обращаясь к себе, пробормотал: "Спокойно, Ибрагимыч. Ты его одолеешь".  После чего он вышел из вагона и, стараясь быть незамеченным,  последовал за братьями. Те, не спеша, направились в грязный привокзальный ресторанчик, где за бутылкой водки, атакуемые назойливыми мухами, проговорили часа полтора. Лен наблюдал за ними через распахнутое окно забегаловки, у которого, спасаясь от жары, и уселись братья. Пытаясь расслышать их разговор, Ленар уселся на камешек у этого окна за стеной так, чтобы быть не замеченным братьями. Вначале те говорили очень тихо, и расслышать их было невозможно, но затем, слегка обалдев от водки, стали  говорить громче и до Лена начали долетать отдельные слова и обрывки  фраз. Периодически они “шикали” друг на друга и опять сбивались на шепот. Всё же, из услышанного Лен сумел понять,  что Василь светиться здесь больше не будет и после встречи сразу отправится в обратный путь. Обсуждали они также предстоящие действия по заметанию следов, рвали какие-то мелкие бумажки и тут же жгли их в пепельнице, а пепел выбрасывали в окно. По окончании встречи Василь остался на вокзале в ожидании обратного поезда, а Тарас прямо у вокзала уселся в автобус, следовавший в город Балдянск. Не стоит объяснять, что Лен пристроился в этом же автобусе на задних сидениях, подальше от подвыпившего Тараса.

      Два часа пути по пыльным дорогам, а точнее по бездорожью, привели нашего Шерлока Холмса вслед за дремавшим Тарасом в этот самый Балдянск, состоящий из хибар вперемешку с новостройками и улиц, сплошь усеянных колдобинами. По этим-то колдобинам и проследовал Лен за Тарасом до маленького домика на три окна, в котором тот и скрылся. Вечерело, и Лен решил перенести активные действия на утро, а сейчас понаблюдать за домиком и присмотреться к обстановке.  В пятиэтажке напротив он присмотрел окна квартир, где ему следовало бы остановиться, чтобы иметь хорошую позицию для наблюдения.

-"-

     Аполлинарий Акакиевич Бурбига, потертый обстоятельствами жизни мужчина, так что и возраст его определить было затруднительно, слыл среди своего окружения  интеллигентом в первом поколении.  Чрезвычайно щепетильный к оборотам речи и всякого рода манерам он не допускал в доме просторечия и воспитывал детей, а заодно с ними жену и тещу, в строгом соответствии со своими представлениями об интеллигентности. Аполлинарий  запрещал  домочадцам  пукать в комнатах и на кухне и каждодневно своим примером показывал, что делать это следует только в совмещенном санузле их "хрущевки". Нельзя сказать, что он при этом добился полного успеха. Откровенных звуков его подопечные,  конечно, избегали, но чуткий нос Аполлинария Бурбиги то и дело улавливал следы нарушений. После чего он неизменно изрекал, обращаясь к инкогнито, назидательную тираду о том,  какой может произойти конфуз, если кто-то из них на большом приеме уступит машинально силе привычки. Кошмары такого рода стали преследовать его после того, как Аполлинарий Акакиевич раскопал среди ему одному известных источников сведения о том, что он не просто Аполлинарий Бурбига,  но Бурбига-Бельведерский и принадлежит  древнему дворянскому роду. В ответ теща только тяжело вздыхала, а дети бесцеремонно заявляли: "Не дрейфь, папашка. Ты, главное, нам клёвые приемы обеспечь и капитальчик заодно, а мы не подкачаем. Пукать за банкетным столом не будем, можешь быть уверен".

     На такие речи Аполлинарий Акакиевич непременно обижался, удалялся в свою восьмиметровую спаленку и оттуда уже домочадцы слышали произнесенное им громко и с патетикой что-нибудь вроде: " Пора, мой друг, пора. Покоя сердце просит".

     Олимпиада Харлампиевна Бурбига,  в девичестве Крапка, а ныне супруга Аполлинария Акакиевича не то, чтобы во всём поддерживала мужа, но определенным образом была его союзницей. Особенно в бессонные лунные ночи, когда неудержимая фантазия, обрушиваясь на неё вместе с ярким лунным светом через окошко спальни, рисовала её, Олимпиаду, на шумном балу, или в дворянском собрании, неотразимую, усыпанную драгоценностями. Только рядом был не муж, хотя и представлялся как дворянин Бурбига-Бельведерский, а высокий черный красавец с кручеными усами и, обязательно, с блестящими шпорами на сапогах. Одним словом, как уже успел догадаться наш читатель,  Олимпиада Харлампиевна обладала весьма романтической душой.

     И вот, в тот момент, когда Олимпиада, не успев отойти ещё от грез предыдущей ночи, сидела  возле укрытых щей в ожидании постылого мужа со службы и предвкушала наступление новой  ночи,  в этот самый момент наш герой оказался у дверей квартиры  Бурбига и уверенно дал о себе знать длинным звонком. Так звонили только дети, но они с тещей съехали на лето в деревню.  Муж же звонил всегда тихонько или вовсе царапался в дверь, как кот. "Кто бы это мог быть?" - подумала Олимпиада Харлампиевна и, не заглядывая в глазок, подчиняясь какой-то неведомой силе, отворила дверь нараспашку. Перед ней стоял молодой смуглый красавец, как бы олицетворяя её недавние грезы.

     Мой читатель, конечно, догадался, что это был Ленинар  Ибрагимович Орлов-Сиракузский, который  и представился Олимпиаде своим полным именем, чем окончательно сразил её. Не отдавая уже отчета своим действиям, она впустила его в квартиру и выслушала просьбу гусара о постое всего лишь на одну ночь. Никогда, ни при каких обстоятельствах она бы не сделала этого. Но, видимо, попутал нечистый в лице Ленара, и Олимпиада машинально взяла деньги и отвела нашего героя прямехонько в комнату тещи, оставила его там,  прикрыв за собой дверь, и оказалась одна в гостиной, разглядывая безо всякого смысла оказавшиеся в её руках деньги. Сердце беспорядочно билось в ожидании неведомо чего. Скажи он ей сейчас: "Пойдешь со мной!", и она без промедления последовала бы за ним куда угодно. Но он спросил только разрешения на пользование туалетом и удалился туда приводить себя в порядок после дороги. Здесь и Олимпиада обратила внимание на то, что она без прически и в мятом халате. Сконфузившись, она бросилась к трюмо и занялась макияжем. 

      А Лен, умывшись, первым делом разобрался с диспозицией.  Нет, он не ошибся, из окна открывалась прекрасная панорама Тарасова гнезда.  Лен видел старую черепицу, покрытую мхом, небольшой дворик, где располагались стол со скамейками по обе стороны, сарайчик и уборная. Ни собаки, ни другой какой-либо живности во дворе не наблюдалось. Домик был не обжит и, судя по всему, в нём в настоящее время находился один Тарас. Вот он проследовал в уборную, после чего некоторое время сидел во дворе за столом и курил, затем поднялся и удалился в дом. Парика на нём не было, и лысина была на своём месте. "Прямо театр какой-то", - подумал Ленар и принялся детально обдумывать план своих действий на завтра. Закончив с этим делом и убедившись в том, что Тарас затих в домике, Ленар и сам, не дожидаясь ночи, утомленный дорогой отошел ко сну, надеясь проснуться пораньше, чтобы привести в действие свой план.

     А тем временем Олимпиада Харлампиевна, причипурившись, в странном возбуждении стала ожидать появление постояльца в гостиной. Правда появился не смуглый красавец, а Аполлинарий Акакиевич со службы, утомленный и разбитый до такой степени, что только и смог пробормотать супруге: "Олимпиадушка, что-то мне совсем нездоровиться, видно давление подсочило. Прилягу я немного, а потом уже поужинаю".  Через каких-нибудь десять минут Аполлинарий Акакиевич уже храпел, заливисто и с прерываниями. "Ну вот, так всегда. Выдрыхнется вечером, а ночью бродит, или ворочается и кряхтит. И объяснить то ему не успела, что у нас постоялец", - подумала Олимпиада, но будить мужа не стала, а удалилась опять в гостиную и стала дожидаться неведомо чего. Дожидалась долго, прислушиваясь к каждому шороху в тёщиной комнате, подходила к дверям, подолгу стояла под ними, вздыхала и опять отходила, пока, наконец, повинуясь неведомым ей доселе импульсам, не решилась приоткрыть дверь и войти в комнату гостя. Увидев, что Ленар спит глубоким сном, она осмелела и, пройдя в глубину комнаты, присела на стул и стала наблюдать за незнакомцем. И через какие-нибудь полчаса воображение уже рисовало ей картины триумфа с незнакомцем.  Ленару без каких-либо усилий со своей стороны удалось быстро оттеснить усатого красавца, старожила грез Олимпиады Харлампиевны, на задний план, а затем и вовсе его уничтожить. Ленар, не ведая того, изменил характер мечты этой чувствительной провинциалки. Теперь она связывала свою мечту не с драгуном российского пошиба, а с графом де Монтекристо. Вот так, неисповедимы лабиринты женского сердца...

    Привел Олимпиаду Харлампиевну в чувство Аполлинарий Акакиевич, который закашлялся и шумно стал ворочаться за стеной в соседней комнате. Она поднялась и быстро удалилась к своей кровати, сбросила халатик и, тяжело вздыхая, легла, устремив взгляд за окошко на посеребренные луной облака. Повздыхав ещё немного, она уснула и видела во сне смуглого красавца,  который целовал её и нежно гладил до тех пор, пока истерические крики “Грабители! Караул! Олимпиада!" не  разбудили ее. Кричал из соседней комнаты Аполлинарий Акакиевич, столкнувшись лицом к лицу с Ленаром, который,  проснувшись, направился, было, в туалет умываться. От этого визга Лен оцепенел на некоторое мгновение.  Пока из спаленки не выскочила в ночнушке Олимпиада Харлампиевна и не начала торопливо объяснять Аполлинарию Бурбиге, что это всего-навсего постоялец. Немного успокоившись, устремив на Лена выпученные недоуменные глаза,  можно сказать "рогоносец" только и повторял:  "Зачем постоялец? Какой  постоялец?"  И Олимпиаде Харлампиевне пришлось терпеливо объяснять всё с самого начала. Улучив момент,  Ленар постарался ввернуть: "Однако же, вы меня чуть насмерть не напугали. Нельзя же так, уважаемый. И всё только потому, что в вашей квартире появился незнакомый человек.  Но он же не какой-нибудь там алкоголик или бомж, да и расплатился с вашей супругой вполне красной ценой.  И пробудет у вас всего ещё какой-нибудь часик, не более. Стоит ли так беспокоиться?"  Оглянув внимательно гостиную, Ленар добавил: "Да и полно, полно тревожиться. Какие там грабители. Что у вас грабить? Телевизор двадцатилетней давности производства Воронежского радиозавода, проигрыватель "Мелодия", полное собрание сочинений советского писателя Маркова, побитый молью ковер?  Полно. Вы в своём воображении нарисовали совершенно нереальную картину. На это может покуситься разве что бомж, да и то со страшного перепою, в надежде обменять всё это на пол-литра для похмелья. Но я же не бомж и совершенно трезвый, так что вам не о чём беспокоиться".

      Через каких-нибудь полчаса Ленар сидел уже с супругами за утренним чаем,  и Аполлинарий Акакиевич со смехом рассказывал о том, как его напугал этот молодой человек,  на самом деле оказавшийся даже интеллигентным. "Представляешь, Олимпиадушка, он знает Бодлера, и Вивальди распознал с первых аккордов, так что и я даже не успел сориентироваться.  Нет, он определенно интеллигент", - разливался  Аполлинарий.

     В это время по радиоточке,  что висела на кухоньке, звучала  передача о классической музыке, явно из расчета на тех, кто начинает свой день вместе с восходом солнца. Бодрые молодые голоса, рассказывая о ценностях классики,  то и дело вворачивали в оборот словечки типа  "балдеть", "ловить кайф" и тому подобные. Уловив это, Аполлинарий Акакиевич оседлал любимого конька - тему  об упадке культуры в современном обществе. В ответ Ленар вежливо извинился и, сославшись  на большую  занятость, удалился в свою комнату.

       Действительно, дела предстояли нешуточные. На часах было шесть утра и солнечные лучи уже заливали вовсю городок Балдянск: его кривые улочки, деревянные домики и стандартные пятиэтажки. За окном распевали утренние петухи, а по улицам брели кое-где коровы, собираясь в стадо, выпасаемое на городских пустырях. Солнце освещало и дворик Тараса Пробей Головы. Тот сидел на скамейке в трусах,  одетых на босую ногу ботинках, на плечи была накинута куртка. Тарас был в раздумьях. О чём были его мысли, Лен знать не мог, но это ему уже и не требовалось. Время было действовать.

      Ленар быстро собрался и, попрощавшись с продолжающими умиляться супругами, стал быстро спускаться вниз. "Нет, нет. Я не Остап, а этот тип не Корейка. Всё гораздо прозаичнее", - так думал он, навсегда покидая ободранный подъезд пятиэтажки и готовясь к решительным действиям. В тот момент, когда  Лен приближался к дому казнокрада, тот от больших раздумий решил подкрепиться вчерашним холодным супом с галушками. Он хлебал из миски не так, как это обычно делают люди, а скорее как псина, с резким движением слегка скошенной головы навстречу ложке и с этаким подхватом сваливающихся галушек.

      Когда Ленар мощным ударом ноги вышиб щеколду в калитке, которая распахнулась до отказа и открыла Тарасу явление героя, произошла короткая немая сцена. Вошедший в дворик Лен сверлил взглядом Тараса, а тот, выпучив недоумённые глаза, сидел с галушкой в зубах и не знал, верить ли увиденному. Наконец, галушка выпала изо рта и покатилась по столу, а Тарас хрипло выдавил из горла: "Шо надо?"  Лен, не отвечая, сел за столик, напротив Тараса.

 - Узнал, сукин сын? Прелюдий не будет. Ты сегодня же, сейчас же вернешь деньги фонда, и я о тебе забыл... и о твоем существовании, и о твоем месте нахождения. Понял, Тяпкин-Ляпкин?  -  начал разговор Лен.

 - А чего ты гадаешь,  шо эти деньги взял я? Может они у Самохватова? - ответил Тарас, а сам потянулся к лежащему в метре от него топору.

 - Руки на стол! - потребовал Лен и выхватил пистолет.

 - Ша, ша. Я ж так, для шутки, - выдавил из себя опять оторопевший Тарас.

 - C шутками на сегодня закончили. И проверять, заряжен ли пистолет, не советую. Ясно? - ледяным голосом проговорил Лен и, перейдя уже на почти фривольный тон, продолжал: "Послушайте, маэстро финансов, я нахожу свое предложение вполне приличным, учитывающим интересы сторон. Будете торговаться - упустите свою выгоду".

   С этими  словами Ленар встал и, направив на Тараса пистолет, спросил: "Где прячешь мою часть? Здесь?"

 - Здесь, в доме. Попутал нечистый,  взял на мелкие расходы.

 - Пошли в дом, - потребовал Ленар, и они через крохотные сени вошли в комнату. 

    Деньги лежали в хозяйственной сумке, прямо под кроватью. Тарас извлек её, раскрыл, пересчитал пачки с банкнотами,  аккуратно сложил всё обратно в сумку и передал её Лену.  Тот тут же взял её со словами: "Что же ты так небрежно хранил их?"

 - Так собирался сегодня их перепрятать в другое место. А тут ты.

   Ленар вытащил из кармана припасенный лист бумаги и шариковую ручку, протянул их Тарасу и приказал: "Пиши, что буду диктовать".

   А продиктовал он не сводящему глаз с пистолета Тарасу следующее: "Я, Тарас Остапович Пробей Голова, настоящим  заявляю органам правопорядка, что сумму в размере пятьсот тысяч гривен со счета Фонда помощи обреченным снял собственноручно путем подлога подписи его управляющего. Подпись, полностью фамилию, имя, отчество и дату".

   Тарас написал, но отдавать бумагу не спешил, что-то обдумывая.

  - Так ты ж их забираешь. Расписку мне не даешь, - выдавил он, наконец.

  - Ишь чего захотел,  расписку. Ты же её не оставлял, забирая деньги со счета фонда. Я бы тебя заставил их перевести на счёт фонда обратно, но ты забрался так далеко,  что гривнами здесь не принимают. Не так ли, а тащиться с тобой через границу обратно слишком рискованно. Давай расписку, у меня времени больше нет, - закончил Лен тоном не терпящим

возражения.

      Но на Тараса действовал, конечно, не тон, а прямая неприкрытая угроза, исходящая от пистолета. Дрожащей рукой он протянул бумагу и спросил: "Та ты шо ж, обратно вернёшься в Украину?"  И, не дождавшись ответа, проронил: "Тэля. Насправди тэля. Та ты ж себя погубишь, а заодно и меня".

   В ответ Лен неожиданно спросил:

 - Ты случайно не знаешь, кто такой Рэм?

 - Я  знаю одного Рэма,  холуя Абдурашвили.  Домоправитель и охрана Гурама, проживае в его особняке.

 - Ну что ж, прощай. И надеюсь, что наши пути больше не пересекутся.

 - Главное, шо б они не пересеклись у тебя с Гурамом та Казимиром.

     На что Лен ничего не ответил и, быстро выйдя из дома через дворик на улицу, скрылся в неизвестном направлении.

  -"-

      В это самое время, когда наш герой тряс, и небезуспешно, Тараса, Олимпиада Харлампиевна, пребывая в миноре, оказалась опять в комнатке тещи, где ещё сохранился запах её графа Монтекристо. Здесь она обнаружила и брошенные впопыхах Леном предметы его маскировки: бородку с усами, черные очки и кепку с большим козырьком. Здесь же оказались и его нестиранные носки, валявшиеся под кроватью. Олимпиада начала раздумывать и искать во всём этом какой-то знак. Подойдя к окну, она увидела Ленинара Ибрагимовича, вышедшего из дворика напротив и быстро удаляющегося по их улице Партизанской. И опять она почувствовала импульсы, которым  противиться не имела силы. Решение возникло само собой. Олимпиада Харлампиевна Крапка, а с этой минуты она считала себя таковой, будто забыв о пятнадцатилетнем браке с Аполлинарием Бурбигой, в быстром темпе сложила в чемодан  кое-какие свои вещички и, бросив оторопевшему Аполлинарию Акакиевичу только одну фразу "Прощай, Бурбига", пустилась вдогонку за своим графом  Монтекристо. Бурбига-Бельведерский не мог произнести и слова. Происходящее в его сознание не укладывалось. Он, как во сне, отправился в комнату, где недавно еще пребывал Ленар, сел на кровать и в оцепенении долго рассматривал попавшуюся ему в руки бородку, потом поднял носки, валявшиеся тут же, и резкий мужской запах, исходивший от них, наконец, привел его в чувство. Он безудержно всхлипнул несколько раз и горько заплакал, утирая слезы носками Лена. Жизнь обходилась с ним несправедливо.

     Олимпиада Харлампиевна тем временем, обнаружив в себе недюжинные силы, неслась, как молодая кобылица, по балдянским колдобинам вслед за исчезнувшим Ленаром.  Это только для нас Ленинар Ибрагимович исчез в неизвестном направлении. А любой ребенок в славном городке  Балдянске знал, что здесь с момента начала его существования есть только один путь и пролегает он через единственное шоссе республиканского значения, которое и  связывает  город  Балдянск  со всем остальным миром. И все улочки городка стекались к единственной площади, на которой располагался по одну сторону автовокзальчик, а по другую бывший райком партии с гипсовым Лениным.

     Олимпиада Харлампиевна бежала так резво, что стала настигать показавшегося вдали Ленара. Чувствуя, что силы её на исходе она кричала ему: " Ленинар Ибрагимович!  Господин Орлов-Сиракузский!  Постойте! Мне надо сообщить вам важные вещи! Я решилась на отчаянный шаг, я отдаю себя в ваши руки!"

    Лучше бы последней фразы Олимпиада Крапка не произносила. Ленар быстро понял смысл происходящего и рванул, что мочи. "Я, конечно, не Остап. Но откуда взялась эта госпожа Грицацуева? Разве я давал хоть какой-то повод?"  С этими  мыслями  он очутился на площади и стал лихорадочно искать подходящий транспорт, готовый заплатить за него если не полцарства, то уж вполне приличную сумму. Но, как назло, на площади в это утро ничего подходящего не было.  Не было даже традиционного утреннего автобуса в областной центр,  который отменили из-за отсутствия бензина. В это время на площадь влетела Олимпиада Харлампиевна, и Лену ничего не оставалось, как искать защиты у Владимира Ильича. Он спрятался за статую вождя всех пролетариев, прижав к груди хозяйственную сумку с добытыми деньгами. По мере того, как тяжело дышавшая Олимпиада Харлампиевна осматривала  площадь в поисках пропавшего Лена, тот кружил за статуей, оставаясь в тени, и лихорадочно искал выход из сложившегося  положения. Наконец, на противоположной стороне площади появилась легковушка и остановилась у  автовокзала, поджидая пассажиров. Надо было решаться, и Лен  бросился  к ней, явно претендуя побить мировой рекорд на стометровке. Но госпожа Крапка была начеку. Она побежала туда же, собрав остаток своих сил. Бежала молча, сосредоточившись, не отвлекаясь на призывы. И неизвестно чем бы это всё закончилось, если бы в этот момент на пути у  Олимпиады Харлампиевны не оказался Аполлинарий Акакиевич, пустившийся вдогонку, хоть и с опозданием, но прибывший на место в самый кульминационный момент. Как мы видим, слезы Бурбиги были недолгими, отчаяние от мысли оказаться одному с двумя детьми и "горячо" любимой тещей быстро свело на нет любые другие аргументы, включая чувство достоинства, и выбросило Аполлинария Акакиевича на ту же площадь несколькими минутами позже в пижамных брюках, майке и босиком. Комнатные шлепанцы он вынужден был отбросить на первых же метрах своего кросса.

      Олимпиада Харлампиевна и Аполлинарий Акакиевич столкнулись, как в море корабли, с той лишь разницей, что оказались не на дне морском, а на грязном асфальте балдянской площади. Придя в себя, они оба горько заплакали, каждый о своем, не обращая внимания на ушибы и разбросанное белье Олимпиады Харлампиевны, вывалившееся из раскрывшегося чемодана.

     - Олимпиадушка, как ты могла? Что подумают люди, что скажут дети?

     -Нет, он не стоит моих слез. Жалкий фигляр, лицедей, паршивый коммивояжер, - вторила ему Олимпиада Харлампиевна.

     Пока незадачливая супружеская чета, ушибленная, можно сказать, твердыней города Балдянска, орошала эту самую твердыню горькими слезами попранных грез и униженной интеллигентности, наш герой, эта смуглая бестия не от мира сего, так чутко отзывающийся на детскую боль и совершенно  проигнорировавший душевные страдания Олимпиады Харлампиевны, этот бык с сердцем теленка покидал балдянские края. Легковушка уносила его навсегда, оставляя за собой шлейф дорожной пыли.

      Вместе с нашим героем покидаем и мы, мой читатель, славный городок Балдянск. И не стоит обвинять автора в смешении жанров.  Ибо что такое жанр? Пустая условность. И поверь мне: жизнь никому ещё не удавалось разделить на трагичное и комичное, придумай он хоть дюжину разных жанров. И не стоит,  не стоит вспоминать Шекспира или античный театр. Всё это, безусловно, впечатляет,  всё это просто гениально. Но не более. А жизнь, мой друг, это смех сквозь слезы. И никому изменить здесь что-либо ещё не удавалось.

 -"-

       Итак, Ленар сидел в легковушке, уносящей его к станции Ходули, и размышлял о превратностях своей судьбы, по его мнению, такой неблагосклонной к нему.  Наивный теленок, разве ему могло быть ведомо в тот момент, что судьба как раз и расположена к нему самым, что ни на есть благосклонным образом.  Откуда ему было знать, что через какой-нибудь день домик Тараса будет пылать в огне, а после того, как пожарные зальют его водой, там будет найден сильно обгоревший труп, так и не опознанный никем. И будет он, в конце концов, записан следствием как Иван Кульбида, под именем которого и скрывался по фальшивым документам Тарас Пробей Голова, а само дело будет закрыто, как абсолютно бесперспективное и не вызывающее ни малейшего интереса ни с чьей стороны.  И, самое главное, что Олимпиада Харлампиевна так ничего и не сообщит оперуполномоченному, обходящему в поисках каких-либо свидетелей квартиры близлежащих домов. Сама же в бессонные ночи будет теряться в догадках, пытаясь прояснить для себя хоть как-то смысл происшедших событий. А стоило ей только назвать имя нашего героя, и завертелись бы колеса машины, и перемолола бы она Ленара без остатка,  не внимая голосу справедливости. И разве после всего этого он, наш теленок, не баловень судьбы?

       Станция Ходули не претерпела ни малейших изменений с того момента, как Лен побывал здесь, выслеживая Тараса. Да что там за эти дни, вряд ли здесь произошли какие-либо изменения и за десять лет. Всё то же обшарпанное здание вокзала, пропитанное изнутри самыми немыслимыми запахами, всё те же пьяные мужики и бабы с корзинами и торбами, всё те же оплеванные тротуары и загаженные нужники. Разве что бомжи да беспризорные дети дополнили этот пейзаж за последние годы, да безногий пьяный гармонист, инвалид не то афганской, не то чеченской, распевал во всё горло частушки на злобу дня:

                "Приумыли, приодели,

                 Сотни слов вмиг надудели,

                 И готов уж Пиночет

                 Вслед за Кромвелем в дуплет.

                 Время гнусных негодяев,

                 прохиндеев, припердяев,

                 А народ вновь, как дурак,

                 Лишь обслуга царских срак."

Распевал до тех пор, пока не подошёл  милиционер и не пригрозил лишить "лицензии" на сбор милостыни. После этого вся оставшаяся у гармониста "злоба дня" была израсходована на песенку крокодила Гены.

       В ожидании своего поезда и в надежде хлебнуть какого-нибудь супа в первый раз за эти дни гонки, Ленар зашел в вокзальную харчевню, где братья Пробей Голова недавно шептались, обсуждая планы своих действий. Здесь воздух был лучше, благодаря открытым окнам, но пахло, всё же, не пищей, а кухонными тряпками.  Лен сел за тот же стол, за которым сидели братья, и стал читать листок меню. По столу бойко ползали мухи и прусаки в поисках пропитания. По всему было видно, что это завсегдатаи трактира с прозаическим названием "Дорожный", пусть и неплатежеспособные. Посетители и обслуга не обращали на них ни малейшего внимания, считая видимо, что те существуют в другой экологической нише, в другом эстетическом пространстве.  Что приходиться делать, когда пути пересекаются и бедные насекомые попадают ненароком в тарелку, Лену узнать так и не довелось. Его внимание переключилось на другую сцену, происходящую тут же за окном. Две девочки, лет шести, достаточно чисто одетые, устроили драку. Они делали выпады кулачками и ножками на манер восточных единоборцев, норовя причинить друг другу боль. Но силенок ещё было маловато, и всё это было бы смешно, если бы не было на лицах такого недетского озлобления и потасовка не сопровождалась нецензурными словами. Однако всё это продолжалось недолго. Дородная официантка с клипсами в ушах и в помятом передничке высунулась в окно, перегнувшись через подоконник, и заорала: " Мэрлин! Скарлетт! Мать вашу так!  Давно ремнём не потчевала?"  Угрозы, видимо, были не пустые, так как девочки остановились и, насупившись, разошлись в разные стороны. Официантка тут же, как ни в чём не бывало, подошла к Ленару и спокойно спросила: "Что желаем откушать? Щи, суп с фрикадельками? Биточки, гуляш?"  Получив заказ, она без промедления его исполнила, наполнив тарелки содержимым из котлов, стоящих на кухне. Лен, находясь под впечатлением преследующих его событий, проглотил машинально поданные блюда, не придавая особого значения их  вкусовым качествам и не пытаясь отличить в супе жареный лук от несчастных насекомых. Хотя надо признать, что кухня в Ходулях была не так уж и плоха, иначе Лен не стал бы есть, несмотря на всю свою задумчивость. А мысли его были о тех поколениях, которые появятся на нашей земле от этих вот девочек. Никак не мог Ленар представить себе детей перестройки, этот продукт реформ, в роли матери. Ему явно не хватало фантазии и воображения. Его ортодоксальное мышление всё время возвращалось к таким понятиям, как любовь, душевное тепло, ласка. А это всё уже было не от мира сего. И всё же он твердо решил не отказываться от своих планов. Добытые им деньги он отдаст детям, и только им. Он будет противиться этим переменам, он будет противостоять напору бездушного времени.

       Ну не смешно ли, мой читатель?  Одни  цивилизации  умирают, другие приходят им на смену. Что может человек? Что может изменить наш теленок? Кто вырос в деревне, тот знает, как пахнет парным молоком морда двухдневного телёнка, тычущаяся вам в щеку. Сосунок. Что ещё можно сказать?

      Размышления Лена, а вместе с ними и наши с вами размышления, мой читатель, прервала некая молодая особа, судя по всему, завсегдатай этой харчевни. Это была длинная жердь на высоченных каблуках, которая подошла к Ленару вихляющей походкой, подняла наклеенные ресницы, глянув на него сиреневыми зрачками через контактные линзы, и, вынув изо рта сигаретку пальцами с наклеенными ногтями, обратилась к нему:

     - Хэло, подморозок. Отрыгнем хухру, оттянемся на пару?

На что раздосадованный Лен тут же ответил:

     - А, хухру-мухру дебилянт? Слягнешь шеп-шень?

     И, не дожидаясь ответа от туго соображавшей девицы, поднялся и быстро вышел из зала вокзального ресторанчика.

 -"-

     Одесса встретила Ленара полуденной  жарой,  гамом  привокзальной площади и толпами людей на остановках городского транспорта. В одну из них пристроился и Лен в ожидании первого номера троллейбуса. Оказавшаяся рядом с ним пожилая одесситка с полными сумками с привоза, обратилась к нему:

     - И  скажите мне, зачем одесситы такой странный народ? Зачем им этот бесплатный троллейбус, который ходит несколько раз в день и без всякого расписания?  Но они его ждут, пусть десять минут, но ждут. Как выигрыш по всученному на сдачу лотерейному билету. И знают ведь, что если троллейбус и случится, то влезть в него будет нельзя. Там всегда такая давка. Если бы не мои сумки, я бы уже давно была дома. Как вам нравится,  маршрутка опять подорожала.  Но никуда не денешься, полтинник придется отдать. А всё мой Фима. Получил пенсию за позапрошлый месяц и говорит: "Фрося, мы давно не ели курицы с привоза". Я ему говорю: "Фима, чтобы есть домашнюю курицу каждый день, надо ехать за детьми в Израиль". И что же говорит он? "Фрося, и кто тебе сказал, что есть каждый день курицу полезно? Я хочу умереть здесь, на родине". Скажите, пожалуйста, и чем ему Израиль не родина?  А он стоит у окна, смотрит на свою Екатерининскую и плачет... А вечером с ним опять приключился сердечный приступ. Зачем-то включил телевизор, а там этот бесноватый Жеребковский. Мой Фима хватается за сердце и  валидол. Я его спрашиваю: "Фима, разве можно так реагировать на цирк с поганым клоуном".  А он мне: " Фрося, ты ничего не понимаешь. Разве есть что-нибудь более мерзопакостное,  чем  Сим,  превратившийся полностью в Хама.  Ну скажи мне, откуда этот оголтелый цинизм, эта поразительная нищета духа в нас?" И, правда, скажите, пожалуйста, за что нам такая жизнь?

      И что мог ответить Лен тёте Фросе, на уставшем лице которой собрались капельки пота, а глаза смотрели печально, не ожидая от него никакого ответа, кроме простого человеческого взаимопонимания. После некоторой паузы он спросил у нее:

     - Вы не знаете, какая сейчас гостиница в центре не очень дорогая?

     - А все, что остались у горкоммунхоза. Они без ремонта, порядком запущены и дешевые.  Идите в "Пассаж". Знаете где это?

     - Да, я этот город знаю. Здесь прошло мое детство. До свидания.

     Лен раскланялся и, не спеша, побрел вниз к морю по улице Пушкинской, сместившись затем на Ришельевскую, рассматривая и вспоминая уже забытые места. Двадцать лет - срок немалый.

      По пути в гостиницу он неожиданно наткнулся на вывеску заведения, которое, как думал Лен, и могло ему быть полезным прежде всего. Вывеска на ветхом двухэтажном здании гласила:  "Совет попечителей г. Одессы". Рядом висели и другие вывески: "Союз инвалидов", "Общество слепых", "Благотворительный фонд".

      Из здания  навстречу  Ленару  вышел плотный господин средних лет, переполненный чувством собственного достоинства до такой степени,  что даже пуговицы его рубашки и те стояли торчком на животе. Не успел этот господин пройти и десяти шагов,  как вслед за ним  из здания  выскочил маленький плешивый человечек неопределенного возраста. Он размахивал ручонкой, в которой держал бумаги, и взывал просящим голосом:

     - Господин  Козюрин, Поликарп Евстафьевич, вы забыли подписать протокол заседания!

     Поликарп Евстафьевич милостиво остановился,  взял у запыхавшегося человечка бумаги, называемые протоколом, а также протянутую ему шариковую ручку и стал искать глазами место, где бы можно было осуществить действо с подписанием.

     - Всегда ты Козюлин не вовремя. Не возвращаться же из-за ерунды, - проговорил слегка раздосадованный Козюрин.

Почувствовав нужду господина,  Козюлин не раздумывая и, видимо, уже по привычке тут же подставил свою спину, на которой Поликарп Евстафьевич и осуществил начальственный акт,  утвердив протокол своей закорючкой. После чего он продолжил с чувством исполненного долга прерванный, было, путь. А маленький Козюлин, извернувшись, снял у себя со спины бумаги и, разогнувшись, с облегчением вздохнул и улыбнулся. Лицо его излучало благодать. Задержав на какую-то минуту свой взгляд на Ленаре, он быстренько ретировался обратно в здание.

      За ним, не спеша, проследовал и Лен. Пройдя полутёмным коридором, он очутился, судя по всему, в приёмной. За пишущей машинкой сидела здоровенная баба, которая при взвешивании потянула бы центнера на полтора с гаком. Рядом с ней на стене красовалась табличка с надписью "Секретарь совета Украдыга Р.C."  Одной рукой Украдыга ловко печатала текст, заглядывая в лежащую рядом рукопись, а другой запихивала в рот банан. Она так и встретила Ленара с бананом во рту. Сделав паузу, давая возможность ей проглотить то, что было набито за щеками, Лен спросил:

     - Мне нужен руководитель совета попечителей.

     - Вам нужен председатель совета Козюрин, он же глава союза инвалидов, он же почётный президент общества слепых, он же исполнительный директор благотворительного фонда. Но он пять минут, как удалился по делам, и сегодня вы его уже не дождетесь. Если у вас не ответственный вопрос, то можете зайти к его товарищу Козюлину.

     - Зачем товарищ? Давайте мне заместителя.

     - Господи, это должность такая: товарищ председателя. Помните, раньше говорили: товарищ прокурора? Теперь вот возвращаются губернаторы, ну и товарищам решили вернуть первозданный смысл.

     В этот момент в животе у дамы,  перекрывая её голос, заурчало,  как в канализационной трубе и плюхнулось. Сконфузившись беспардонными выходками своего живота, она замолчала и отвела глаза в сторону. Лен улыбнулся, восхитился про себя мощью её пищеварения, вспомнив заодно знаменитых чревовещателей, и спросил вслух:

     - Так как мне пройти к этому товарищу председателя.

     - По коридору направо первая дверь, - ответила дама и продолжила прерванную банановую трапезу.

     Лен прошел по коридору, как было указано чревовещательницей, и застал Козюлина в кабинете. Тот страдал, и было от чего. Всего одна буква в фамилии разделяла товарища председателя с самим председателем. Но как разделяла!  Непреодолимо. Одна злополучная буква, но именно она предавала фамилиям совершенно разное звучание. Козюрин звучал звонко, гордо и убедительно. Козюлин же мог ассоциироваться разве что с плюгавым мужичонкой или шкодливым пацаном, развесившим свои козюли на занавесях в гостиной. Товарищ председателя в глубине души ненавидел букву Л и завидовал людям, которые обладали буквой Р. У Ленара были и те и другие буквы. Когда же он представился Козюлину полным именем, включая отчество и фамилию, то заметил некоторое замешательство у того на лице, которое, впрочем, продолжалось недолго, так как Р было в два раза больше, и они сделали свое дело в бедной голове заместителя по попечительству.  Козюлин начал разговор с Леном без пренебрежительного тона, свойственного его шефу. А Лен сообщил ему, ни больше, ни меньше, как то, что хотел бы в благотворительных целях передать детям Одессы некоторую сумму.  Здесь товарищу председателя не удалось скрыть  удивления: Лен был первым посетителем такого рода за всё время существования фонда. У Козюлина даже промелькнула мысль: не с дурачком ли он имеет дело? Но исключительно уверенный, спокойный тон, каким Лен вел разговор, его достаточно респектабельный вид быстро убедили того в обратном. И тогда Козюлин стал лихорадочно искать какого-то подвоха со стороны посетителя. Это сделало его вконец нерешительным в таком по существу простом деле. Он задавал Ленару довольно странные вопросы, надеясь выудить через них тайну посещения, он делал длительные ни чем необъяснимые паузы, так что Лен стал уже сомневаться в его умственных способностях. Наконец, Козюлин выдавил из себя:

     - Вы знаете, вопрос, конечно, не простой, будем говорить, и будет лучше, если мы вернемся к нему завтра утром, когда на месте будет сам Поликарп Евстафьевич. Приходите завтра утром, будем говорить, часов эдак в десять. Поликарп Евстафьевич непременно вас примет. На этом они и распрощались.

 -"-

       Не знал Козюлин,  не мог знать, что судьба уже распорядилась по иному в отношении господина Козюрина, и тот уж никак не сможет присутствовать завтра на своем привычном месте.  Судьба послала ему не то испытание, не то наказание в виде всего-навсего обычного насекомого, а именно овода средних размеров. Поликарп Евстафьевич непременно бы посмеялся  такому пророчеству, но он и сам ничего не ведал, а бодро шагал по направлению к Дерибасовской. А если быть точнее, то он направлялся в то место, где славная улица Дерибасовская почти смыкается с не менее славной Греческой площадью. Там, в доме с лепными украшениями на фасаде, проживала одна из его любовниц и содержанок, тридцати пяти лет от роду, известная в своё время в определенных кругах как Гунька Гулливер. Здесь надо сказать, что росту Ганна, а так её звали по паспорту, была среднего, и прозвище прилипло, очевидно, за другие заслуги. Но мы не станем развивать эту тему, ибо глубоко уверены, что скабрезность, как и цинизм, отравляет душу и низводит литературу до уровня помойки. Итак, Ганну раньше звали Гунькой. Но это было давно, а теперь всё изменилось в нашем мире, и наколка "Не забуду мать родную" на самом видном месте воспринимается без лишних  вопросов в кругах "элиты". Ганна получала вполне приличный пенсион от своего господина и имела возможность не только приодеться, но и приобрести даже некоторый лоск, так что многие зарубежные компаньоны Поликарпа Евстафьевича норовили полакомиться от этого кусочка. Тот же был отчасти старых нравов и не позволял вольностей, хотя два раза и уступил на ночку. Уж очень важны были компаньоны, и великие прибыли маячили на горизонте. Сама же Ганна не придерживалась столь строгих нравов и, когда подворачивался случай сорвать приличные бабки с какого-нибудь борова, она это проделывала без каких-либо угрызений совести. Но делала это осторожно, чтобы не лишиться основного источника существования. Сегодня она ждала Поликарпа Евстафьевича: сегодня был день выплат. А в ожидании приятной минуты Ганна разглядывала иллюстрированный журнал, где нашла, кроме всего прочего, заметку о неандертальском сухаре. Когда-то она слышала о неандертальцах и о том, что эти дикие люди жили в пещерах и не обременяли себя всякими условностями.  Свобода их нравов импонировала Ганне, но сейчас она никак не могла взять в толк, как им удавалось выпекать  хлеб, а затем еще делать из него сухари в пещерных условиях. Утомив свои мозги непосильной задачей, она решила дождаться Поликарпа Евстафьевича и выяснить для себя этот вопрос.

      А благодетель её в это время  вырулил с Екатерининской на Дерибасовскую и уже успел докатиться почти до гостиницы "Спартак",  как почувствовал у себя на левой ноге под штаниной,  чуть выше колена, легкое шевеление. Не особо задумываясь над этим, господин Козюрин нагнулся вперёд, слегка набок, так как изрядно мешал живот, и почесал ногу.  В этот самый момент,  в этом самом месте он ощутил сильный укол, как от иглы, и быстро нарастающую жгучую боль.  "Вот не горазд", - только и успел подумать Поликарп Евстафьевич,  ища укромное место, где бы можно было заглянуть под штаны, но тут же ощутил следующий, ещё более сильный удар иглой. Рефлекторно похлопывая по штанине, председатель стал лихорадочно расстегивать брюки, обрывая пуговицу на поясе. Но это уже не могло спасти Поликарпа Евстафьевича ибо, когда брюки были расстегнуты, засветив всему бомонду на Дерибасовской белые семейные трусы, он ощутил два таких удара,  последовавших один за другим в самый пах,  в самое сердце его увядающего мужского достоинства,  что сумел только охнуть, оцепенев от боли, и опуститься без сил на колени. Здесь зловредное насекомое, неизвестно как оказавшееся в штанах у господина Козюрина, почувствовав свежий воздух, выпорхнуло на свободу, оставив Поликарпа Евсафьевича на коленях, с руками, прижатыми к паху. В этот момент он ощущал только одно место своего тела,  которое все раздувалось и раздувалось, и жгло нестерпимым огнём.  Господин председатель уже не понимал, где он находится, и не замечал толпу зевак, которая собралась, наблюдая за чудаком со спущенными штанами, хватающим воздух как рыба.

      Ганна, привлеченная легким гомоном, доносившимся с  улицы, выглянула через окно. С четвертого этажа чуть наискосок перед ней предстала вся панорама развернувшегося действия. Вначале Ганна, как и все зеваки, пыталась понять происходящее. Через некоторое время в странном человеке на тротуаре она стала находить знакомые ей черты,  удивляясь совпадениям в жизни. Когда же Поликарп Евстафьевич, изнывая от боли, вспомнил о боге и поднял к небу свое страдающее лицо, Ганна поняла, что внизу на тротуаре Дерибасовской не кто иной, как её благодетель в совершенно непонятном состоянии. Мелькнула мысль то ли о покушении, то ли об избиении, и её рука сама потянулась к телефону для вызова скорой помощи. После заказа скорой она решила не выходить к Козюрину. Кто его знает, что там произошло. Лучше быть подальше. В конце концов, не на  Козюрине жизнь заканчивается, и спонсора она себе ещё найдет. Жалко, конечно, что пролетает месячное жалование, но что тут поделаешь.

     На этот раз скорая не заставила себя долго ждать и прибыла к месту происшествия с удивительной сноровкой.  Из неё вышли две женщины в белых халатах и подошли к Козюрину. Тот жалобно смотрел на них и стонал.

      - Ну-с, что случилось, молодой человек, - спросила его врач.

     "Молодой человек" в ответ только промычал. Тогда его с помощью людей из толпы уложили на носилки.

     - Отлично, сейчас мы вас осмотрим, - и врач попыталась отнять руки Поликарпа Евстафьевича от заветного места. Но  тщетно. Пришлось звать на помощь водителя. Общими усилиями удалось отвести судорожно прижатые к паху руки и стянуть трусы. То, что открылось взору врача, пожалуй, не имело аналога. Бардовый шар размерами с хорошую дыню заменил Поликарпу Евстафьевичу все его первичные половые признаки.

     - Вас никто не бил в пах? - спросила врач.

     - Ук-ку-сило, - только и сумел выдавить Поликарп Евстафьевич.

     - Надеюсь не каракурт, - подшутила та и спросила  медсестру: "Верочка, у нас для такого случая что-нибудь найдется подходящее для инъекции?"

     Та только пожала плечами.

     - Сделай ему внутривенно хлористый кальций и внутримышечно  обезболивающий, а  я  пока дознаюсь по радио, в какую больницу его везти.

Толпе было слышно, как дежурный врач больницы, вышедший на связь, переспросил несколько раз про область поражения,  после чего хохотнул  и сказал: "Ну, знаете, тридцать лет практикую, а такое в первый раз. Везите свой экспонат, найдем ему место в нашей богадельне".

     Поликарп Евстафьевич не в силах был объяснять, что он не простой смертный и ему нужны хорошие условия в платной клинике.

 -"-

       Когда Лен, направляющийся в гостиницу после бесполезного разговора с Козюлиным,  оказался в этом районе,  Поликарпа Евстафьевича уже умчала скорая, а от толпы осталась небольшая группа людей, отшлифовывающих по горячим следам только что родившийся анекдот о пчёлке и "дыне" Поликарпа Евстафьевича. Узнали, узнали Козюрина из толпы. Да и как было не узнать человека, входящего в десятку самых преуспевающих деляг, пардон, бизнесменов города Одессы. Теперь можно быть уверенным, что за Козюриным закрепилась "слава" достойная, разве что Козюлина. Какая несправедливость, и какой бальзам на израненную душу Козюлина. Такие, как Козюлин, готовы утешиться унижением своего шефа гораздо чаще, чем нам кажется. Разумеется в тайне от него, пока тот ещё в силе. Но не приведи господь утерять силу, здесь уж потешатся на славу. Что поделаешь, когда бог не дал другого способа утвердить себя в жизни.

       Рядом с группой людей, обсуждавших происшествие, мела улицу коренастая бабка. "Это тоже наша характерная черта: мести улицу среди бела дня, поднимая пыль в глаза прохожим. И никакие разговоры о культуре ничего здесь не изменят. Хорошо, что вообще метут", - думал Лен мимоходом. Когда он поравнялся с блюстительницей порядка, та отдирала со стены оставшиеся от прошедшей президентской компании плакаты с изображением претендентов. Отдирая плакат претендента с лицом тракториста, она шипела: "Кому выборы, а кому работа. Один мусор от этих претендентов".  Случилось так, что бабка оказалась на пути Лена, перегородив узкий проход между стеной и кучкой  обсуждавших историю с Козюриным. Пытаясь как-то протиснуться, Лен заговорил с работницей коммунального хозяйства:

     - Мэм,  насколько я понимаю, это совсем не мусор, а наш президент. Гарант, так сказать, конституции.

     - Не знаю, какой он там гарант, а коммунальную помойку развел на всю страну.

     - Ну что вы, мэм. Он нас учит, что всё продается и покупается.

   Здесь Лену удалось протиснуться в узкую щель, и он продолжил свой  путь, оставив служительницу коммунального Олимпа один на один с её заботами.

       Готель "Пассаж" встретил Ленара обшарпанным вестибюлем, вытертым до основания паркетом и запахом старья.  Везде Лен находил следы давно уже увядшей былой роскоши: почерневшие местами зеркала и полинявшая от времени обивка на стенах, облезлая позолота на громадных люстрах и выбитые до основания мраморные ступеньки  лестниц.  В большой комнате отведенного ему номера с потолками высотой под пять метров затерялась старая полуразбитая мебель, которая скрипела и угрожающе пошатывалась при попытке использовать её по прямому назначению. Лен закрыл дверь в номер на ключ и отправился принимать душ. В ванной комнате всё было под стать царящему в гостинице стилю "ретро":  потрескавшийся унитаз, вытертая до основания эмаль ванны.   Открыв краны, он убедился, что горячей воды здесь не было лет десять, да и холодная не текла, а сочилась струйкой. Потеряв всякую надежду на душ, он кое-как умылся и вернулся в номер.  Здесь его встретил дружный топот грызунов, которые уже успели в его отсутствие обследовать вещи в поисках пропитания. Вспугнутые Леном, они разбегались кто в подполье, а кто забирался вверх по стене и прятался в отверстиях потолочного гипсокартонного карниза. "Ничего не скажешь - веселенький отель", - подумал Лен и прилег на кровать в надежде отдохнуть. Но из этого ничего не вышло: возня и короткие перебежки мышей за потолочным  карнизом отдавались эхом в комнате,  вызывая ощущения постоянного ожидания, что вот-вот наиболее резвые начнут падать с потолка на голову. Иногда слышалось легкое попискивание.  Прослушав минут тридцать этот оркестр,  в котором доминировали ударно-шуршащие инструменты,  Лен не выдержал и отправился к администратору гостиницы. Спустившись в фойе, он обратился к пожилой женщине, поселившей его в гостинице:

     - Мадам, вы сказали, что даете мне одноместный номер,  но там, насколько я успел понять, проживает уже изрядное количество квартирантов. Одно из двух: или вы ошиблись в номере, или он совсем не одноместный.

     Несмотря на некоторую иносказательность в речах Лена, мадам сразу поняла, о чем он толкует:

     - А что вы хотели за семь гривен?  Мы вам можем предложить номер всего за семьдесят долларов, и там не будет не только мышей, но и тараканов. Это совсем недалеко, за десять минут дойдете. Заказать вам такой номер? Услуга будет стоить всего три гривны, почти бесплатно.

     - Послушайте, уважаемые служители отечественного сервиса. И почему это у вас такие крайности:  или семь гривен, или семьдесят долларов. А что-нибудь среднего и приличного не найдется?

     - Молодой человек, вы разве не видите этой жизни?  Она и есть вся такая: кому и семь гривен неподъемная сумма,  а кому сто долларов - разменная монета. Время оголтелых контрастов. Таких, как вы, пока не видно, так что придется маленько подождать.

     - Бабушка, и что вы такое говорите. Как это ни видно, вот я перед вами, в единственном и неповторимом экземпляре. Зачем мы будем чего-то ещё ждать? Для одного то проблему можно разрешить.  И к тому же, я с детства  боюсь мышей, - пошутил, как мог, Ленар и положил на стойку администратору пятидесятку.

     - Я это  вижу,  -  ответила администратор: - Что с вами поделаешь, придётся поселить в директорский. Есть у нас один номер после ремонта. Но давайте договоримся, если будете меня ещё называть бабушкой, то пойдете опять жить с мышами... Только вот, как я объясню завтра директору гостиницы...

     - По моему, это не очень сложно при определенных обстоятельствах, - ответил Лен и положил перед ней еще одну пятидесятку.

     На этом проблема исчерпала себя, и Ленар направился в новый номер. Предоставленный ему за взятку номер по сходной цене, действительно, был только после ремонта и во всем походил на дешевые номера европейских гостиниц, где изобиловала синтетика, и радовал глаз блеск сантехники. Здесь был даже мини-бар, одним из пунктов ассортимента которого, как выяснил Лен из любезно предоставленного прайс-листа, значились рядом с коньяком, водкой, пивом, чипсами, орешками и прочей всячиной презервативы по три пятьдесят за штуку.  Может быть, кого-то такая непосредственность и смутила бы, но Лен понимал, что вместе с переменами из нашей жизни уходили в прошлое гостиницы-казармы и всё больше упрочняли свое положение гостиницы-бордели.  Действительно, не успел он толком оглядеться, как в номере  зазвонил телефон и ласково-развязный голос предложил ему девушек для всякого времяпровождения. Конечно, это был сутенер, но сутенер женского пола, так что всё выглядело даже очень прилично.  Лен вежливо отказался от услуг, сославшись на занятость.

    Приняв, наконец-то, после  дороги  душ, он развалился на двуспальной кровати и стал просматривать газетки,  приобретённые в фойе гостиницы, пытаясь избавиться от мерзопакостного состояния души, которое возникло то ли от  бессмысленного и глупого разговора с Козюлиным,  то ли от таких знакомых "примет" родного города. Но когда он открыл очередную газетёнку, то понял,  что состояние души было не чем иным, как предчувствием. Предчувствием новой гонки всё в той же пошлой борьбе за существование. Из этой газетки Лен узнал, что группе мошенников  и авантюристов в одном из крымских городов удалось присвоить изрядную сумму наличности и удариться в бега. Органы правопорядка разыскивают преступников.

      Пока в этой гонке Ленар действовал без грубых ошибок. И то, что он поселился в гостинице по чужому паспорту, добытому в дороге у какого-то ханыги за небольшие деньги, и то, что направил из промежуточного пункта заказным письмом копию расписки Пробей Головы в отдел внутренних дел своего городка, а подлинник пристроил в надежном месте, все это давало ему некоторые шансы на успех. Многое зависело,  конечно, от шагов, предпринимаемых Абдурашвили и Самохватовым, но об этом он мог только догадываться. Лен и  догадывался, как мог. Но независимо от результатов этих гаданий отступиться от задуманного он уже не мог. Кто-то назовет это упрямством, кто-то посчитает твердостью духа. И те и другие будут, пожалуй, правы. И ничего от этого не изменится.

     Ленар спешил. Он никак не надеялся на Козюрина и, тем более, на Козюлина. Он сам побывает в учреждениях для детей-сирот. Сейчас он с помощью телефона выяснит их место нахождения в родном городе. Как оказалось, выяснять было нечего: в справочниках города Одессы значилось только одно такое заведение - это приют для детей-сирот.

 -"-

      Приют располагался на Пересыпи,  зажатый между заборами предприятий. С одной стороны это был  давно не работающий и терпеливо ждущий прихватизации какой-то заводик, а с другой - автотранспортное предприятие, уже приватизированное и простаивающее с таким же успехом.  Можно сказать, что детское учреждение находилось почти в курортных условиях и ничто не тревожило его со стороны,  кроме  изредка  набегающих,  как волны прибоя,  всевозможных комиссий. Которые, впрочем, быстро убедившись в том, что здесь уже давно всё разворовано, так же быстро и откатывались, не солоно хлебавши.  Дело, конечно, было не в возможностях членов указанных комиссий выжимать остатки материального из умирающей души общества.  Просто никто не желал дожидаться у скудного ручейка в час по капле.

    А вот Йося Крендель никуда не торопился и собирал свой удой с терпением достойным подражания. Да и торопиться ему, собственно говоря, было некуда. Он, как заведующий и завхоз данного учреждения в одном лице, и дневал и ночевал здесь, не отходя ни на час от своих нелегких обязанностей.  Нет, пусть читатель не думает, что у Йоси было жестокое сердце. Он с болью наблюдал за скудеющими год от года подачками местной власти своему учреждению, но так уж был устроен Йося Крендель: за этой болью он не мог забыть и о себе.  Закупая по дешёвке позапрошлогоднюю побитую молью крупу  или  сушеный  картофель  для своего учреждения,  он не забывал прихватить в небольших количествах и первоклассную вырезку, и масло, и яйца. Иногда  Йося  баловал  себя по праздникам и красной зернистой икоркой. Кушать черную икру за счет детей ему не позволяла совесть. И потом, Йося был не глуп и понимал, что не стоит резать курицу из-за того, что она несет не золотые, а всего лишь обыкновенные яйца.  Так и существовал этот симбиоз здравого смысла и нищеты, пока судьба не послала в эти забытые богом места нашего героя.

     Сказать, что детский приют имел жалкий вид,  это ничего не сказать. Ибо, что значат протекающие потолки, выбитые стекла в окнах и прогнившие полы по сравнению с изможденными  детьми, одетыми в изношенное старье. Увидев все, Ленар понял, что находится на правильном пути. Он не стал расспрашивать заведующего учреждением о его нуждах и  первоочередных пожеланиях, а сам обошел помещения и территорию, внимательно осмотрел их и наметил для себя план действий. Прежде всего, никаких денег на счет  учреждения или совета попечителей он переводить не будет: все равно ведь часть из них разворуют. К вечеру он имел для себя подробный список первоочередных закупок для детского дома. Отдельным перечнем значились ремонтные работы.

     Ночь была беспокойной. Его лихорадочные планы и фантазии о будущем детского дома, взятого им под опеку, то и дело вытеснялись из сознания вереницей детских глаз, которые все без исключения были с укором и принадлежали Джеку. Это было уже наваждением. С трудом он дождался утра и бросился на оптовые базы и рынки. Здесь он месил грязь, рыскал по заваленным товаром складам, отчаянно торговался с оптовиками и договаривался о поставках. Вечером, уставший до предела, он добирался до кровати и засыпал без ужина мертвецким сном, чтобы утром вновь вскочить на ноги и продолжить вчерашнее. Так пролетела неделя, и он вновь направился в детский дом, чтобы на месте проверить, как выполняются его заказы.

     Направился туда и правильно сделал, так как Йося Крендель, посчитав, что этот дар божий не должен обойти и его, уже по-своему распоряжался поставками. Часть из них он тут же отправлял в закрома, надеясь позже вывезти и реализовать. Но на этот раз Йося Крендель фатально ошибся: свалившийся с неба на него меценат оказался не только деловым и решительным, но и достаточно дотошным. Лен проверил весь учет по путаным книгам и вытряс из Йоси Кренделя всё припрятанное. И никакие ссылки на то, что тот не имеет права оприходовать сомнительные поставки без разрешения на то вышестоящего начальства, не имели ни малейшего воздействия на Лена. Он только уточнил, не Козюлина ли Йося имеет в виду, и, получив утвердительный ответ, иронично улыбнулся и предложил приобрести для учреждения автомобиль "Газель" со съемными креслами.  Это был королевский ход. Дело в том, что у Йоси была мечта, о которой он последние годы уже и думать забыл, глядя на всеобщий развал. А теперь вот господь-бог дарует его учреждению и ему автомобиль. Теперь он, Йося Крендель, не безлошадный жебрак, лишенный свободы передвижения, а настоящий заведующий учреждением,  вольный  направляться, куда ему вздумается.  Йося не мог отказаться от мечты. С этой минуты Йося Крендель прекратил всякое сопротивление намерениям и действиям Ленара, предоставив ему полный оперативный простор на территории своего учреждения.

-"-

     А тем  временем  господин Козюрин испытывал на себе один за другим удары изменившейся к нему судьбы. Только успели перевести его стараниями жены в лучшую клинику города,  как  злополучная  "дыня", доставшаяся ему от бездушного насекомого, стала покрываться черными пятнами. Врачи, которым немало платили,  засуетились и где-то даже растерялись. Налицо было начало гангрены. Промедление означало буквально смерть, и Поликарп Евстафьевич в тот же день оказался на операционном столе. Ампутация, предпринятая хирургами, была обширной, так что от былого мужского достоинства Поликарпа Евстафьевича ничего и не осталось: всё вышло в расход. Козюрин был угнетен этим обстоятельством в высшей степени. Козюлин же ликовал. Ему представлялось, что Козюрин, наконец-то, сломлен и фортуна возносит его,  Козюлина, на гребень волны удачи. Теперь не кто иной, как он, перехватит дело у хозяина. Так думал холуй со стажем, и не только думал, но уже и входил во вкус дел. Он перестал быть шестеркой, он распрямился, почувствовал себя сполна и стал демонстрировать развязно-командный тон,  который частенько переходил  и в  пренебрежительно-унизительный. Это не только придавало уверенности самому Козюлину, но и способствовало укреплению его авторитета  среди вверенных ему подчиненных.

     Вот и сегодня господин Козюлин прибыл в детский приют  не столько разобраться с "чудесами", происходящими здесь, сколько продемонстрировать себя в полном объеме.  Когда Лен подъехал к приюту часов в десять утра на новенькой  темно-синей "Газели", то застал следующую картину.

     По двору приюта,  как по плацу, маршировали шеренгами воспитанники, одетые в обновки, и горланили, безуспешно пытаясь попасть в такт маршу:

             " Как упоительны в России вечера,

               Вино, шампанское и прочая мура".

    В результате выходило что-то, напоминающее скорее лай, чем песню. Козюлин был слегка туговат на правое ухо и поэтому не расслышал концовки. Иначе не миновать бы воспитанникам наказания за столь фривольное обращение с его любимой песней. Правда, сам Козюлин пел в детстве несколько другие песни: "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью". Да, вот уж ничего не скажешь. Действительно сделали былью... Но Козюлин так не думал. Он воспринимал жизнь исключительно конкретно и среди своих близких знакомых любил повторять: "Ты начальник - я дурак, я начальник - ты  дурак." И этот, уже заплесневевший штамп, как нельзя лучше выражал всё его жизненное кредо. Хотя надо признать, что и такая простая формула жизни требовала от него напряжения всех сил.

      Йося Крендель вообще не слушал, чего там горланят его подопечные. Он был отчасти смущен, а отчасти раздосадован чрезмерным вниманием начальства к его заведению.  Йося не желал, чтобы на эту манну небесную, которую ему ниспослал господь, предъявлял права ещё кто-либо.

      Обстановку парадного смотра разрядил приезд  Ленара. Как только Лен вышел из автомобиля, ватага пацанов оставила строй и облепила прибывшую "Газель" с криками и толканием. Пока Лен объяснял Йосе условия передачи  автомобиля,  лоботрясы  успели нацарапать по свежему лаку кузова какие-то иероглифы. Возмущенные крики Йоси вызвали дружный хохот. Впрочем, продолжалось это недолго, и Козюлин поспешил вновь обратить внимание Кренделя на то,  кто здесь начальник. Перекрывая шум, он несколько выспренним голосом, выпятив успевший уже отрасти животик, обратился к Кренделю:

     - Иосиф Борисович, а покажите-ка мне все ваши новости.

     Автомобиль был не единственным предметом, пострадавшим от "творческого" зуда воспитанников. Ничто не устояло под этим напором: даже новая кафельная плитка на кухне и в туалете,  установленная всего несколько дней назад. О более мягких предметах и говорить не приходится. Рядом с плодами деятельности воспитанников были видны и следы воспитательных усилий их наставников, старательно затирающих нецензурные картинки и надписи. Кое-где над особо пострадавшими участками были развешены плакаты, очевидно, сторонником "гомеопатических" методов воспитания:

                "Хочешь быть дураком - будь им!"

                "Не путай кухарку с её стряпней".

                "Труд превратил обезьяну в человека. А алкоголь?"

    И очень крупными буквами над входом в туалет:

                "НЕ ПУТАЙ КОБЕЛЯЖ С ЛЮБОВЬЮ".

    Если судить по содержанию плакатов, то проблемы перед воспитателями стояли непростые.  Хотя Лен так и не понял, что имел в виду призыв о кухарке. Удивительно, что при всём этом новенькие обои остались нетронутыми. Очевидно, воспитанники отдавали предпочтение острым орудиям труда, а не краскам и карандашам. Лен подумал о том, что эту неуемную энергию следовало бы направить в более полезное русло: организовать здесь мастерские по работе с камнем и металлом. Может быть, найдутся скульпторы или граверы. Ленар внимательно смотрел на пацанов, на их лица, ловил их взгляды. Но лица попадались всё невыразительные, частенько с пустым или нагловатым взглядом. "Нет, какие там скульпторы и граверы. Каменотесы и жестянщики! Всё уже потеряно. Дай бог, что бы поменьше наркоманов и уголовников", - тяжело подумал Лен, и здесь внутренний голос, принадлежавший какому-то чертенку, ехидно пропищал: "Не тратьтэ батьку сылы та спускайтэся на дно".  Лен от неожиданности даже вздрогнул, так явственно прозвучала эта насмешка. На всякий случай он даже оглянулся по сторонам.

     Козюлин же в это время стоял посреди зала, расставив короткие ножки, и укоризненно покачивал головой, готовясь устроить заведующему учреждением головомойку за столь небрежное отношение к имуществу. У него уже даже родилась в голове укоризненная фраза и для Лена. "Вот, мол, что бывает,  когда деньги тратят бестолково,  без согласования с руководством".

      И неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы в этот момент за окном не запел клаксон легковушки, нетерпеливо и требовательно. Козюлин непроизвольно глянул в окно и увидел, как из остановившегося шевроле выползает исхудавший, с серым лицом сам Поликарп Евстафьевич. Товарищ председателя онемел и застыл, словно  загипнотизированный. Сам же председатель остался ждать челядь возле машины, рядом с ним стояли два мордоворота-охранника. После трагикомического случая на Дерибасовской Поликарп Евстафьевич стал панически всего бояться и не расставался теперь с охраной даже во время сна.  Но это было уже смешно. Разве способна была охрана прикрыть его мошонку от злополучного овода? Вот и сейчас, дети, как мошкара, облепили автомобиль Поликарпа Евстафьевича и затолкали охрану куда-то на задворки. Та, упорно раздвигая пацанов, всё же, возвратила себе утраченные позиции. Но дети не интересовались ни господином председателем, ни его охраной. Они норовили пощупать иномарку, её гладкую блестящую поверхность, стекла, фары, заглянуть внутрь, дотянуться до рычагов управления, потрогать баранку. Водитель отмахивался от них, как от мух.

     Наконец, преодолев заслон из тел, перед Поликарпом Евстафьевичем предстал и Козюлин. Вид у него был исключительно пришибленный. Он сразу как-то и в росте поубавил,  и взгляд из нагловато-надменного опять стал  заискивающим и жалким.

     - Не дождешься тебя, Козюлин, в больнице, вот и решил сам разобраться на  месте, - как бы невзначай проронил господин председатель и перестал обращать на Козюлина всякое внимание. Обратившись к Кренделю, он предложил тому проинформировать его о последних событиях. Пока Йося, как мог, сбиваясь и перескакивая с события на событие,  рассказывал о чудесах, свалившихся на его голову, Козюлин все больше и больше серел и таял на глазах.  К концу рассказа Кренделя он походил уже больше на раскисшую промокашку, так что даже вымученный болезнью Козюрин по сравнению с ним выглядел красным молодцем. Товарищу председателя явно не везло, судьба упорно заталкивала его на законное место, место шестёрки. Хотя, кто его знает, при других обстоятельствах он, может быть, и успел бы нагарцеваться всласть в атаманском седле, пока всё та же судьба не привела бы его, как и всех, к общему знаменателю.

     Козюрин же, обойдя детский приют и сделав для себя какие-то выводы, не говоря ни слова,  удалился восвояси,  оставив Козюлина в полном унынии, а  Кренделя  в недоумении. У барина было множество других проверенных способов привести холопа в чувство. Но он выбрал именно этот.

       А Лен вернулся в гостиницу с чувством опустошения. Большая часть денег была уже потрачена, а чувство вины оставалось. Что он может еще предпринять в этой жизни? Утром он встал с постели, имея в голове совершенно неразумный план действий. Пренебрегая всеми мерами предосторожности, он отправился в свой городок.

 -"-

      Особняк Абдурашвили  возвышался  на горке, как замок,  обнесенный высоким забором. Найдя у металлической двери в заборе звонок, Лен нажал его. Через  некоторое время в переговорном устройстве раздался треск, и голос с легким восточным акцентом спросил:

     - Что надо?

     - Мне нужен Гурам Абрамович.

     - Сегодня у него выходной.

     - У меня для него срочный пакет.

     Наступила тишина.  Минуты через три лязгнули засовы, и металлическая дверь приоткрылась. В узкой щели показалось лицо, пробуждающее воспоминания о рыночных перекупщиках, и прошипело:

     - Давай пакет.

     - Мне надо знать, кому я передаю пакет.

     - Скажешь, что пакет принял Рэм, этого хватит.

     В этот момент Лен и ударил ногой в дверь. Стук металлической двери о лоб Рэма был глухой. Тот откинулся назад и упал на землю. "Будешь теперь знать, как бить детей по голове", - заметил Лен, протискиваясь в дверь.  После чего он затворил дверь на засов,  связал лежащего без сознания Рэма, заклеил ему рот и направился по дорожке между газонов к особняку. В этот момент к нему  бросился громадный дог,

выскочивший из особняка. Лен рисковать не стал и выпустил тому в морду изрядную долю содержимого из специального баллончика, припасенного для Рэма да не понадобившегося, благодаря наличию массивной металлической двери. Пёс отпрянул в сторону, зарычал,  но тут же стал валиться на бок и через минуту заснул. "Действует", - подумал с удовлетворением Лен, не зная, что и ему судьба готовит похожий сюрприз.

     Войдя в дом, он  закрыл за собой дверь и отправился на поиски Абдурашвили. Громадный дом был пуст и неизвестно, сколько бы Лен искал Гурама, если бы у того не вышло терпение, и он не прокричал:  "Рэм, так, где этот дурацкий пакет?" По голосу и отыскал его Лен.

     Гурам Абрамович  сидел в большом зале на диване в легких шортах и майке. Одна нога его была поджата по-турецки, второй он болтал в воздухе, пожирая ананас и запивая его белым вином.

     Увидев Лена, он опешил:

     - Ты что, с луны свалился?

     - Я и есть тот пакет, за которым ходил Рэм.

     - Может ты и деньги вернешь, что взял у Пробей Головы?

     - Всё, уже нет денег, истратил на полезное дело.

     - Господи, столько денег потрачено и всё напрасно.

     - Не поминай господа, когда думаешь о деньгах. Хотя о чём ты ещё можешь думать?  Деньги!... деньги!  Все вам мало. На, жри! - и Ленар вывалил на стол несколько пачек, специально подготовленных для этого случая. Это были мелкие замусоленные деньги, от которых исходил запах подпортившейся рыбы и ещё чего-то необъяснимого, но такого же противного.

     - Жри, сказал тебе, - повторил Ленар и вытащил из сумки пистолет.

     - Рэм! Багратион! - заорал Абдурашвили истерически.

     - Не визжи. Багратион - это дог, что ли? Не жди. Эти уже отдыхают, - и, направив на Гурама пистолет, прошипел: "Жри, или я разряжу в тебя всю обойму".

       Трясущимися руками Абдурашвили взял пачку денег со стола и, не отводя глаз от пистолета,  стал засовывать в рот обмусоленную гривневую бумажку. Давясь, он кое-как разжевал и проглотил.

     -Ещё, еще, чтобы хватило на всю оставшуюся жизнь.

     Абдурашвили со слезами  на глазах взял вторую бумажку,  но здесь его стошнило, и он вывалил на пол съеденные с таким аппетитом ананасы.

     Лен отодвинулся подальше и молча наблюдал за Гурамом. Тот, отрыгавшись, посмотрел на Лена со злобой и выдавил: "Что ещё хочешь от меня?"

     В ответ на это Лен молча подошел опять к столику,  открыл  сумку, вытащил оттуда стакан, затем достал бутылку с кислотой, откупорил её и стал наливать в стакан слегка дымящуюся жидкость. “Это тебе для лучшего пищеварения. Самое подходящее лекарство”, - сопроводил фразой свои действия он.

     Гурам Абрамович, почуяв совсем недоброе, поддался назад. Но отступать было некуда, так как за ним были только диван и стена. Пятясь назад, он взобрался ногами на диван и упёрся спиной в стену. Лен взял стакан и выплеснул содержимое на диван, рядом с ногами Абдурашвили. Не выдержав напряжения, тот опять завизжал, и в воздухе к легкому запаху сероводорода добавился запах живого человеческого г.... Гурам Абрамович стоял перед Леном, как младенец, разве что не кричал "уа-уа". Лен повернулся и молча пошел из особняка.  Уже на первом этаже он слышал, как пришедший в себя Гурам кричал: "Мальчишка, молокосос, ты у меня  еще заплатишь за свои штучки!"

     Надо сказать,  что происшедшее не принесло нашему герою ни малейшего удовлетворения. Сейчас он бы и не ответил толком, зачем  всё это проделал с Абдурашвили. Тем не менее, дело было сделано. Лен проследовал на вокзал, сел в поезд и отправился обратно в Одессу, к Йосе Кренделю.

-"-

      На следующее утро,  когда Ленар вышел из гостиницы с сумкой через плечо, с которой он не расставался теперь и в которой он хранил остатки своего нелегального капитала, его окликнул, как ему показалось, знакомый голос. Лен оглянулся и увидел в проеме, ведущем во двор "Пассажа", Василису, которая рукой манила его к себе. Обдумывать что-либо было некогда,  отступать тоже,  и он направился к ней в глубину двора. В тот момент, когда он миновал проем арки и, повернув за угол, оказался в пустынном дворе "Пассажа", перед ним вырос молодчик с пистолетом в руках. Лен тут же ощутил острую колющую боль в шее, вслед затем в глазах у него всё поплыло, и, до того как рухнуть на землю, он только и успел, что спросить у обидчика: "Как же тебя зовут, сукин сын?"  Ответа он уже не расслышал, хотя сукин сын, загружая  его в стоявшую рядом  машину, всё время бормотал: " Жора меня зовут, Жора".

       Нет, мой читатель, нет. Только не убийство. Этого "добра" хватает в нашей  жизни. И если уж Остап выжил под острой бритвой предводителя дворянства, то наш герой и подавно не мог погибнуть от укола, которым обычно зоологи усыпляют на время крупного зверя где-нибудь в саване или прериях. Пусть он и был поставлен из специального пистолета, заряд в капсуле подобрали умеренный, рассчитанный на хорошего теленка, но никак не на матерого зубра. После нападения  наш теленок  заснул глубоким сном на много часов, так и не узнав, куда подевалась Василиса, да и была ли она на самом деле. Не узнает Ленар и то, как его бесчувственного доставили в аэропорт,  упаковали в контейнер и загрузили среди прочего груза в транспортный самолет, который после погрузки взлетел и взял курс на Юго-восток.

 "-"

     Очнулся Ленар  от яркого солнца,  которое било ему прямо в глаза. Осмотрелся и ничего не понял.  Он лежал под каким-то заборчиком, прямо на земле,  над ним под легким ветерком покачивала ветвями пальма. Поглядев некоторое время в небо и придя немного в себя,  Лен сел,  прислонившись спиной к забору. Голова была тяжёлой, поташнивало и очень хотелось пить. Метрах в пяти от себя он увидел ещё двух человек, отдыхающих, как и он, прямо на тротуаре под тем же забором. Прохожих не было, но по дороге вдоль улицы мчали  сотни мотоциклов, кое-где перемешанные велосипедами и, реже, автомобилями. Народ, проезжающий мимо, был небольшого роста, смуглый и с раскосыми глазами. На Ленара никто не обращал внимания. Он осмотрел себя и стал шарить в карманах, пытаясь восстановить в памяти последние события.  Карманы были пусты. Только в нагрудном кармане рубахи он нашел сложенный вдвое листок бумаги. Развернув его, Лен прочитал адресованную ему записку: "Я бы мог тебя, поганого мальчишку, отдать в руки ментов. Это стоило бы меньше денег. Я бы мог приказать замочить тебя. Но и первое, и второе было бы слишком легким наказанием для тебя. И не вздумай возвращаться на родину. Здесь для всех ты в бегах, и менты с тобой церемониться не будут. Учти, что твоя транспортировка стоила немало денег. Как видишь, твой труп мне здесь не нужен. Сделай себе раскосые глаза и вьетнамцы примут тебя за своего".

     После прочитанного он стал понемногу понимать происшедшее с ним. Мимо прошла группа европейцев, говорящих между собой по-французски. Женщина лет сорока бросила на землю рядом с Леном  мелкие деньги. Он машинально проронил "Мерси, мадам", поднялся с земли и медленно побрел в никуда...

     На этом,  мой читатель,  мы расстаемся с нашим героем. Дальнейшая история Ленинара Ибрагимовича Орлова-Сиракузского уже не для этой книги. И не спрашивай меня: "Отчего?".

На главную

© Придатко Юрий Петрович, 2009  (на все материалы сайта)